– Бесповоротно.
– Это понимают все.
– Ему даже один-единственный манипул не навербовать под свои знамена.
Сулла медленно пил вино, кося синим, но каким-то помутневшим взглядом то на одного, то на другого говорившего.
– Так он сейчас беззащитен?
На вопрос одного консула ответил второй:
– По всей видимости, да.
– И убить его можно в любой момент?
– Его защищает только слава спасителя отечества при Верцеллах и Аквах Секстиевых.
Сулла покосился на Децима и насмешливо, как бы чуть недовольно, кивнул в ответ на его слова:
– Да, это сильная защита.
– В иных случаях – да, – твердо ответил легат.
Многие восхитились его твердостью. Карма почему-то подумал про себя, что, пожалуй, доблестный легат – кандидат в покойники, если не перестанет публично разговаривать с диктатором подобным тоном.
– Фронтон!
Офицер вскочил из-за стола, всем своим видом демонстрируя готовность к действию.
– Фронтон, ты займешься этим делом. Пусть Марию в Остии дадут денег и пусть ему разрешат отплыть. Куда он хочет.
Сгрудившиеся вокруг Суллы загудели, они ожидали какого угодно исхода, но только не такого. Кто-то был уверен, что старика Мария зарежут, как Сульпиция; кто-то считал, что его вознаградят и простят, чтобы создать контраст истории со все тем же Сульпицием.
– Но я хочу знать о каждом его шаге. О каждом шаге. Он не должен быть убит или ранен, ему вообще не нужно мешать, я просто хочу знать, каково ему будет при столкновении с жизнью, в которой он не хозяин.
Это весьма замысловатое заявление смутило многих. Особенно тех, кому предстояло выполнять приказание.
Чего же на самом деле хочет Сулла?
– Теперь вернитесь на свои места. – Консул сделал жест свободной рукой. И сразу застолье приобрело прежний торжественный вид и порядок.
Музыканты заиграли, полились стройные и радующие сердце мелодии.
– Росций, Тигеллин, – обратился консул к оставшимся подле него актерам и мимам, – теперь у меня есть дело и к вам.
Росций встал во весь свой немалый рост, у него уже давно был заготовлен панегирик, и он решил, что этот момент – наилучший для его произнесения.
Но Сулла грубо дернул его за край туники и вернул на место.
– У меня другое. Я хотел узнать, каково вам было в застенках у этого толстяка? Издевался он над вами или, может, как-нибудь особо потчевал?
– Как будто ты не знаешь, – буркнул Тербул, изображавший в комедиях неудачливых, доверчивых купцов, а в жизни проявляющий чрезвычайную подозрительность, доходившую порой до абсурда.
– Нас пороли каждый день, – объяснил Росций, – вероятно, рассчитывая, что наши вопли долетят до Нолы.
– Не было ли в его замысле полностью извести ваше племя? – спросил консул.
– Трудно сказать. – Тигеллин, самый благоразумный из числа своих собратьев, потер переносицу. – У меня сложилось впечатление, что он нас возненавидел за то, что был к нам особо милостив.
– Пожалуй, это верно. И знаете, что я задумал? Вы останетесь жить в этом дворце. На некоторое время. Не бойтесь, навсегда я его вам не подарю. И сыграете для меня несколько пьес.
– Каких? – спросило сразу несколько голосов.
– Еще не знаю, – Сулла усмехнулся, – одно могу сказать точно: все они будут из жизни Гая Мария. Первая будет называться: "Отплытие спасителя народа в Африку". Нет, лучше так: "Бегство великого полководца"!
Трудно сказать, понял ли кто-нибудь из присутствующих слова своего властителя. Есть этой непочтительной рассеянности и определенные объяснения. К этому моменту столько было съедено, выпито, что любая голова могла бы пойти кругом.
Только Марк Карма, проскользнув за спинами друзей и просителей, припал к холодному консульскому уху и спросил:
– Может быть, и для меня, Счастливый, найдется какая-либо роль в этих представлениях?
Ночью принесли светильники, и все гости, способные передвигаться, полезли на деревья, чтобы как следует рассмотреть полыхание победоносных огней консульской армии на форуме.
– Как во времена Бренна, – шептали старики, но их никто не слышал.
На самом деле было на что посмотреть и что осознать: впервые караульные огни римской армии горели в сердце Вечного города.
Квинт Росций, возможно, наиболее талантливый актер своего века, высоко ценимый не только Суллой, но и всеми италиками и даже варварами, попросил консула уделить ему несколько минут для уединенной беседы.
Смущаясь и покашливая, совершенно утратив свою хваленую дикцию, он вполголоса поведал своему высокопоставленному другу следующее:
– Мир помешался в последние дни на театре.
– Что ты имеешь в виду, Росций?
Актер обернулся – не слышит ли их кто-нибудь, инстинктивно он ощущал, что об известных ему вещах не следует слишком широко распространяться.
– Знаешь, чего от меня добивался Марий?
