Хардмэн Пул проснулся. Очередной вздох был не таким глубоким, как обычно. Не поднялись и белые длинные усы. Вместо этого под бородой отдулись щеки. Поднялись веки, открыв голубые глаза, живые и глубокие, нисколько не сонные; правая рука потянулась к лежавшей рядом недокуренной трубке, а левая - к спичкам.
- Принеси джина с молоком! - приказал он по-гавайски девочке, задрожавшей при его пробуждении.
Он закурил трубку и не обращал ни малейшего внимания на ожидавших верноподданных, пока стакан молока с джином не был принесен и выпит.
- Ну? - отрывисто спросил он. Двадцать физиономий расплылось в улыбке, двадцать пар черных глаз заблестели приветственно, а он вытер оставшиеся на усах капли джина с молоком. - Чего вы тут околачиваетесь? Что вам нужно? Подойдите поближе.
Двадцать гигантов, в большинстве молодых, поднялись и с великим звоном и бренчанием шпор и цепочек на шпорах зашагали к нему. Они стали вокруг него, застенчиво прячась друг за друга, конфузливо улыбаясь и в то же время совершенно невольно проявляя некоторую фамильярность. Правду сказать, для них Хардмэн Пул был больше, чем вождь. Он был их старший брат, или отец, или патриарх; со всеми он состоял в родстве так или иначе, по гавайским обычаям через жену и многочисленные браки своих детей и внуков. Стоило ему нахмуриться, и они все терялись, его гнев приводил их в ужас, приказ его мог бросить их на верную смерть; и все же никому из них и в голову не пришло бы обратиться к нему иначе, чем просто по имени, и это имя "Хардмэн", "Суровый Человек", по-гавайски выговаривалось: Канака Оолеа.
По знаку Хардмэна они снова уселись на траву и с заискивающими улыбками ждали, когда он обратится к ним.
- Что вам нужно? - спросил он по-гавайски с резкостью и суровостью - напускной, как они знали.
Они еще шире растянули рты в улыбке и задвигали широкими плечами и мощными торсами, как огромные щенята. Хардмэн Пул выделил из них одного.
- Ну, Илииопои, что тебе нужно?
- Десять долларов, Канака Оолеа.
- Десять долларов! - вскричал Пул в притворном ужасе при упоминании столь огромной суммы. - Не собираешься ли ты взять вторую жену? Вспомни, чему учат миссионеры! По одной жене, Илииопои, по одной жене! Потому что тот, у кого много жен, обязательно попадет в ад!
Шутка была встречена хихиканьем и блеском смеха в глазах.
- Нет, Канака Оолеа, - был ответ. - Дьяволу известно, что мне не хватает кай-кай для одной жены и ее многочисленных родичей.
- Кай-кай? - повторил Пул завезенное из Китая обозначение пищи, которым гавайцы заменили их собственное слово паина. - Разве вы нынче не получили кай-кай?
- Да, Канака Оолеа, - вмешался старый, сморщенный туземец, который только что вышел из дома и присоединился к сидевшим. - Все они получили кай-кай на кухне, и вдоволь; они ели, как отбившиеся лошади, приведенные с лавы.
- А тебе что надо, Кумухана? - обратился Пул к старику и в то же время сделал знак девочке, чтобы она отгоняла мух с другой стороны.
- Двенадцать долларов! - объявил Кумухана. - Я хочу купить осла и подержанное седло с уздечкой. Мои ноги ослабели и не носят меня.
- Подожди! - приказал белый. - Мы с тобой поговорим об этом деле и о других важных делах, когда я закончу с остальными и они уйдут.
Сморщенный старик кивнул и стал закуривать трубку.
- Кай-кай на кухне был хорош! - продолжал Илииопои, облизнувшись. - Пои была первый сорт, свинина жирная, лососина не воняла, рыба очень свежая, и ее вдоволь, хотя нужно сказать, что опихи (маленькие ракушки, гнездящиеся в камнях) были пересолены и потому жесткие. Опихи никогда не следует солить! Сколько раз говорил я тебе, Канака Оолеа, что опихи нельзя солить! Я битком набит хорошей кай-кай. Чрево мое отяжелело от нее. Но нет легкости моему сердцу, ибо нет кай-кай в моем доме, где у меня жена, она же тетка второй жены твоего четвертого сына, и моя дочь-малютка, и старая мать моей жены, и приемное дитя старой матери моей жены - калека, и сестра моей жены, которая тоже живет с нами со своими тремя детьми, ибо отец их скончался от злой водянки…
- Пять долларов отсрочат ваши похороны на день или два? - оборвал Пул эти излияния.
- Да, Канака Оолеа, и даже можно будет купить моей жене новый гребень и для меня немножко табаку!
Из кошелька, который он достал из кармана штанов, Хардмэн Пул выудил золотую монету и ловко метнул ее в протянутую руку.
Холостяку, которому нужны были шесть долларов на новые краги, на табак и на шпоры, досталось три доллара; столько же другому, которому требовалась шляпа; а третьему, скромно попросившему два доллара, отпущено было четыре с присовокуплением цветистого комплимента искусству, с которым он заарканил на горах одичавшего быка. Все знали, что Хардмэн, по общему правилу, сокращает претензии вдвое, и потому удваивали их размеры.
