У Лисовского аж кулаки зачесались от беспардонного вранья. Неужели он принимает его за круглого идиота? Ведь знает, что Герберт побывал в Варшаве, видел, как расправлялись вооруженные до зубов эсэсовцы с беззащитными людьми. Или уж так заведено у фашистов: лгать друг другу, красивой фразой прикрывать свои кровавые дела? У самого не дрогнет рука пристрелить малолетнего ребенка, а говорит о честном бое!
- Герберт, тебе нравятся стихи Ганса Поста? Нет?! Странно! Я не любитель поэзии, но Ганс - великий поэт. Он сказал, что мораль не рождает веры, лишь вера рождает мораль. Насколько тонко им подмечена основная мысль национал-социалистской идеологии! Мы отметаем мораль, как ненужный балласт, обременяющий человека. Не мир, но меч несем мы в своих руках...
А Сергея занимали иные заботы. Сгущающиеся сумерки, плотнеющий туман, языками перехлестнувший дорогу, недалекий лес вселили в него надежду на избавление от немцев. Попытаться удрать? Восемь мотоциклов сопровождают "мерседес", на четырех колясках пулеметы установлены. Если пристрелить шофера, то машина или с откоса полетит, или в деревья врежется. Пока они с Костей очухаются после удара, их, как миленьких, сгребут эсэсовцы. По мотоциклистам стрелять бесполезно. Может, старого хрыча малая нужда прижмет, тогда лимузин остановится, тут и действовать им не возбраняется. Эх, сюда бы парочку гранат!..
Привалился на правый бок и почувствовал, как в тело уперлась ручка канадского ножа. Выпрямился, передвинул ее чуть в сторону. Нож нашел случайно, в заброшенном каменном сарае с дверью, обитой листовым железом. На цементном полу валялись гильзы, снаряженные русские патроны, доски от разбитых винтовочных ящиков, а у стены, в деревянной пирамиде, торчал нож. Сергей ему обрадовался. В ШМАСе командир взвода, офицер-фронтовик, показывал курсантам, как метать канадский нож в цель, добивался точности броска. Груздев шутя освоил нехитрую науку. Костя сперва удивился необычной форме и тяжести находки. "Свинцом что ли его залили? - высказал предположение лейтенант. - Зачем он тебе нужен? Финка удобнее". Сергей молча метнул нож метров за пятнадцать в нарост на березе. Костя еле вытащил глубоко вошедшее в ствол лезвие. "Ну и штучка с ручкой!" - уважительно заметил он.
Над машиной пронесся самолет. По звуку моторов Лисовский определил: "юнкерс" пошел на посадку. Штандартенфюрер перестал нервничать и замкнулся в обычной своей горделивой молчаливости. Нашел нужным сообщить:
- Аэродром... Скоро Сохачев.
По мосту пересекли реку, поднялись по крутой дороге к нависшим над берегом хмурым крышам. Сквозь частую сетку мелкого дождя виднелся распластанный, безмолвный город. В окнах ни огонька, на безлюдных улицах настороженные военные патрули. Темным, величаво-строгим силуэтом промелькнул старинный костел.
- Высвободить бы десяток дивизий на фронте и стереть бандитов в порошок, - разразился ненавистью Бломерт. Видно, ему подействовал на нервы враждебный немцам город. - Подряд, не считаясь с полом и возрастом, мы должны ликвидировать славян. Иначе они уничтожат немцев.
Пассажирские вагоны стояли в тупике, вдали от разбомбленного вокзала, в окружении сгоревших пакгаузов. "Мерседес", по-утячьи переваливаясь с боку на бок, осторожно пробирался по свеженастланному деревянному настилу. Остановился, и синим светом вспыхнул фонарик. Часовой разглядел машину, отступил в сторону и затаился в темноте.
- Курт?!
- Слушаю, штандартенфюрер!
- Позаботься о моих друзьях. Позвонят из Берлина, переключи на гестапо.
Курт, судя по погонам, носил эсэсовское звание капитана - гауптштурмфюрера. С жестким взглядом, собранный, подтянутый, он старательно выполнил приказ Бломерта. Когда поднимались в вагон, он предупредительно открыл дверь. И здесь безлюдье. Большие, плотно затянутые темно-синими шторами окна, неяркие лампочки под потолком и бра. В умывальной парни нашли чистые полотенца, мыло, платяную и обувную щетки. Смахнули с себя дорожную пыль, с удовольствием умылись после длительного и утомительного пути. Освеженные вышли и попали к накрытому столу.
В купе, где после ужина их оставил Курт, диваны с высокими списками. Сергей удивленно огляделся и, не найди привычных полок, хотел, спросить у Кости, куда они подевались, но тот поспешно приложил палец к губам. Груздев чуть не расхохотался, настолько его друг стал похож на плакатного немца, что предупреждал танкистов в эсэсовском госпитале: "Пст-т! Враг подслушивает!" Но осмотрелся и понял: Костя прав. Разговор легко услышать в соседних купе.
Неторопливо разделся, складывая одежду в том порядке, к которому, незаметно для себя, привык в госпитале. Тащит их за собой старый хрыч в Берлин, как цыган тощих кляч на живодерню. Вздохнул и улегся на диван, рассудив, что утро вечера мудренее.
