Степана то трясло, как в лихорадке, то вдруг его сковывала судорога, да так, что он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он удивлялся тому, что не ощущал боли. На спине, наверно, не осталось живого места. А ведь несколько ударов достались и ребрам, и плечам. Но боли не было. Зато было странное чувство - будто с каждой секундой с него постепенно спадают тугие повязки, которыми было спеленато все тело.
Выбравшись на дорогу, казаки стали, и Домбровский с князем принялись рассматривать небо, чтобы сориентироваться по звездам.
- Не лучше ли нам остановиться, - сказал Салтыков. - Не верится мне, что они осмелятся выслать за нами погоню, да еще ночью. С нами, к тому же, раненый, ему бы сейчас отлежаться…
- Дорога ведет на юго-запад. Двинемся по ней, - решительно заявил Домбровский. - К раненому приставим двоих. Поддержат, если что. На рассвете станем в хорошем месте, передохнем, осмотримся. Вперед, князь?
- Вперед, - неохотно скомандовал Салтыков.
Гончара укачало в седле, и он задремал, склонив подбородок к груди. Рядом шумно дышали казачьи лошади. Мягкий топот копыт, скрип седла, переливы цикад - сколько ночей провел Степан под эту вечную музыку степных дорог…
Когда он проснулся, в сером небе над холмами уже протянулись огненные полосы рассвета. Кони шли шагом, и попутчики Гончара еще спали, скрестив руки на передней луке и безвольно раскачиваясь в седле.
Он проехал в голову колонны, догнав князя.
- Я даже не успел вас поблагодарить, - начал Степан.
- Не стоит.
- Кажется, я должен объясниться.
- Ничего вы не должны. - Салтыков выбил трубку о каблук и спрятал ее в карман. - Просто скажите, как вас теперь называть. Хотите остаться Такером? Воля ваша, оставайтесь.
- Мое имя - Степан Гончар. Я русский. Из Петербурга. Попал в Америку четыре года назад. Вот и все, что я могу о себе рассказать. Теперь о деле. Дочь профессора Фарбера никто не похищал. Она сама уехала с моими друзьями, шайенами, чтобы помочь мне, когда я лежал раненый в индейском поселке. На обратном пути, видимо, шайены, которые ее провожали, наткнулись на карателей. Сейчас Мелиссу прячут где-то в горах. Я примерно знаю, где. Туда и отправлюсь. Один. Меня они знают, а вас - нет. И любой отряд, который приблизится к ним, заставит их сменить укрытие.
- Коротко и ясно, - проговорил Салтыков. - Вы инженер? Впрочем, неважно. Наверно, любой русский человек, прожив четыре года среди американцев, начинает выражаться коротко и ясно. Воля ваша, отправляйтесь, куда считаете нужным. Если здоровье позволит. Но я бы все-таки хотел вам помочь. Земляки тут встречаются не так часто. Где вы жили в Петербурге?
- Угол Казанской и Гороховой.
- Так мы еще и соседи. Мой петербуржский дом - на Большой Подьяческой. Правда, я давненько там не был. Уже и забыл, каково это - жить в большом городе.
- Из-за экспедиции?
- О, из-за сотни различных обстоятельств. Я покинул столицу в семьдесят втором году, когда перевелся в Амурское казачье войско. И с тех пор не бывал в городах крупнее, скажем, Хабаровска или Николаевска.
Князь придержал коня.
- Как вам нравится это место? Остановимся здесь?
- Можно и здесь. Только я…
- Ну уж нет, - перебил его Салтыков. - Воля ваша, можете путешествовать в гордом одиночестве. Но сначала надо осмотреть ваши раны, наложить повязки. Да и подкрепиться перед дорогой не помешает.
Пока Домбровский осматривал и смазывал жгучей жидкостью спину Гончара, казаки сгрудились вокруг, обсуждая картину, представшую их взору.
- Эк расписало-то! Чистый ковер!
- Да, брат, наградил тебя Бог дубленой шкурой. Молотили от души. У любого бы кожа до кости полопалась, а тут, глянь, только ссадины остались!
- Палкой кожу не порвешь, шомполами надо было.
- Да сквозь строй, чтобы без роздыху.
- Ну, знатоки, - протянул Домбровский. - Когда сами копченым попадетесь, тогда и учите их.
- Налюбовались? - Гончар повернулся к казакам. - Могу одеваться?
Казаки, посмеиваясь, разошлись. Он снова натянул гимнастерку на голое тело и поежился.
- Что, жжется? - Домбровский заткнул фляжку. - Ничего. Рану водкой не испортишь. А где это вас так разрисовали? Видел я в Нерчинске одного морячка. Над его спиной, как он рассказывал, дикари трудились два дня, не смыкая глаз. Он, бедолага, извелся весь, пытаясь разглядеть рисунок.
Гончар не удержался от вопроса:
- В Нерчинске? Что вы там делали?
Для него это название всегда было каким-то образом связано с каторгой. Нерчинский рудник. В горах Акатуя. Бродяга Байкал переехал…
- Был проездом. А что?
- Ничего. Просто всегда немного завидую людям, которые побывали там, где не бывал я. Даже если речь идет о каторге.