– Ну-у, не знаю. Он велел, чтобы ты меня высмеивал? Представил в уродливом или глупом виде, да?
– Если бы.
– Что значит это твое "если бы", Росций? Значит, если бы он этого потребовал, ты бы это исполнил?
– Клянусь всеми богами, да! И ты не должен меня осуждать. Потому что выбор был бы только один – или представление, или меч. Когда выбор таков, у актера выбора нет.
Сулла устало потер лицо.
– Напрасно ты думаешь, что выбор есть у солдата. Но к делу. Он не угрожал тебе или другим смертью, требуя выставить меня в позорном виде?
– Нет.
– Чего же он хотел?
Росций опять оглянулся.
– Он хотел, чтобы я выдал тайну.
– Тайну? – Консул откровенно удивился. – Какую?
– Он считает, что ты связан с нами, со мной и Тигеллином, со всем сообществом какой-то тайной. Он утверждал, что по-другому быть не может, иначе ты бы не поднял целую армию на нашу защиту.
Консул тихо засмеялся.
– Святые небеса, каких только глупостей не наслушаешься, причем от людей, которых привык считать неглупыми.
Росцию действительно слегка стало неудобно, известие, принесенное им правителю, показалось ему самому таким несуразным, таким жалким.
– Прости, если я…
– Да будет тебе. У Мария были основания выдумывать бредни такого рода. Я ведь действительно с детства люблю общество актеров, мимов и танцовщиков и даже вот не далее как сегодня задумал свести счеты с этим старым безумцем именно с помощью театрального действа.
– Стоит тебе повелеть – и я навсегда забуду…
– Нет, нет, наоборот, ты постарайся лучше вспомнить, чего именно он от вас хотел. Какие… м-м… очертания, по его мнению, могла бы иметь эта, как он выразился, "тайна"?
Росций вытер потный лоб краем туники, нахмурил густые брови, даже зажмурился.
– Нет, ничего путного я не припомню, да он сам не мастер выражаться так, чтобы можно было понять, что именно кроется за его словами.
– Ладно, пусть боги будут ему судьями, очень скоро мы узнаем, как именно они к нему отнесутся. А нам, как чаще всего это бывает в жизни, уготована роль зрителей. Иди, Росций, спать, завтра ты должен быть наготове. И подумай, может, нас и вправду связывает какая-то тайна.
Глава восьмая
Марий (продолжение)
88 г. до Р. X.,
666 г. от основания Рима
Великий полководец, спаситель отечества, шестикратный консул, один из богатейших людей Средиземноморья от Тира до Геркулесовых столпов, лежал на полусгнившей камышовой подстилке, завернувшись в простой крестьянский шерстяной плащ. Лежал он в хижине глухого рыбака, ничего не слыхавшего о гонениях на Гая Мария да еще к тому же никогда в глаза этого великого гражданина не видевшего. Дополнительное удобство заключалось в том, что он на рассвете обычно уходил в море.
Марсий, длинный, слегка флегматичный, но сообразительный фессалиец, ползком забрался в вонючее логово и осторожно потрепал своего хозяина за плечо.
Марий, не открывая глаз, спросил:
– Что случилось, Марсий? – Он уже издалека услышал легкие шаги раба, в отличие от спящего с ним рядом Публия Вариния, у которого от голода пропало всякое чувство опасности.
– Нашел.
– Что нашел?
– Человека, готового продать нам лодку или, в крайнем случае, переправить нас в Африку.
– Надежный человек?
– Как заговорили о деньгах, сделался надежным.
– Знает, с кем ему придется иметь дело?
– Пока он тебя не видел… но твой облик известен всей Италии.
Сулла сидел в кресле в окружении бесчисленных клиентов, сенаторов, просто любопытствующих людей, которым за большие деньги удалось попасть на представление.
Из гнилых бочек было сколочено некое подобие торгового судна, взад и вперед по палубе прохаживался Марк Карма, одетый в черный хитон и грубые, невыделанные сандалии, – такие носят средней руки торговцы. В руках он держал плеть, на обезьяньем его лице изображалось мрачное и неприступное выражение, что само по себе было забавно и многих заставляло тихонько хихикать.
Из-за старой разросшейся магнолии появился Тигеллин в одежде раба отнюдь не преуспевающего хозяина.
Он сделал вид, что крадется к судну. Оглядевшись, он обратился к хозяину:
О ты, Ветрувий, Нептуна могучего друг,
принес я тебе злополучную плату,
держи же…
Корабел
Заставил себя ты прождать чуть ли не до полудня.
Ужели раздумал пускаться ты в плаванье это?
Раб
Виною всему те наряды, к которым прибегнуть решила
моя госпожа.
Корабел
Госпожа? Но вчера еще речь шла о муже достойном.
Раб
Муж тоже имеется, вон он, в сверкающей тоге.
Появляется артист, играющий роль Публия Вариния, он вывалян в меду и перьях.