Ханна с нежностью погладила девочку по соломенным волосам.
- Мне понравилось, как отец Мартинус говорил о милосердии Господнем, достопочтенный господин.
Над их головами со стуком отворилась створка окна. Какая-то толстуха просовывала в окно щербатую миску с очистками. Из окна несло гусиным жиром и горелой капустой. Заметив, что у ее дома стоят люди, женщина, что-то пробормотав, убрала миску и захлопнула окно.
- Он подвергает сомнению учение Церкви! - Глаза Карлштадта посуровели. - Лютер посмел… - Но закончить он не смог: из-за смрада, которым тянуло из соседнего дома, у него перехватило дыхание. И тут девочка потянулась к нему и, улыбаясь, разжала кулачок: на ладошке лежало несколько полураздавленных лесных ягод. Карлштадт с изумлением смотрел на ягоды. Он даже и сказать ничего не успел, как девочка вручила ему свой подарок.
- Откуда же мне знать, чему учит Церковь, мой господин? - невозмутимо сказала Ханна, наблюдая, как магистр кладет в рот ягоду за ягодой. - Я Священного Писания не знаю. Или что, вы думаете, кто-нибудь снизошел до бедной торговки хворостом и хоть раз почитал ей вслух Библию? А даже если бы и почитал - разве наш брат эту латынь поймет?
Карлштадт выпрямился. Неверными движениями принялся он оправлять свою мантию, пачкая мех ягодным соком. Он вздохнул. Нет, день выдался нехороший. Оглянувшись, он увидел приближающуюся телегу, в которой громыхали пустые дубовые бочки, от них несло селедкой. Кривой возчик обрушился с бранью на ложечника, который своими липовыми колодами перегородил пол-улицы, а улица и без того узехонька - не проехать. Чудовищные ругательства неслись с обеих сторон.
- Господин, как вы?
- Да все в порядке, Ханна, - угрюмо ответил магистр.
Хотя именно он втянул эту женщину в разговор, он вдруг подумал, что глупо поступает, разговаривая с нею на виду у всех. Прохожие уже начали на них поглядывать. Ему захотелось поскорее убраться отсюда, с этой улицы. Домой, в тишину и одиночество своего кабинета, который, Бог милостив, встретит его в том же виде, в каком он оставил его утром. Почему же он позволил этому брату Мартштусу загнать себя в угол? Почему все не может остаться так, как было раньше?
- Я понял твои доводы, женщина, - наконец сказал он. - Но изложение Священного Писания нельзя доверить дилетанту. Разъяснять пастве Евангелие - дело священника.
- Отец Мартинус - священник! - внезапно вмешалась в разговор девочка, но тут же, смутившись, посмотрела на свою исхудавшую мать. - Правда же, он священник нашего прихода?
Ханна с серьезностью кивнула и пошла с дочкой прочь по булыжной мостовой. Несколько ягод, которые девочка приберегла для себя, упали в лужу. Насупившийся Карлштадт не успел ничего ответить. Женщина и девочка исчезли вдалеке, за поленницей дров. Магистр некоторое время постоял в раздумье, слушая, как постепенно нарастает шум на улицах и площадях города. Потом он направился в сторону ратушной площади. Обдумав последние слова Ханны, он решил не идти домой, во всяком случае не сразу. Карлштадт направился к замку, точнее - в придворную канцелярию курфюрста, секретарь которой, Георг Спалатин, должен был немедленно узнать о безобразиях, творимых монахом-августинцем. А уж секретарь найдет пути и средства, чтобы восстановить покой в университете и городской церкви.
ГЛАВА 8
Прошла осень, пролетела зима, а Мартин этого почти не заметил. Раньше он внимательно следил за сменой времен года, но сейчас растущий груз забот о студентах и пастве не позволял ему думать ни о чем другом, кроме как о стремлении к ясному пониманию Евангелия. Когда башни и зубцы городских стен накрыло толстыми шапками снега, он иногда целыми днями просиживал в монастыре за книгами. А когда настала весна и на деревьях распустились почки, когда появились первые нежные побеги, он с удивлением понял, что впервые в жизни перенес зиму без своих обычных болезней.
В университете дел было очень много. Мартин читал лекции о псалмах и о посланиях апостола Павла. Когда он изучал Послание к римлянам, ему открылось новое понимание церковного учения. Постепенно он начал постигать, что понимали ранние христианские ученые под "справедливостью Господней". Не страх перед грехом превращал человека в дитя Господне, а радость перед словом Его. Праведника рождает вера, а не самоистязание, кара и страх.
Вместе с растущим кругом сторонников среди студентов, к которому примкнул и брат Ульрих, а также еще несколько монахов, он читал старые комментарии и глоссарии, авторы которых придали Римской Церкви ее существующий облик. При этом он поневоле отмечал различия во взглядах схоластов и каноников. Но мысленно он постепенно начинал все больше отмежевываться от них.
