Рожин указал рукой на ветку высокой сосны, там неподвижно и даже торжественно восседал птичий царь - беркут. Карие глаза небесного хищника из-под бровей смотрели настороженно, да и голову птица пригнула, вперед вытянула, будто прислушивалась к людскому разговору. Черный блестящий клюв, словно отполированный, выходил из бледно-желтой восковицы, как лезвие кинжала-джамбии из костяной рукояти. В следующее мгновение беркут крылища распахнул, пальцы-перья растопырил, будто покрасоваться решил, а затем снова собрался, с лапы на лапу переступил и замер, продолжая невозмутимо людей разглядывать.
- Красавец, - оценил Рожин. - Белых перьев нет уже - взрослый, матерый…
- Господи, в крылах вся сажень будет, - удивился Васька Лис. - Вот же огромная тварюка!
Но толмача беркут больше не интересовал, в глубине бора он что-то рассмотрел и теперь осторожно с места тронулся, подав товарищам знак следовать за ним. Вскоре и стрелец с монахом сквозь дымку разглядели контур маленького сруба с двухскатной крышей, размерами с добрый сундук. В тыловой стене, как и положено избе, имелась крохотная дверца, но окна отсутствовали. Если какое существо и обитало в этом жилище, то рост оно должно было иметь с полметра, да и то в двери ему бы пришлось на четвереньках забираться. Самое же удивительное было то, что сруб парил в воздухе, возвышаясь над землей на три метра.
- Лешачья изба! Сама по себе летает! - пораженно произнес Васька Лис и замер как вкопанный. - Рожин, ты как сам себе знаешь, а я к лешему в гости не желаю!
- Охотничий лабаз это, дурень, - отозвался Рожин, не останавливаясь.
Васька помялся, чертыхнулся, двинулся следом.
Приблизившись к срубу, толмач, монах и стрелец разглядели, что лабаз не парил над землей, а прочно стоял на двух бревнах-опорах. Васька облегченно вздохнул. Такие амбарчики остяки-охотники по тайге для припасов обустраивали, а над землей поднимали, чтобы зверь не достал. Но в этом лабазе что-то Рожина насторожило.
У опор сруба лежала лестница, а дальше, как раз напротив дверцы амбарчика, на земле был выложен квадрат из обтесанных бревен, а между ними чернело пятно кострища. Рожин потрогал холодные угли, принюхался, сказал задумчиво:
- Вчера жгли.
Затем подошел к лабазу, поднял лестницу, взобрался, щеколду с дверцы снял, дверцу тихонько открыл. И замер, внутрь амбарчика глядя.
- Чего там? - Ваське Лису не терпелось и самому взглянуть, что в лабазе хранилось.
- Это не лабаз, - ответил Рожин севшим голосом. - Это ура-сумьях.
- Как-как? - не понял монах Михаил, да и стрелец на толмача уставился вопросительно.
- Остяки и вогулы такие срубы для мертвых ставят, - начал пояснять Рожин.
- Час от часу не легче! - выпалил Васька Лис и от сруба попятился. - Избушка на курьих ножках! Не лешачий дом, так ведьмовская пекельня!
- Да не ори ты! - одернул его толмач.
- Просвети, Алексей, об чем толкуешь? - попросил брат Михаил, не обращая на стрельца внимания.
- Когда остяк или вогул умирает, ему родня иттерму из щепки вырезает, болванчика небольшого. В меха и арсыны его заворачивают и кладут в сас-тотап, это навроде берестяного гробика. Потом этот гробик в ура-сумьях запихивают. Иноверцы считают, что до воскрешения в младенце душа умершего в иттерме живет, часа своего ожидает. Вместе с болваном в сас-тотап кладут волосы умершего, чтобы его душа из волос в чурбана перешла, и серебряную монету, чтобы солнце душу не покидало.
- Ох, и намудрили, убогие, - с улыбкой произнес брат Михаил, успокаиваясь.
Монах даже пожурил себя в мыслях, что позволил языческой жути тень на сердце навести. Но Рожину было не до смеха. Из ура-сумьях он извлек берестяной короб, снял крышку. Чурбан был вырезан из сосновой ветки, без рук, только голова бороздкой обозначалась, и облачен в лоскут медвежьей шкуры. Толмач вынул иттерму и тщательно ощупал, словно искал что-то.
- А если у болвана отнять монету, то душа умершего не сможет в младенце возродиться, и станет он пауль-йорута - демоном, - продолжил Рожин.
- Ну а нам-то что? - спросил Васька Лис недовольно, по сторонам озираясь. - Клади его на место, да пошли отсель живее.
- А то, Вася, что при этом болване монеты нет. А еще праздничное сукно с него содрали, вон валяется, и в кусок медвежьей шкуры нарядили. И значит это, что растревоженная душа умершего бродит по округе, живя одним желанием - мстить. А поскольку шкура медведя на нем, то бродит по округе не соболь, не лось, и даже не волк, а сам Консенг-ойка.
- Когтистый старик! - поразился Васька Лис, вмиг вспомнив рассказы толмача о вогульском пятидушии.
- Он самый, - подтвердил Рожин.
