Лела сидела над матерью не шевелясь. На лбу покойницы, теперь открытом, ясно обозначились две синие полосы - знаки браминской касты.
- Браминка? - спросил кансамах.
Лела кивнула головой.
Вдвоем с Лелой они подняли и вынесли легонькое сухое тело и положили его у стены сарая, в тени.
Кансамах ушел.
Лела прикрыла лицо Батмы старым белым сари с узорчатой каймой, сняла с ее руки на память синие стеклянные браслеты, молча, без молитвы, сжав руки, постояла над матерью и пошла прочь.
- Погоди, девочка! - остановил ее кансамах.
Он повел Лелу на веранду дома.
- Куда ты идешь?
- В Калькутту.
- Так далеко? - изумился кансамах. - Зачем?
- У меня там отец, - просто сказала девочка. - Он в темнице. Мать велела мне итти к нему.
- Разве ты можешь его спасти? - спросил кансамах.
- Я должна итти, - сказала Лела. - Мать хотела дойти и не дошла. Может быть, я дойду.
- Долгий путь! - сказал кансамах. - До Калькутты, ай-ай! - Он затряс головой. - Трудно, далеко!
Лела молчала.
- Я дам тебе рису на дорогу, - сказал кансамах.
Он достал мешочек и начал ссыпать в него из чашки вареный рис.
- Какого ты рождения? - спросил кансамах, точно вспомнив о чем-то. - Ты ела отдельно от матери.
Он хотел отдернуть сари с лица девочки, чтобы посмотреть знаки касты у нее на лбу. Но Лела шагнула назад к ступенькам веранды.
- Я чандала! - сказала девочка. - Не касайся меня.
Кансамах отступил, пораженный: "Чандала? Дитя недозволенного брака?.. Отверженная для всех каст, чандала?.."
- Ай-ай, - сказал кансамах. - Трудно тебе будет, девочка!
- Прости! - Лела хотела итти.
- Погоди! - Кансамах издали бросил ей мешочек с рисом. - Бери и иди с миром.
Лела низко поклонилась и пошла.
- Иди с миром! - кричал ей вслед кансамах. - Вон той тропой, вдоль берега Джамны, вниз, всё вниз по течению, выйдешь на Большой Колесный Путь. Иди Большим Путем, поверни на восток, спрашивай Калькутту, город саибов у моря. Проси милостыню в дороге, будешь сыта. У крестьянина проси, у райота, он сам беден, - подаст. Проси у сипая, пешего солдата, и у конного совара проси - не откажет. Далеко обходи только слепцов, факиров и нищих. И не проси милостыни у саибов, они светлы лицом и темны сердцем. А пуще всего бойся тощего саиба на одноглазом верблюде!.. Иди, дитя, может быть, дойдешь.
Глава четвертая
УЗОР НА ПЛАТКЕ
Знакомая тропа привела Инсура к глухой почтовой станции, затерянной в лесу. Тростниковая крыша низкого почтового бенгало пряталась в густых зарослях. Инсур прошел прямо на кухню станции. Кансамах, повар, он же и смотритель станции, в одной белой повязке вокруг бедер и белой тряпке на голом черепе, тотчас узнал гостя.
- Добрый день! - сказал кансамах.
- Добрый день! - поклонился Инсур. - Есть ли новости?
- Есть! - ответил кансамах. Он повел гостя в свое собственное помещение, полутемную комнатку с тростниковой занавеской вместо двери. Здесь, в углу, на половике, под ворохом пахучей сушеной травы лежала небольшая связка писем.
- Вот! - сказал кансамах.
Инсур развязал пачку. Письма были и недавние, мартовские, были и старые, еще от начала февраля. Инсур быстро перекидывал конверты: он искал правительственных сообщений. Ага, вот! Серый пакет с большой сургучной печатью. Кто пишет? Генерал Герсей доносит из Калькутты генералу Ансону, в Симлу. Генерал Ансон, командующий Бенгальской армией, уже третий месяц отдыхает - это знает вся Индия, - он охотится на тигров в живописных окрестностях Симлы, в отрогах Гималайских гор. Генерал не нашел для себя более подходящего дела в такое время. Так, так. Что же пишет Герсей-саиб Ансону-саибу?
Инсур надорвал конверт.
"… Условия таковы, что я бессилен что-либо предпринять, - доносил генерал. - Я не имею возможности не только быстро перебросить воинскую часть из одного пункта Бенгала в другой, но даже во-время разослать приказы. Почта приходит с огромным опозданием, регулярная связь отсутствует, в период дождей все дороги становятся непроходимыми, курьерских верблюдов в достаточном количестве в моем распоряжении нет. Медлительность, нерасторопность, несвязанность действий, которые едва не стали губительными для Британской империи так недавно, во время Крымской войны, со всей силой проявляются сейчас в Индии. Приказы не выполняются или выполняются с непозволительным опозданием. Простые донесения с места на место идут по нескольку суток, - так, весть о прискорбных событиях в Барракпуре дошла до Калькутты только через семь суток, четвертого марта, - в то время как простой всадник доскачет от одного пункта до другого за два с половиной часа".