В том же году в Священной Римской империи германской нации приблизился к своей кульминации скандальный процесс, связанный со свободой гуманистических исследований и защитой обучения. Доминиканцы поставили перед собой цель собрать и предать огню все древнееврейские рукописи, за исключением Ветхого Завета, потому что их содержание они считали ересью. Перепутанные еврейские общины обратились к императору Максимилиану, который в конце концов постановил подвергнуть рукописи проверке. Известному ученому-гуманисту из Пфорцхайма Иоганну Рейхлину, советнику и судье Союза швабских земель, поручено было изучить упомянутые рукописи и ответить, есть ли в них высказывания, наносящие урон Христову учению.
- "Язык древних евреев прост, чист, свят, лаконичен и крепок", - процитировал однажды утром Мартин в присутствии брата Ульриха строки письма, которое послали представители Эрфуртского университета в виттенбергский монастырь августинцев. - Заключение Рейхлина полностью оправдывает древнееврейские рукописи. Эрфуртский университет собирается поддержать это заключение и присоединиться к нему!
- Кто его знает! - с сомнением ответил брат Ульрих. - Ведь это не помешало доминиканцам сложить костер у ступеней Кёльнского собора. Как я слышал, Сорбонна в Париже и некоторые другие университеты в споре о гуманистическом наследии вынесли отрицательный приговор. Они считают, что Рейхлина подкупили, а еврейские книги - гнездо порока!
Убитый этой новостью, Мартин скомкал письмо.
- Куда это приведет, если даже самым достойным ученым заткнут рот? - пробормотал он. - Курфюрст Саксонский лелеет мысль пригласить в Виттенберг нового магистра греческого языка, но кто в наше время может сказать, как долго этому юноше дозволят здесь свободно преподавать?
Брат Ульрих покачал головой:
- А ты сам-то знаешь, сколько времени дозволят преподавать тебе, брат Мартинус? - Он взял кружку со светлым пивом, стоявшую у Мартина на столе, и крутнул ее, держа на ладони. - Тебе пора попридержать язычок!
- Ты о чем это?
- Ну, просто мне кажется, что тебе не мешало бы быть поосторожнее, когда ты стоишь перед студентами, друг мой, - сказал брат Ульрих. - Профессор Карлштадт сообщил о тебе что-то секретарю курфюрста. Я случайно краем уха слышал, как он докладывал об этом ректору. Оба намерены глаз с тебя не спускать.
Мартин пожал плечами:
- А что они могут сделать? Я учу по Священному Писанию. По-моему, Андреас Карлштадт с таким же успехом может жаловаться на апостолов Петра, Иакова и Иоанна. - Он положил письмо в кожаную папку и принялся собирать книги и пергаменты, которые нужны были ему для очередной лекции. - А также на Моисея, Исайю, Аввакума… - Он выгреб из выдвижного ящика перья, чернильницу и баночку с песком. В ящике оказались также осколки песочных часов в свинцовой оправе, четки из блестящего янтаря и объемистая связка ключей от всех основных дверей университета.
Брат Ульрих смотрел, как Мартин бережно обтирает каждую вещь краем рясы и кладет обратно в ящик. Тщательность, с которой Мартин наводил порядок, насторожила его.
- Упорство гуманистов нанесло тяжелый урон позициям доминиканцев в нашей империи, - брат Ульрих вновь вернулся к теме письма из Эрфуртского университета, которое тем временем уже было погребено под грудой фолиантов. - Но ведь и кое-кто из наших епископов лишился поддержки народа и князей. И они сделают всё, чтобы исправить эту ошибку.
Мартин, оторвавшись от книг, в раздражении повернулся к брату Ульриху. Он прекрасно знал, что опасения Ульриха не беспочвенны, спорить с мнением сильных мира сего было опасно. Часто достаточно крохотной искорки, чтобы разгорелся большой пожар. Но неужели из-за этого он остановится на полпути?
- Пойдем, брат Ульрих, - сказал он наконец, открывая дверь в коридор. - Послушай сначала мою лекцию, а мозги вправлять будешь мне потом.
Через час Мартин и брат Ульрих встретились в лекционном зале университета, где в ожидании объявленной лекции к тому времени уже собрались десятки студентов, магистров и даже кучка горожан.
Помещение было жарко натоплено и настолько переполнено, что брат Ульрих с большим трудом нашел свободное местечко. Со вздохом втиснулся молодой монах на скамью в самом конце зала и, сложив руки на коленях, приготовился слушать.
В это же время на верхней галерее, в конце зала, расположились несколько почтенных господ. Хотя они всячески старались остаться незамеченными, брат Ульрих тут же обратил на них внимание. Всё это были важные сановники. Среди них оказался не только профессор Карлштадт, но и элегантно одетый вельможа, глаза которого холодно и оценивающе взирали на публику. Это был Георг Спалатин, секретарь курфюрста. Ульрих поднял руку, обращая внимание Мартина на этого тайного наблюдателя. Именно сегодня его друг не имел права допускать ошибок, потому что присутствие секретаря курфюрста Фридриха могло означать только одно: он намеревается представить своему начальнику подробный отчет о лекции.