- У нас тут немцы были всего один день, вернее, вечер ночь, - стал рассказывать учитель. - Два грузовика с солдатне В школе у меня ночевали офицеры. Трое. Один кое-как говорил по-русски. Он сказал мне: учи, учитель, немецкий язык. Русский теперь будет не нужен. Кончилась ваша Россия. Будет новый германский порядок. А утром они обнаружили убитым одного своего солдата, который сторожил лесную дорогу. Поди узнай, кто его убил. Они и узнавать не стали. Согнали всех жителей в большой сарай и подожгли. А потом еще из пулемета и автоматов... Затем подожгли всю деревню, дом за домом. И уехали. И снова тот офицер сказал мне: учи, учитель, немецкий язык, чтобы уметь сказать немецкой армии спасибо за то, что не зажарили мы тебя сегодня вместе с мужиками.
- И никого в живых не осталось? - потрясенно спросил Самарин.
- Всех. И детей тоже. Всех моих учеников... - Лицо у Семена Игнатьевича перекосилось, и он надолго замолчал. Потом тихо спросил: - Неужели правда - конец России?
- Нельзя так думать... нельзя, - еле слышно отозвался Самарин.
Около полуночи Виталий отправился в путь. Они вышли из школы, и вдруг Семен Игнатьевич схватил его за руку:
- Стойте! Опять слышно... бой слышен...
Действительно, Самарин услышал что-то похожее на дальний-дальний гром. Он заторопился, стал благодарить учителя, но тот остановил его.
- Не надо... Стыдно за это благодарить.
Виталий сжал руку учителя и порывисто обнял его за плечи.
Это была ночь на 6 июля 1941 года, когда 20-я армия генерала Курочкина начала у Орши наносить контрудары по наступавшим гитлеровским войскам.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Самарин решил идти и днем. Но днем - только по лесу. Однако большого лесного массива здесь не было, все больше перелески, и не всякий раз можно было скрытно перебраться из одного в другой. Отыскивая лучший путь, он часто менял направление и делал немалые крюки. Напрямую он шел только ночью.
Голос войны то был слышен, то надолго умолкал. Потом появлялся опять, и не понять, отдалился или приблизился. Во всяком случае, фронт был где-то неподалеку, и это прибавляло сил.
Перед рассветом он вошел в лес и решил передохнуть. Нашел яму - наверно, воронку от крупной бомбы. Сел на ее край, скользнул вниз и уперся ногами во что-то мягкое и живое. Кто-то хрипло выругался и начал из-под него выбираться. Разглядеть, на кого он свалился, Виталий не мог - было еще темно.
- Кто такой? - спросил другой, молодой голос.
Так... тут двое, значит...
- Свой, - ответил Самарин и сунул руку в карман, где был наган. - А вы кто?
- Окруженцы, кто ж еще! - ответил молодой.
- Значит, товарищи по несчастью, - сказал Самарин.
- Не из нашей шестнадцатой? - спросил хриплый,
- Нет. Я из строительного батальона, - ответил Самарин, сам не зная, почему он вдруг зачислил себя в строители. Во всяком случае, правды о себе он пока решил не говорить. Как не говорил полной правды и Карандову.
Летний рассвет скорый. Он начался вместе с птичьим пересвистом и мерным шумом просыпающегося леса. Самарин разглядел окруженцев. Тот, что с хриплым голосом, уже в летах - сорок ему, не меньше. А другой мог быть Виталию ровесником - коренастый парень с удлиненным лицом, несколько отяжеленным выдвинутым вперед подбородком. А у пожилого лицо было простецкое, русское - нос лепехой, серые глаза, густые темно-русые волосы. На обоих - заношенная пехотная одежда рядовых, лица заросшие, грязные. У пожилого на коленях лежал незнакомый Самарину автомат. Заметив, что он смотрит на автомат, пожилой шевельнул им и сказал:
- Личный трофей...
У молодого была винтовка без штыка, он держал ее торчком, зажав между коленями.
В это время явственно донесся далекий артиллерийский гром.
- Неужто фронт уже близко? - спросил пожилой.
- Весь день слышно было, - ответил Самарин.
- Будешь пробиваться?
- Надо...
- Мы тоже... А только тут, близ фронта, немцев густо. Пробьемся?
- Надо... - Самарин отвечал односложно и уклончиво - что-то его неосознанно тревожило. Может, то, с каким любопытством разглядывал его молодой. Или что-то еще...
- Где бороду подправлял? Вроде парикмахерских для окруженцев еще не открыли! - вдруг весело и с каким-то неуловимым акцентом спросил молодой.
Черт его дернул там, у учителя, подкоротить бороду!
- Ночевал в пустой избе, ножницы нашел... - улыбнулся Самарин. - А то вырастет как у Льва Толстого.
- Лев Толстой!.. - рассмеялся молодой.
- А чего это ты говоришь не очень по-русски? - спросил него Самарин.
- Мобилизован из Латвии. В Красной Армии теперь как ноевом ковчеге!.. - все так же весело ответил молодой.
