Просмоленный струг спустили на воду и отогнали вниз по Оби на версту, где в реку таежный ручей впадал, в устье судно спрятали. Свои лодки кодчане тоже выволокли и по домам растащили, от греха подальше.
Семен Ремезов предложил в воде левее причала и вдоль берега поставить тяжелые колья с железными таранами, чтобы под водой они скрывались всего на пару-тройку вершков. Такой кол для лодок был безопасен, зато стругу, неводнику или купеческому паузку дно бы пропорол. Сотник одобрил инженерную мысль молодого ученого, и Семен взялся за дело. Местные мужики охотно ему помогали.
Три дня ждали воров, но лиходеев все не было. За это время под руководством Семена Ремезова соорудили и установили в реке у причала шесть подводных таранов. Местные уже начали было поговаривать, что тати могли и на юг податься, но Мурзинцев с Рожиным твердо знали, что, кроме Северной Сосьвы, деваться ворам некуда, и бдительности не теряли. К тому же разорить промысловый вош для лиходеев дело нехитрое, да только поживиться там особо нечем. Другое дело монастырь, годами добро копивший.
А потом в Кодский городок верхом прискакал израненный остяк и свалился с лошади у монастырских ворот, прямо монахам на руки. Игумен срочно вызвал Мурзинцева, Рожина и лекаря Ремезова.
Остяк едва мог говорить, метался в лихорадке, но успел подтвердить худшие опасения тобольчан. Воров было две дюжины душ, шли они на трех стругах, и заправлял ими здоровый мужик с черной бородой и шрамом через всю рожу. Тати и в самом деле напали на Атлым, положили дюжину местных, бросали через стену горшки с горящей смолой, отчего занялись и сгорели несколько срубов. Но внутрь острога лиходеи так и не пробились. Удержали атлымчане свой городок, хотя воров положили немного, человек пять всего. Белые сестры камлали, и боги услышали их - ушли воры, осаду устраивать не стали. Но ниже по Оби лиходеи перебили и сожгли остяцкий промысловый вош. Там и было-то всего полтора десятка рыбаков, всех и вырезали - куда мирным остякам с ножами против разбойничьих мушкетов.
- Видно, Яшка думал, что Атлым - легкая добыча, а обжегшись, уразумел, что овчинка выделки не стоит, - сказал Рожин. - И так мы знали, что ворюга осторожен, а теперь выходит, что он вдобавок ко всему безрассудством не страдает, оплошности свои признает, и исправляет их на ходу.
- Башковитый, черт, - согласился Мурзинцев. - Откуда он столько народу набрал? В Тобольском остроге столько воров не наберется.
- Видно, их из Тюмени по этапу гнали. Подкараулил, когда конвой на ночлег стал, часовых снял и ворюг-побратимов освободил. Так мне видится.
- Два десятка воров - много… У нас пушка и десять ружей. Ежели у каждого вора по мушкету, да еще и фальконеты на стругах, то пальбище намечается нешуточное.
- Не думаю я, что у них двадцать ружей, - усомнился Рожин. - Две дюжины колодников на трех стругах дюжина конвоиров охраняла с пятидесятником во главе, не больше. Ну да этот люд и ножами работать умеет. Хотя фальконеты на стругах иметься могут.
- Вот-вот.
- Думаю я, Анисимович, что ночью их ждать надобно или на зорьке. Где-то близко они уже. Может, разведчики Яшки уже по околице ползают.
- Согласен, надо патруль организовать, да и народ предупредить, чтоб бдели.
- И не мешкая.
Рожин по-прежнему харчевался и ночевал у Богдановых. Настя к нему не навязывалась, свои чувства не показывала, даже отцу не перечила. Изредка Рожин чувствовал ее взгляд, но стоило Алексею оглянуться, девушка опускала глаза, а щеки ей заливал румянец. Поначалу Рожин думал, что вот он уедет, пройдет время и девка облагоразумится, найдет себе молодого парня, выйдет замуж и дороги их с Настей навек разбегутся. Но когда угроза нападения разбойников стала явной, Рожин вдруг понял, что, оставшись защищать Кодский городок, он в первую очередь хотел уберечь именно Настю. И следом Алексею открылось, что, как бы он ни пытался отмежеваться, отгородиться от дочери кузнеца, ничего у него не получится. Мысль о том, что ободранное мужичье, ворвавшись в дом Трифона, бросится насильничать Настю, рвать на ней сарафан и хватать грубыми лапами ее белые груди и ляжки, чтобы, насладившись, перерезать несчастной девчонке горло, наполняла Рожина едкой горечью, а глаза застилала алая пелена слепой ярости. И Алексей отдавал себе отчет: раз он так переживает за Настю, значит, она уже стала частью его жизни.
