Старший из воинов почтительно приложил к груди руку и, обращаясь к Копылову, что-то гортанно сказал на своём языке.
– Он приглашает нас следовать за собой! – перевёл тот офицерам. – Говорит, что хан уже знает о посольстве и с нетерпением ожидает его прибытия!
Как вскоре оказалось, ставка представляла собой несколько сот юрт и шатров разных размеров, расположенных на краю бескрайнего леса. Вдоль кочевья привольно катила свои воды неширокая река со странным названием Мереть.
– Вон тот ханский! – уверенно сказал Копылов, указывая на самый большой шатёр с бунчуком из лошадиного хвоста. – Это знак Кокин, я его сразу признал!
Передав пленных, послы направились на почётный приём к предводителю теленгетов. Кока оказался крепкого телосложения мужчиной лет пятидесяти с орлиным взглядом раскосых глаз. Встав с кошмы, он приветствовал своих гостей, указав им жестом на почётные места рядом с собой.
Как только те расположились поудобнее, хан сильно хлопнул в ладоши. Как по мановению волшебной палочки, в шатёр стали заносить в глиняных мисках большие куски свежесваренного мяса.
– Судя по запаху, это конина и баранина! – сказал Ван Мейден, указывая глазами на угощение. – Не знаю, какими пряностями они приправлены, но пахнет довольно-таки аппетитно!
На небольших столиках прислуга стала расставлять берёзовые туески с ягодами и солёными грибами, раскладывать какие-то незнакомые иностранцам местные деликатесы.
Как и полагается, после обильного обеда посольство приступило к решению главных дел. Уже потом Копылов рассказал датчанину, о чём он договорился с теленгетами.
– Перво-наперво будем пленных своих забирать! – сказал он, смакуя великолепный кумыс. – Мы всех привезли, и они нам всех до единого отдать согласились! А ещё вскорости направит Кока в Москву посольство, своих сыновей Келкера и Мамрача да братьев Дайчина и Урусака!
Когда они вышли из шатра, возле него уже стояли два десятка болезненно худых мужчин и женщин в лохмотьях.
– Все, что ли, наши полонённые? – строго спросил Копылов у сопровождающего воина. – Али припрятали кого, нехристи, на всякий случай?
– Все-все! – торопливо закивал тот головой, пряча глаза. – Больше никого нет!
И тут Бейтон вдруг различил едва слышимый человеческий стон из соседнего шатра. Резко повернувшись, он оттолкнул стоявшего на входе теленгета и отдёрнул его полог.
Когда глаза датчанина привыкли к темноте, он увидел лежащую на полу молодую женщину. Присев на корточки, Альфред достал у неё изо рта кляп, после чего разрезал кинжалом связывающие ноги и руки пленницы кожаные путы.
С трудом встав на ноги, она не сказала ни слова, опершись от слабости о руку своего спасителя. Выйдя наружу, пленница закрыла глаза, не в силах переносить солнечный свет.
Едва взглянув на неё, молодой поручик просто обомлел от неожиданности. Перед ним стояла писаная красавица, словно сошедшая в обыденный мир со старинных полотен итальянских живописцев.
– Давай знакомиться, что ли? – сказала она низким голосом, немного придя в себя. – Стало быть, Марией меня кличут, а тебя как, голубь ты сизокрылый?
Глава XXVII. Дурная слава
В тот день погода не задалась с самого утра; сначала ударил сильный мороз, а ближе к ночи повалил густой снег. Караульные на башнях и стенах Соловецкой обители напрасно вглядывались в непроницаемую мглу, тщетно пытаясь разглядеть малейшее движение во вражеском стане.
– Не видать ни зги! – посетовал чернец Логин, поднимая воротник овчинного полушубка. – В такую завируху хороший хозяин собаку за порог не выгонит!
Не говоря ни слова, сотник Исайка Воронин подошёл к краю стены и прислушался. Кругом на разные голоса выла вьюга, словно стая голодных волков в зимнем лесу.
"Не прозевать бы! – подумал он, нутром чуя тревогу. – Самое подходящее время для внезапного приступа или каверзы какой! Господи, спаси и сохрани нас!"
Приказав усилить караулы, Воронин отправился в свою келью, чтобы попытаться немного заснуть. Идя по длинному коридору, он всматривался в причудливые тени, которые отбрасывали языки пламени горящих на стенах факелов.
Внезапно кто-то остановил монастырского сотника, взяв за плечо крепкой рукой. Подняв глаза, он с изумлением увидел перед собой настоятеля Никанора.
– Здравствуй, Исайка! – сказал тот, осеняя его крестным знамением. – Я к тебе поговорить пришёл, коли ты не против!
– Чего же мне быть против? – пожал плечами Воронин, открывая дверь кельи. – Заходите, батюшка, коли не шутите! Приглашаю вас со мной потрапезничать, чем Бог послал!
Пройдя внутрь, сотник зажёг чадящий светильник и, перекрестившись на образа, присел на лавку. Никанор, надсадно кашляя, примостился рядом, не сводя глаз с маленького окошка под потолком.
– Непогода-то как бушует! – сказал он, немного переведя дух. – Словно злые силы супротив всего живого ополчились!