Улыбка поползла по смуглому лицу Инсура. Он читал дальше:
"… Мне нехватает британских солдат. Из-за войны с Персией почти вся королевская пехота отозвана к персидской границе, на всем протяжении от Калькутты до Динапура - четыреста миль - один европейский полк. Военные станции Бенгала и северо-западных провинций обнажены; в Аллахабаде пороховые склады под охраной одной лишь туземной стражи, в Канпуре одна неполная рота европейцев на четыре полка туземной пехоты, в крепости Дели - ни одного британского солдата… И это в такой момент, когда нужны меры решительные и крутые, когда малейшая слабость, малейшее промедление может стоить нам всей Индийской империи…"
Кансамах громко застучал медным котелком на кухне. Инсур сунул письмо за пазуху, быстро собрал разбросанные письма, прикрыл их травой и сел на пол перед занавеской, скрестив ноги, в спокойной позе молящегося индуса.
В щели тростниковой занавески он хорошо видел двор почтовой станции и всё, что во дворе происходило. Английская леди, проведшая ночь в бенгало, вышла во двор со всем своим штатом. Мем-саиб отъезжала. Четверо слуг вынесли сундуки и саквояжи леди. Носильщики стояли наготове, занавески, украшенные бусами, колыхались над просторными носилками. Служанки бегали по двору и испуганно суетились. Двое слуг подсаживали леди. Под балдахином носилок расправили большой походный веер. Сначала в носилки села нянька с грудным ребенком на руках, потом и сама леди с мальчиком постарше. Слуги подняли на плечи саквояжи, мешки. Наконец всё было готово. Носильщики, дружно вскрикнув, разом затопали босыми ногами и вынесли тяжелые носилки из ворот.
Снова стало тихо. Инсур вернулся к письму; дочитал его, затем сложил пополам и разорвал на много мелких кусков. Пускай командующий Бенгальской армией подольше охотится на тигров среди прекрасных холмов Симлы!.. Потом он откинул занавеску.
Двор был пуст. Кансамах сметал в угол мусор, оставшийся после отъезда английской леди.
Инсур вышел во двор. Что-то длинное и узкое лежало в тени, у стены сарая, прикрытое смятым женским платком с узорчатой каймой.
- Что это? - спросил Инсур.
- Женщина, - неохотно ответил кансамах. - Умерла сегодня ночью, в сарае.
- Голод? - спросил Инсур.
- Не знаю. Горячка, должно быть. Пришла издалека… С нею была девочка.
Трудно было поверить, что под платком лежит труп человека, - что-то узкое и тонкое, точно две-три брошенные сухие веточки, едва приподнимало смятую ткань.
Инсур шагнул к стене сарая и остановился. Узор каймы на платке - черные и красные павлины по белому полю - показался ему знакомым.
Инсур вгляделся. Что-то толкнуло его в сердце, он подошел ближе и наклонился над трупом.
- Откуда эти женщины шли? - спросил он сдавленным от волнения голосом.
Никто не ответил ему: кансамаха не было во дворе.
Инсур постоял, словно не решаясь, потом отдернул платок.
Несколько секунд он стоял недвижно и глядел в лицо мертвой. Никого не было во дворе, никто не видел муки, исказившей лицо Инсура.
Потом он прикрыл лицо покойницы белым сари и отошел.
- Батма! - сказал он. - Вот как мне пришлось увидеть тебя снова, Батма!..
Он стоял долго, точно забыл, что ему надо итти дальше.
Кансамах снова вышел во двор.
Инсур спросил его:
- Ты говоришь, с нею была девушка?
- Да, лет тринадцати… Она уже ушла.
- Какая она была? - спросил Инсур с жадным любопытством.
- Чернобровая, красивая, только очень худая.
- Имени не знаешь?
- Нет. Она сказала только, что они идут издалека. Из Раджпутаны.
- Да, - сказал Инсур, - Раджпутана…
Он долго стоял в воротах.
- Куда она пошла? - спросил Инсур.
- На юг… далеко! - махнул рукой кансамах. - Я дал ей риса на дорогу.
Инсур всё еще стоял в воротах, точно ему не хотелось уходить.
Потом он подтянул свою сумку, потуже завязал ремешок у пояса.
- Уходишь? - спросил кансамах.
- Да, - сказал Инсур. - Прощай.
Он свернул из ворот направо, к реке, и остановился.
- Ты дал ей риса на дорогу? - издали крикнул он кансамаху. - Да пошлет тебе судьба удачу в твоих делах, кансамах!..
И он пошел дальше на север.