- Вот же влипли!..
- Медведь, что ли? - спокойно спросил монах и с улыбкой на Ваську Лиса глянул. - Нет, медведь - зверь Божий, праведника не тронет, а вот грешника может задрать.
- Ну да, меня, значит, задерет, а тебя обойдет стороной! - зло процедил стрелец. - Только вот я хоть и грешен, да еще пожить хочу, грехи замолить и вообще…
- Хватит, - прервал их Рожин. - Надо монету болвану вернуть.
- Может, Яшка ее прикарманил? - предположил брат Михаил.
- Яшка не стал бы болвана переодевать, ему-то откуда знать такое? - не согласился толмач. - Тут без шамана не обошлось.
- Неужто Агираш? - усомнился стрелец. - Ты ж говорил, что он на Калтысянку подался.
- Может, и не сам, так научил кого-то из местных, - ответил Рожин.
- Наслышаны мы про вашего Агираша, - задумчиво произнес монах. - Только почто ему демонов плодить?
- Агираш с Медным гусем в камлании грядущее зреть способен. Вот и узрел, что за Яшкой следом мы сюда забредем. А потому душу умершего на медведя навел.
- Так ты всерьез про медведя? - удивился монах.
- Да уж куда серьезнее! - вспылил Лис. - Видели мы, что косолапый с вором сделал да с двумя пулями в груди ушел себе и пропал, словно в воздухе растаял. Ни крови, ни туши, ни пука!
- Хм… Стало быть, правду народ кажет: зачарованный лес, раз остяки тут по старинке шаманят, - произнес брат Михаил и по сторонам с опаской оглянулся.
- Есть у кого серебряная монета? - спросил Рожин. - Надо болвану под одежу засунуть, тогда его душа успокоится.
Монах покачал головой, мол, откуда у нашего брата мирское?
- Где ж такую роскошь раздобыть! - фыркнул Васька и отвернулся.
- Вася, не жмись, - настаивал толмач.
- Да нету, отвяжись!
Рожин вздохнул, аккуратно положил иттерму в берестяной гробик, вернул сас-тотап в амбарчик, закрыл дверцу, спустился, снял с плеча штуцер, проверил заряд.
- Ну тогда проверьте мушкеты, чтоб не подвели, - мрачно произнес он. - Дай Бог, пронесет… Пошли.
И тут над бором гулко хлопнуло, словно порыв ветра парус рванул - беркут снялся с дерева. Он греб воздух крыльями размашисто и мощно, словно воду веслами. Быстро набрав высоту, птица раскинула крылья-паруса и поплыла над бором по кругу.
- Нас он не опасался. Что-то другое его спугнуло, - заметил Рожин.
Минуту толмач вслушивался в тишину бора, а затем различил неясный шорох. Рожин поднял штуцер, стрелец и монах, на толмача глядя, тоже ружья вскинули. Шорох становился громче, перерос в хруст, и всем стало ясно, что это беломошное покрывало хрустит под чьими-то ногами, а может и лапами. Монах Михаил зашептал молитву, Васька Лис глубоко вдохнул, крепче мушкет сжал.
В следующее мгновение в дымке показался силуэт здоровенного мужика, он шел спиной вперед, не оглядываясь, будто на затылке запасную пару глаз носил.
- Стоять! - крикнул Рожин.
Мужик замер, неторопливо обернулся, руки развел, давая понять, что сопротивление оказывать не собирается, но мушкет бросать не торопился. Толмач, а за ним стрелец и монах осторожно двинулись вперед.
Черная борода вора все так же торчала двумя клинами, глаза из-под густых бровей смотрели без страха, но напряженно, а шрам, порвавший левую бровь и щеку, побагровел, кровью налился, будто дождевой червь на лицо заполз, да там и остался.
- Мушкет бросай! - приказал Рожин и стволом штуцера на дырявую шапку вора качнул. - Второй раз не промажу.
- Так вот кто мне шапку попортил, - Яшка криво усмехнулся. - Добрая вещь была.
- Мушкет на землю, а то я тебе сейчас и башку попорчу, - мрачно заверил Рожин, добавил товарищам: - Живым возьмем. Пусть кодчане его судят.
Вора и толмача разделяло метров десять, монах Михаил стоял от Рожина по левую руку, стрелец по правую. А Яшка не торопился, тянул время, будто ждал чего-то, и Рожин это понял, но поздно.
За спиной вора вдруг раздался рык. Яшка пригнулся и отпрыгнул в сторону, а там, где он стоял мгновение назад, преследователи увидели огромную медвежью морду. В раззявленной пасти тускло блеснули желтые клыки, каждый размером с добрый нож, а между ними трепыхался язык, красный с синими прожилками, как кусок свежего мяса. Черный нос, размером с два кулака, смахивал на поросячий пятак, а в маленьких угольках глаз, казалось, отсутствовали зрачки. Людей обдало запахом затхлости, мертвечины. Медведь поднялся на задние лапы и задрал вверх передние, показывая, что росту в нем за три метра.
Ружье в руках монаха Михаила задрожало, он попятился. Васька упал на колено, целясь зверю в грудь.