Хардмэн Пул знал это и про себя улыбался. Такова уж была его манера обращаться с многочисленными подчиненными, и она нисколько не подрывала их уважения к нему.
- А тебе, Ахуху? - спросил он туземца, имя которого означало - "Ядовитое дерево".
- И на пару штанов! - заключил Ахуху список своих нужд. - Я очень много и далеко ездил за твоим скотом, Канака Оолеа, и там, где мои штаны терлись о седло, от них ничего не осталось. Нехорошо, когда говорят, что ковбой Канаки Оолеа, к тому же еще родственник сводной сестры жены Канаки Оолеа, стыдится слезть с седла и пятится задом от всех, кто видит его!
- Вот тебе на дюжину пар штанов, Ахуху! - улыбнулся Хардмэн Пул, вручив туземцу деньги. - Я горжусь тем, что моя семья хранит мою честь. А потом, Ахуху, из этой дюжины пар штанов ты одну пару дай мне, иначе и мне придется пятиться задом, потому что и мои штаны совсем износились, и мне тоже стыдно!
Громкий смех был ответом на последнюю шутку белого вождя, и вся группа этих физически развитых, но по-детски наивных людей направилась к поджидавшим их коням, все, за исключением старого, сморщенного Кумухана, которому приказано было остаться.
Целых пять минут сидели они в полном молчании. Затем Хардмэн Пул приказал девочке принести еще стакан джина с молоком, и когда она это сделала, он кивнул ей, чтобы она передала стакан Кумухане. Стакан не отрывался от губ туземца, пока не был опорожнен, после чего старик громко вздохнул и причмокнул губами.
- Много ава выпил я на своем веку, - задумчиво сказал он, - но ведь ава - напиток простого человека, а напиток хаоле - напиток вождей. В ава нет огня и силы спирта, в ава нет покалывания и кусания, которое очень приятно, так же приятно, как приятно жить.
Хардмэн Пул улыбнулся и кивнул в знак согласия, а старый Кумухана продолжал:
- В спирте есть тепло; он обогревает чрево и душу. Он согревает сердце. И душа и сердце стынут у человека, когда он стар.
- А ты стар! - согласился Пул. - Почти так же, как я.
Кумухана покачал головой и пробормотал:
- Если бы я не был старше тебя, то я был бы так же молод, как ты.
- Мне семьдесят один! - заметил Пул.
- Я не знаю счета, - был ответ. - Что случилось, когда ты родился?
- Давай сообразим, - задумался Пул. - Теперь у нас 1880 год, почти семьдесят один, останется девять. Я родился в 1809 году. В том году скончался Келиимакаи, тогда в Гонолулу жил шотландец Арчибалд Кэмпбел.
- В таком случае я постарше тебя, Канака Оолел! Я хорошо помню шотландца; я в то время играл среди камышовых хижин Гонолулу и уже ездил верхом на досках во время прибоя в Вайкики. Я мог бы показать тебе место, где стояла хижина шотландца! Там находится теперь Матросская Миссия. И я знаю, когда я родился. Мне не раз говорили об этом моя бабушка и мать. Я родился, когда госпожа Пеле (богиня огня, она же богиня вулканов) разгневалась на жителей Пайэа; они перестали приносить ей в жертву рыбу из своего пруда, и она наслала поток лавы с Хуулалаи и засыпала их пруд. И рыбный пруд Пайэа погиб навеки. Вот когда я родился!
- Это было в 1801 году, когда Джеймс Бонд строил корабли для Камехамехи в Хило, - сказал Пул, - стало быть, тебе семьдесят девять лет, и ты восемью годами старше меня. Ты очень стар!
- Да, Канака Оолеа, - пробормотал Кумухана, пытаясь гордо выпятить впалую грудь.
- Ты очень мудр!
- Да, Канака Оолеа.
- И ты знаешь много тайн, ведомых только старцам!
- Да, Канака Оолеа.
- И, стало быть, ты знаешь… - Хардмэн Пул сделал паузу, чтобы сильнее загипнотизировать старика упорным взглядом своих выцветших голубых глаз. - Говорят, кости Кахекили взяты из тайника и в настоящее время покоятся в Королевском Мавзолее. А мне шепнули, что только ты один из всех ныне живущих знаешь правду!
- Знаю! - был гордый ответ. - Один я знаю.
- И что же, лежат они там? Да или нет?!
- Кахекили был алии (верховный вождь). По прямой линии от него происходит твоя жена Калама. Она тоже алии. - Старик помолчал, глубокомысленно сжав губы. - Я принадлежу ей, как и весь мой род принадлежал ее роду. Только она может повелевать великими таинствами, известными мне! Она мудра, слишком мудра для того, чтобы приказать мне выдать эту тайну. Тебе, о Канака Оолеа, я не отвечаю "да", но не отвечаю и "нет". Это тайна алии, которой не знают сами алии.