Проснулся от негромкого перестука вагонных колес, напомнившего тот первый недолгий переезд из Ачинска в Красноярск, куда с командой призывников ехал в школу младших авиационных специалистов. Поднялся со щемящим сердцем, сдвинул штору и взглянул в начинающийся день. Серый дождь, скелеты обнаженных деревьев, тусклая равнина и редкие фольварки. В полукилометре лошадь, заляпанная грязью по самую репицу, никак не вытащит из глубокой колеи застрявшую повозку. То и дело у насыпи мелькают вышки с пулеметами и прожекторами. "Фрицы партизан боятся!" - эта мысль несколько утешила парня.
Костя спит и губами причмокивает. Счастливец! Поди, родители, снятся. Ольга, сестренка. А ему не везет. И во сне с фрицами воюет, будто наяву они не осточертели. У-у, легок на помине! Черта только упомяни, и он тут как тут. И улыбается, хмырь болотный. Губы как у жабы, тонкие да синие, а под глазами багровые мешки фонарями светятся. Коньяк предлагает, самому, поди, не терпится согреть окаянную душу. Ну и отрава, а запах?! Бр-р...
- Гутен морген! - послышался бодрый Костин голос и, не прикасаясь руками к дивану, он спрыгнул на пол.
- Гут, гут! - одобрительно отозвался штандартенфюрер. Лисовский проснулся, когда Бломерт вошел в купе, и вприщур наблюдал за обоими собеседниками. Чем больше говорил немец, тем непроницаемей становилось Сережкино лицо, только в глазах все чаще вспыхивали искорки ярости и ненависти. Удивился, что эсэсовец с утра принялся за коньяк. Никогда добропорядочный немец не позволит себе начать день со спиртного. Похоже, однако, Бломерт еще не ложился. Глаза воспаленные, лицо в склеротических прожилках, голос осип, пальцы, придерживающие рюмку за тонкую талию, подрагивают. Неужели и в Сохачеве проводил карательную акцию? Отто Занднер, с недомолвками правда, проговорился однажды, какой кровавый душегуб их нынешний покровитель, сколько человеческих жизней на его черной совести.
Костя слушал, как в пьяном откровении Бломерт хвастливо рассказывал Сережке о немецких укреплениях в Польше, которые остановят русское наступление, заставят Красную Армию топтаться на месте, терять живую силу и технику, пока оберкоманда вермахта не выберет момент, чтобы разгромить большевиков и навсегда отбросить их от границ рейха...
- Отдыхайте, - проговорил Бломерт, и хмель исчез из его глаз. Взгляд прояснился, стал жестким и пытливым. - А я поработаю. В Берлине мне нужно сразу быть у рейхсфюрера с докладом.
Он вышел, а Сергей, по-мальчишески высунув язык, сложил три пальца в дулю и показал ему вслед. Оделись, сходили умыться, в одиночестве позавтракали, а вернулись в купе, встали к окну. Вдали неровной зубчатой стеной высился лес, на острых пиках которого уютно, как птицы в гнездах, пристроились грязно-серые тучи. На телеграфных столбах мостились черные, нахохлившиеся вороны, казалось, промокшие до последнего перышка. Проскакивают дрезины с двумя-тремя солдатами, ужавшимися в потемневшие от дождя плащ-палатки, насыпью бредут окоченевшие от холода патрули…
Костя прильнул к Сережкиному уху и прошептал одними губами:
- К вечеру будем в Берлине.
- Че скрытничаешь? Счас хоть заорись, никто и ухом не поведет. Вишь, как поезд стучит... А до Берлина еще добраться, надо. Мало ли што в дороге случается!
Костю успокаивает, а у самого кошки на сердце скребут. Разобрал автомат и увлекся его чисткой. Не шмайссер, другой системы! Новый, и патроны крупнее. Бережно перебрал вороненые детали, докапываясь до смысла их взаимодействия. Неопределенностей Сергей не выносил, особенно в знании оружия. Заест оно в бою, не сумеешь на ходу, в считанные секунды, устранить неисправность, сгинешь ни за понюх табаку.
Поезд увеличил скорость, и постук колес слился воедино. Костя листал страницы газеты "Фолькишер беобахтер", позавчерашний номер которой оставил Бломерт, и тоже терялся в догадках, что предпринять. С каждым пролетающим на восток телеграфным столбом уменьшалась надежда собственными силами вернуться к своим.
- Надумал, что будем делать?
- Милай че, да милай че, мил цалует горячо, - бесшабашно пропел Сергей чалдонскую частушку. - Не теряйся. Костя! Не удастся смыться, похерим нашего дружка с компаньонами. Куда дерево подрублено, туда и валится...
Появился Курт и пригласил к обеду. За столом сидели шесть эсэсовских чинов. Встретили равнодушно, но отнеслись внимательно. Передавали Сергею и Косте судки и блюда, помогали накладывать на тарелки, подливали вино. Даже выпив, не разговорились, ограничиваясь односложными фразами. Костя поняли что о братьях Зоммер они наслышаны, относятся как к своим, но покровительственно. Те, кто поел, терцеливо ждали припозднившихся. Первым поднялся оберштурмбаннфюрер, следом вскочили остальные. Бломерт к обеду не вышел…