Взяв со стола нож и буханку хлеба, Воронин отрезал несколько кусков. Налив в глиняные кружки воды, он поставил одну из них перед своим ночным гостем.
– Угощайтесь, батюшка! Ничего боле у меня нет, ну да не хлебом единым сыт человек!
Отпив несколько глотков, Никанор отломил кусок хлеба, рассыпав по столу веер мелких крошек.
– Скажи честно, казак! – наконец спросил он, вслушиваясь в завывание вьюги. – Есть ли у нас надежда выстоять супротив рати нечестивой, что супротив нас пошла?
Угрюмо смахнув со стола крошки узловатой ладонью, Исайка посмотрел в глаза настоятелю:
– Надежда всегда есть! Вернее, должна быть у каждого православного! Одначе братия твоя разбегается, мало кто хочет примерить на себя ореол мученика! А стрельцов, стало быть, под стенами нашими всё боле и боле! Прости за прямоту, как говорят в народе, Бог не выдаст, свинья не съест!
Отпив несколько глотков из своей кружки, Никон вдруг быстро достал из-под рясы икону Божией Матери старинного письма.
– Это тебе на память! – сказал он, смахивая невольную слезу. – Благодаря таким, как ты, обитель до сих пор не пала под натиском нечестивых агарян! Береги её, а если стрельцы ворвутся в монастырь – сохрани любой ценой!
Обняв на прощание Воронина, настоятель быстро покинул его келью. Рухнув на скамью, как есть, не раздеваясь, казак забылся тревожным сном, едва закрыв глаза.
В забытьи он почему-то увидел своих родителей, маленькую сестрёнку и даже лица давно павших в сече друзей. Внезапно сотнику показалось, что кто-то положил прохладную ладонь ему на лоб и нежный голос произнёс: "Вставай, Исайка, вставай! Иди к Белой башне, к домику-сушиле, там есть выход наружу…"
Моментально проснувшись, казак вскочил на ноги, ища свою верную саблю и пистолеты. За стенами кельи он услышал громкие голоса, пальбу и звон обнажённых клинков.
"Прорвались-таки, ироды! – подумал Воронин, наспех одеваясь. – Эх, наши раззявы, прозевали ворога-то, ох прозевали!"
За полчаса до того, как он проснулся, инок Феоктист провёл майора Стефана Келена и полсотни добровольно вызвавшихся на опасное дело стрельцов к домику-сушиле возле Белой башни. Немного расширив находившийся там узкий лаз, "охотники" проникли в монастырь и рассеялись по его стенам.
Сам Келен с тремя дюжими солдатами, перебив охрану у входных ворот, отвалил с кованых скоб тяжёлый брус. Ожидавшие неподалёку стрельцы лавиной кинулись в обитель, убивая всех монахов, оказавших им сопротивление.
"Дурная слава мне достанется! – угрюмо подумал час спустя воевода Мещеринов, глядя на усеявшие монастырский двор мёртвые тела. – Гореть мне в геенне огненной за грехи мои тяжкие, непременно гореть!"
Схватив со стола икону, Исайка бережно спрятал её за пазуху, у самого сердца. Взяв в одну руку обнажённую саблю, в другую – заряженный пистолет, он выскочил наружу. Его келья была переделана недавно из кладовой; никто из стрельцов даже и не подумал заглянуть сюда, в нежилое крыло монастыря.
Нисколько не сомневаясь, как ему стоит поступить дальше, сотник направился коридором в сторону Белой башни. Оказавшись в самой её нижней части, он увидел пробитый в кирпичной кладке неширокий лаз. Истово перекрестившись, Воронин вложил клинок в ножны, засунул за пояс пистолет и как есть полез наружу…
Глава XXVIII. Пурпурный город
Император Сюанье иногда любил прогуливаться по многочисленным комнатам и коридорам своего огромного дворца, носящего название "Запретный пурпурный город". Запретным он был для всех подданных, кроме самого "властителя Поднебесной", членов его семьи, сановников и придворных, охраны, обслуживающего персонала, жён и многочисленных наложниц…
В этот самый момент на лице императора можно было прочесть целую гамму самых разнообразных чувств и плотских желаний. В его гареме было очень много женщин, так много, что он даже не пытался запомнить их лица и голоса.
Жена Сюанье жила в средней части дворца и именовалась "Гому", или "Матерью государства". Она родила ему мальчика, ставшего престолонаследником.
Эта женщина нравилась императору, однако ради неё он не стал лишаться радости общения с иными наложницами. Потому сразу после наступления ночи Сюанье привычным жестом ударял в небольшой гонг и ожидал появления в спальне "ближнего евнуха". Наугад выбрав в специальном ларце нефритовую табличку с выбитым на ней женским именем, он протягивал её "любовному администратору".
По давней традиции, приносить усладу "Небесному владыке" могли лишь девушки из знатных маньчжурских семей. Они имели статус официальных наложниц и постоянно жили в Пурпурном дворце. Однако сейчас Сюанье думал вовсе не о них…
Прогуливаясь однажды по огромному саду в окружении свиты, Сын Неба заметил статную молодую женщину. Она ухаживала за розами и показалась императору ослепительно прекрасной.