Теперь пожилой, слушая разговор, рассматривал Самарина как-то излишне пристально. Потом встал, взобрался на край воронки, посмотрел во все стороны и снова спустился на дно.
- Пойдем днем или будем ждать темноты?
- Лесом можно и днем, - ответил Самарин.
- А ты что же, безоружный? - спросил молодой.
- Какое у строителей оружие! Топор да лопата.
- А если напоремся?
- Ухожу без боя - такая моя тактика.
- Война без стрельбы... - покачал головой парень.
- Ничего... Вон сколько прошел.
- Откуда идешь?
- От самых Барановичей.
- Ого... - уважительно произнес пожилой. - А мы из клещей под Минском выскочили. Пятеро нас было. Один ночью отбился, пропал. Двое погибло. Мы-то стреляем, если что... - Он резко поднял голову, прислушался к грому, который на этот раз был посильнее.
Прислушался и молодой. Они переглянулись.
И снова в душе Самарина шевельнулась неосознанная тревога. Он пытался в ней разобраться, но никаких конкретных поводов для нее найти не мог. Решил, что она от его профессиональной, что ли, настороженности, которой его учили в спецшколе НКВД. В конце концов, во всех их вопросах был совершенно естественный интерес и своя, такая же, как и у него, настороженность - ведь им быть теперь вместе. Самарин подумал: в конце концов, они солдаты, и быть с ними - не то что с Карандовым. "Мы-то стреляем", - укорил его пожилой.
...Шли по лесу разрозненно, но так, чтобы все время видеть друг друга. Это предложил пожилой, сказал: любой из нас может нарваться на немца, тогда другие должны ему помочь.
Фронт был слышен почти непрерывно. Иногда у Самарина бывало такое ощущение, что стоит выйти из лесу - и они увидят поле сражения...
Внезапно лес кончился. А следующий, если не менять направление, виднелся километрах в пяти, и путь к нему был по совершенно открытой равнине, да к тому же и пересеченной шоссе, по которому мчались машины.
Они забрались в густой орешник и стали обсуждать, что делать.
- В этой ситуации лучше ждать темноты, - сказал пожилой. - До леса далеко. И вдобавок - активное шоссе.
Молодой молчал. Пожилой будто знал, что тот будет молчать, и смотрел на Виталия.
- Я тоже так думаю, - согласился Самарин.
- Фиксируем - идем с темнотой, - сказал пожилой. - И можно спокойно перекусить.
Молодой стащил со спины рюкзак и начал его развязывать. А Самарин в это время думал не о еде. Откуда у пожилого старослужащего рядового бойца такие словечки, как "ситуация", "фиксируем", "активное"?.. Это была первая причина для тревоги, а точнее сказать, для недоумения. Самарин подумал: не являются ли его спутники командирами, переодевшимися в форму бойцов? Он внутренне усмехнулся: мудрецы, одежду сменили, а словарь сменить забыли.
- Чего задумался? - спросил у него пожилой. - Нет еды? - И, не дожидаясь ответа, сказал молодому: - Дай ему. Мы - запасливые, и пища у нас компактная, но до черта калорийная.
"Опять не тот словарь", - отметил про себя Самарин, беря у молодого кусок шоколадной плитки. Спросил:
- Где запаслись таким добром?
Пожилой, а за ним и молодой засмеялись.
- Повезло, - сказал пожилой. - Еще под Минском - глядим, лежит в кювете грузовик опрокинутый, а вокруг весь луг покрыт плитками шоколада. Видно, какой-то любитель сладкого увозил от немцев, да попал под бомбу. На этом шоколаде мы теперь и держимся - крепкая еда.
- Только пить все время хочется, - добавил молодой.
- И от него сразу как-то оживляешься, - добавил пожилой.
Вкус у шоколада был какой-то странный, непривычный - сладко-горький. И действительно, у Самарина скоро появилось ощущение, похожее на легкое, приятное опьянение.
Меж тем солнце уже пошло к закату, его косые лучи, прорезавшие лес, становились все более пологими. Начали затихать птичьи голоса. Густой орешник, недавно шумевший листвой, умолк. И вдруг прямо у них над головой тревожно застрекотал дрозд. Перелетая по кустам, он кричал воинственно и тревожно. Самарин видел его, взъерошенного, смотрящего вниз черным блестящим глазком и дающего по ним короткими очередями тревожного стрекота.
- Отгони его к чертовой матери! - сказал пожилой.
Молодой встал и начал бить по кустам палкой. Дрозд сперва улетел, но вскоре снова появился - очевидно, где-то тут было гнездо, и близость к нему людей его не устраивала.
- Я его сниму с одного выстрела. - Молодой наклонился взять винтовку.
- Дурак! - остановил его пожилой и, помолчав, сказал: - Придется менять место... - Он встал, взял свой рюкзак и пошел по кустам, поглядывая на преследовавшего их дрозда и тихо его матеря.
Устроились шагах в ста от того места. Дрозд оставил их в покое. Здесь вообще было лучше - посреди густого орешника стояла старая ель с низкой разлапистой кроной, под которой в случае чего можно было хорошо спрятаться.