Домбровский спрятал фляжку в подсумок, отстегнул от седла скатанное одеяло и расстелил его на траве.
- Надо отлежаться, - сказал он, садясь и стягивая сапоги. - Хотя бы часок. И вам рекомендую настоятельно. Переход будет долгим. А что до каторги… Я, милостивый государь, прошел всю Российскую Империю от германской границы до Великого океана. Как говорится, повидал свет. И что же? Всюду, если разобраться, одно и то же. Нерчинск. Всюду - Нерчинск. Всюду - божественные красоты природы. И человеческое ничтожество. Тупость начальства и подлость раба. Всюду Нерчинск.
- Да вы, сударь, пессимист.
Домбровский сладко зевнул и растянулся на одеяле.
- Отнюдь. Пессимисты не видят выхода. А я его нашел, по крайней мере, для себя. Вечная дорога, вот мой выход. Жить на бегу. Чтобы Нерчинск не догнал.
Он сложил руки под головой, закрыл глаза и через минуту уже безмятежно посапывал, погрузившись в глубокий сон.
Князь Салтыков присел рядом, вытирая полотенцем мокрое лицо и шею.
- Не хотите искупаться в речке? Вода мутная, но все же - вода.
Степана тянуло прилечь, подобно Домбровскому, но он не мог этого сделать из-за горящей спины. "Не надо было ничем мазать, - с досадой подумал он. - Все бы зажило само собой. От лечения только мучения". Усмехнувшись невольной рифме, он, кряхтя и поеживаясь, все-таки устроился на траве - полулежа, подперев голову кулаком.
- Вот так всю жизнь, - философски заметил Салтыков. - То бешеная скачка, то сон под открытым небом. И нескончаемая дорога. А знаете, ведь я сразу заподозрил в вас соотечественника.
- Чем же я себя выдал? Произношением?
- Отчасти. Впрочем, тут все говорят на каком-то дикарском наречии. Колониальный диалект великого английского языка.
- Кстати, вы-то как раз этим не страдаете. Даже странно. Я всегда думал, что у наших аристократов родной язык - французский.
- Ну, батенька, это вы сочинений графа Толстого начитались. Высшее общество излечилось от галломании аккурат в двенадцатом году. Точнее сказать, в пятнадцатом, после экскурсии в Париж. Как увидели своими глазами все прелести республиканской Франции. Нет, с тех пор главный язык Европы - английский. И Европы, и всего мира.
- И все-таки, чем же я себя выдал?
- Да ничем. Разве что… Уж больно вы, батенька, таинственны. Что ни спроси, ответ уклончивый. Мы с Домбровским сразу вспомнили недавнюю историю в Николаевске. Она прогремела как раз накануне нашего отплытия. Из Петербурга пришла депеша с приказом задержать одного вполне благопристойного господина. Да опоздала, он уже отбыл за океан. Оказалось, беглый кассир. Его портрет три дня украшал все газеты Амурского края.
- Что, он так похож на меня?
- Ничего общего. Но фотографические портреты не могут передать истинное лицо, согласитесь.
- Я не беглый кассир. Отвечаю без малейшей уклончивости.
- Да уж ясно! - Князь рассмеялся. - К тому же вы живете в глуши. А беглые кассиры оседают в больших городах. Потому что только там они могут тратить краденые деньги. Скоро Америка станет самой богатой страной мира. Потому что все воры бегут сюда.
- Ну, не только воры, - возразил Гончар.
- Если вы о политических, то они, на мой взгляд, не слишком сильно отличаются от беглых кассиров. Надеюсь, вы не из этой братии?
- Нет, я от политики далек. Но вы, князь, все-таки напрасно так оцениваете эмигрантов. Многим действительно трудно найти место на родине. Вот вы, к примеру, собираетесь поселить тут простых русских крестьян.
- Собираемся. Но обратите внимание, собираемся именно поселить. Сами-то они сюда не поедут. По своей воле в Америку стремятся те, кому в Старом Свете не дают развернуться.
- Мне показалось, что вы и сами не прочь остаться здесь, - осторожно заметил Степан.
- Остаться здесь? Но зачем? В мире еще столько непройденных дорог. Пока могу держаться в седле, не собираюсь останавливаться.
- Вы очень похожи на вашего друга. Мы с ним только что говорили как раз о непройденных дорогах.
- Я похож на Мишку? - Князь рассмеялся. - Что делать, скоро три года как мы едим из одного котелка. К тому же у нас общие корни. Обратите внимание, как он сложил платье, прежде чем прилечь на минутку.
Гончар и сам заметил, что сапоги Домбровского стояли по стойке смирно. Гладко расправленные портянки свисали с них, не доходя до земли ровно один дюйм с каждой стороны. Дорожный плащ был сложен в идеально ровный квадрат, воротник застегнут, а шейный платок свернут аккуратным фунтиком и поставлен как раз внутрь воротника.
- Мой ротный старшина был бы в восторге, - сказал он. - Отличная выучка.
- Да, кадетские привычки неискоренимы, - согласился князь. - Я был отдан в Пажеский корпус, а Мишка попал в орловский кадетский. Дети офицеров, сами знаете, не могут выбрать себе иную жизненную стезю, кроме военной службы.