– Нельзя, – так же быстро откликнулся дервиш-монах. – Тех, кто под деревом, – ты ведь не тронешь. А это значит, что сегодня же о нас будет известно во всей округе. Видишь, сколько привязано лошадей. Как тогда проберёмся к Багдаду?
Девушка, рванувшись, опрокинулась назад, в ворох вещей на повозке. Азартно взвизгнув, туда вскочил янычар-ага, и вопящие псы окружили и осла, и повозку. Девичий крик был наполнен предельным отчаянием. Бэнсон, упрямо мотнув головой, сдёрнул с топора чехол с полумесяцем.
– Эхх, – обречёно выдохнул Альба. – Ладно, сиди!
Он хлопнул амбала рукой по плечу, осаживая его обратно на корточки, и метнулся вперёд. Добежав до повозки, дервиш схватил длинную палку, которой погоняли осла и, подпрыгнув за спинами янычар, с силой вытянул янычар-агу вдоль спины. Взревев, словно бык, тот вскочил и стал озираться. Янычары услужливо расступились: "Если ты, господин, желаешь наказать этого безумца, – то это в твоей воле. А нам трогать его как-то не с руки. Хоть он и, наверное, грязный перс, а всё-таки – дервиш".
Янычар-ага, с налитыми кровью глазами, приобрёл такой вид, что всем стало понятно: ему можно всё. Отнять чужое имущество, отрезать голову этой девчонке, выпустить кишки дервишу. Он вытянул из обложенных атласом ножен длинный кривой ятаган и метнулся к ударившему его. Тот попытался защищаться жалкой своей палочкой. Молнией блеснул ятаган, отлетел в сторону обрубок палки. Ещё взблеск – ещё обрубок. И ещё… Вдруг всё онемело и замерло на поляне возле громадного векового чинара. Три короткие, наостро отрубленные палки лежали на пыльной земле. А четвёртая – коротышка, та, что оставалась в руках обречённого дервиша, – торчала из глаза янычар-аги, глубоко войдя в череп. Янычар-ага, неестественно быстро дёргая коленом, заваливался набок. А дервиш, шагнув, мягко и вежливо взял из его обмякшей руки сверкающий, полированный ятаган. Он точно знал, зачем берёт это чужое оружие. Через секунду опомнившиеся янычары, выхватывая такие же кривые клинки, перегоняя друг друга бросились к нему. Теперь – можно. Теперь – он не дервиш, а враг, только что убивший воина Великой Порты.
Метнулись – и горе было тем, кто добежал первым. Очевидно, до того, как пойти в дервиши, этот человек был наёмным учителем сабельного боя. Клинок янычар-аги сверкнул ещё трижды, – и все вскочившие на ноги гости чинара не поверили своим глазам – три головы слетели на землю, срубленные невидимыми, страшной силы ударами. Оставшиеся янычары отпрянули, привычно охватывая сражающегося кольцом, а он, крутнувшись, вдруг выпустил из руки ятаган, и тот, просвистав, пробил ещё одного, выставив кончик своего хищного жала между лопаток. Яростно, в диком гневе визжа, оставшиеся шестеро бросились на безоружного, и навстречу им вылетела жёлтая молния. Длинно блеснула влево и вправо, и ещё две головы отделились от плеч. Вот тогда, поняв всю серьёзность создавшегося положения, оставшиеся в живых четверо янычар принялись действовать умно и быстро: истошно визжа "Шайтан! Шайтан!", они бросились в разные стороны.
– Лошади! – крикнул по-английски дервиш, махнув указующим жестом на янычара, который испуганной птицей нёсся к привязанным лошадям.
Крикнул, а сам бросился за двумя противниками, бегущими в одну сторону. Блестящий от пота полуголый амбал, вскинув над головой громадный сверкающий страшный топор, метнулся к лошадям, и, когда янычар, сдёрнувший повод с ветки и вскочивший в седло, уже решивший, что он спасён, ударил лошадь пятками, железный диск рассёк воздух за его спиной – а потом и саму спину – до самого седла.
Двое убегающих от дервиша, расслышав уже очень близкий топот его ног, выкрикнув привычную строевую команду, обернулись, бешено завращав ятаганами. Жёлтый клинок, не снизойдя даже до встречного удара о кованое турецкое железо, прошёл до мягкого тела. Янычары упали – один, зажимая разрубленное бедро, второй – пронзённый живот. А безжалостный дервиш, уже неторопливо и точно, с несильным замахом, бросил вниз два последних удара. И – обернулся.
Последний янычар, избежавший и жёлтой, неведомо откуда взявшейся сабли, и белого, непонятно откуда появившегося топора, выбрал единственно спасительный путь: сверкая босыми пятками, он во весь дух летел по дороге. Он призывно кричал, и было видно – кому. Одинокий путник находился в этот миг на длинной, петляющей, пыльной дороге, и был этот путник в янычарской одежде. Но, вместо того, чтобы убегать, повинуясь предостережению, он упал в пыль на колени и торопливо раскрыл деревянный коричневый ящик. Выхватив из него странный железный лук на короткой станине, он приладил к нему изогнутую рукоять и, уперев станину в живот, с усилием стал вращать гнутый рычаг. Спасающийся добежал до него почти вплотную, когда этот путник, судя по одежде – из одного с ним войска, – положил на станину короткую металлическую стрелу. Он приподнял лук, повёрнутый рогами параллельно земле, уставил его в грудь подбежавшему – и нажал на скобу. Стрела пробила янычара насквозь и улетела в сторону от дороги. Сделав шаг, последний из десятка янычар-аги упал лицом вниз. А его убийца, уложив железный лук в ящик, подхватил ящик под мышку и торопливо побежал к чинару.
Дервиш, отвязав двух лошадей, подвёл их к владельцу осла и его торопливо одевающейся, с помертвевшим лицом, спутнице. Сунул в руку погонщика поводья. Вручил несколько весомых монет. Без слов взглянул глаза в глаза. Пошёл обратно. Выбрал ещё трёх лошадей – получше. К нему подошли раб с топором и стрелок с ящиком. Затянули подпруги. Вскочили в сёдла. Через минуту о них напоминало только облако дорожной пыли. Из-под чинара, выкрикивая слова молитв, поспешно разбегались все, кто в этот злой час был привлечён тенистой прохладой на отдых. Среди неподвижных, залитых кровью тел стоял только осёл, так и не выпряженный из повозки. Он недовольно мотал длинной башкой, отгоняя назойливого овода.
ЛОВУШКА
Мчались часа полтора. Иногда Альба, щадя лошадей, переходил с галопа на рысь. Дважды миновали турецкую дорожную стражу, но их не останавливали. Слишком необычным и внушительным выглядел их отряд. Дервиш, подскакивая в седле и хлопая локтями, визжал слова молитв. Лысый раб открыто вёз блестящий огромный топор – и этой открытостью давал понять, что высочайше наделён таким правом. Их сопровождал янычар, – и это было понятно: соблюдается установленный багдадским пашой порядок. Отряд мчался к Багдаду – и о цели их похода можно было не спрашивать: это вестовое посольство.
Надвигался вечер. Попалась неглубокая речушка, и её перешли вброд. На другом берегу Альба резко взял в сторону и увёл спутников в небольшой лесок – невысокие заросли, протянувшиеся вдоль реки. Лошади жадно тянулись пить, но их привязали в стороне от воды: дать напиться неостывшим лошадям – значило погубить их.
Умылись, утолили жажду. Сели в кружок.
– Что теперь? – невинно моргая, спросил Бэнсон, разламывая лепёшки и сыр.
– Теперь наша грандиозная маскировка имеет какую-то ценность только до завтрашнего утра, – сказал Альба. – Утром нас будут искать по всем дорогам. Дело выходит простое: кто первым доберётся до стен Багдада – мы или гонцы янычарской стражи. Поэтому будем ехать всю ночь. К утру доберёмся до одного караван-сарая, где задержимся ненадолго.
– Зачем? – деловито поинтересовался Бэнсон.
– Лошадей поменяем. На этих после такого перехода далеко не уедешь.
– А нам их поменяют?
– Деньги вообще могут многое. А в Турции деньги могут всё.
Торопливо съели лепёшки, сыр и сушёные фрукты. Открыли флягу и попили воды, сдобренной конопляным маслом и уксусом. Лошади были ещё горячие, так что вести их к реке было рано. Легли, растянувшись в высокой траве, наслаждаясь коротким отдыхом.
– Альба, – сказал Бэнсон, – а почему ты в схватках всегда рубишь головы? Для устрашения?
– Мне иначе нельзя, – отозвался монах. – Судьба постоянно подбрасывает мне работу, в которой против меня сразу несколько человек. Так что фехтовать некогда. Один удар – один противник. Нет, Бэн. Чтобы сохранить силу замаха, клинок не должен останавливаться в момент удара. Попал в руку, или грудь, или плечо – клинок остановлен. Это пауза. Снова размахивайся, снова отводи железо назад, и неизвестно ещё, насколько раненый тобой небезопасен. А шея – она мягкая. Если точный удар – то даже не самый сильный – сносит голову вмиг. Ты видел. Клинок не задерживается, летит дальше, и ты его только слегка подправь – он сам дойдёт до очередного противника. Ну и не надо беспокоиться – не встанет ли тот, кто остался лежать за твоей спиной. И не поправится ли он после стараний лекарей, и не пойдёт ли вновь по земле мучить и убивать беззащитных. Нет, удар в шею – самый надёжный. Нужно лишь точность приобрести. А это приходит с опытом.
В это время Урмуль, увязывая походную поклажу, тронул Бэнсона за плечо и, пронизая воздух перед собой вытянутым пальцем, стал с сожалением качать головой.
– Да-да, – разделил его сокрушённость Бэнсон. – Болт улетел. Жалко. Но ничего, вернёмся в Бристоль – оружейник сделает новый.
– Пора лошадей поить, – встал с травы Альба. – Дать бы им травы пощипать – но некогда. Ах, как неудачно встретились нам эти янычары. Ах, как не вовремя.
Снова затянули подпруги, и уселись в сёдла, и привычными быстрыми движениями уложили оружие. Вечер катился всё ближе, и ехать стало легче: опускалась прохлада.
Не останавливаясь, ехали всю ночь – то лёгкой рысью, то шагом.
– Вот, – сказал Альба, – впереди темнеет. Видите? Это караван-сарай. Сейчас отдохнём. Но будьте внимательны. Неизвестно, сколько патер Люпус расставил в округе засад. Хотя вряд ли он мог предвидеть, что мы появимся именно здесь.