Все это требовалось Рожину хорошенько обмозговать, и так это было не вовремя, особенно накануне утра, которое обещало разродиться бранью.
Ночь выползла из тайги и распласталась на Оби, как медведь на завалинке, укрыла реку, тишиной придавила. Узкий серп луны мелькал, как лезвие турецкой сабли в руке небесного всадника, пустившегося в лихую сечу. Там, высоко в небе, клочья изрубленных облаков неслись галопом, как табун испуганных лошадей, но внизу над Обью ветра не было вовсе. Вдоль берега горела цепочка костров, и вода в прибрежье мерцала рыже-зеленым, словно это и не вода была, а конопляное масло. От реки тянуло сыростью, и еще пахло костром, тиной и железом, будто Обь знала, что скоро тут зазвенит сталь.
Мурзинцев, Васька Лис и три монаха дежурили у пушки, за Обью следили. Костер не жгли, чтоб с реки их не могли заметить. Рожин с Прохором Пономаревым ушли в дозор на южную дорогу. Семен Ремезов, отец Никон, Игнат Недоля и вооруженные монахи остались в монастыре. Сотник с толмачом решили, что воры могут разделиться на два отряда - первый устроит переполох у причала, чтоб народ на себя отвлечь, поэтому подойдет к селению по реке, а тем временем второй отряд придет посуху и нападет на монастырь. Ну да разбойников поджидал неприятный сюрприз. О пушке, прикрывающей подступы к причалу, воры наверняка знали, но вот о том, что этой ночью ни один мужик Кодского городка не спал, а с топором или вилами в руках за воротами своих дворов ждал сигнала, - об этом лиходеи вряд ли догадывались.
За ночь ничего не случилось. Рожин и Прохор Пономарев, облепленные ветками и травой, как лешие грибами, всю ночь просидели в перелеске у дороги, глаз не смыкали. Летние югорские ночи коротки, скоро наступило утро, и, как только над тайгой зорька проклюнулась, толмач увидел татей. Восемь человек, пригнувшись, крались вдоль дороги, половина из них держали в руках ружья. Некоторые были одеты в остяцкие кожаные рубахи и штаны, обуты в пимы - видно, сняли с убитых остяков. На остальных лопать чудом держалась, того и гляди на глазах истлеет. Рожин положил ладонь Прохору на плечо, взглядом указал на воров, стрелец начал аккуратно поднимать фузею, но толмач жестом его остановил: мол, тихо, пусть пройдут.
Разбойники миновали своротку на монастырь и потянулись к ближайшему двору. Целью их был караул у пушки - теперь Рожин это видел. О том, что воры разделятся на две группы, сотник с толмачом догадались правильно, но вот в тактике разбойников просчитались. Если у Яшки и были фальконеты на стругах, то огонь из них можно было вести только по берегу, до монастыря они не достанут, больно берег высок и крут. Захватив же орудие тобольчан, Яшка вошел бы в монастырь легко и без заминок, вышибив ядрами ворота, как хлипкую калитку ногой.
Рожин поднял штуцер, Прохор вскинул фузею.
- Бери того, что справа с мушкетом, я возьму левого, - тихо сказал толмач и секунду спустя еще тише добавил: - Пали.
Штуцер Рожина и мушкет Пономарева грохнули почти одновременно. Вор с левого края упал. Стоявший рядом разбойник схватил мушкет, выпавший из рук товарища, сорвал с него берендейку. Остальные попадали. Кто был при ружьях, стволы назад выставили, но разглядеть в сумрачном подлеске замаскированных стрелков им не удавалось. Минуту выискивали взглядом противника, потом поползли вдоль забора, выбираясь из-под обстрела.
- Они к пушке нашей рвутся, - прошептал Рожин Прохору. - В зад нашим метят. Зарядил?.. Скидывай мишуру, а то нас еще за воров примут, и дуй вон за ту березу, я прикрою.
И тут над Кодским городком разнесся набат. Бдительные монахи услыхали выстрелы и теперь трезвонили в колокол. Послышались крики, то тут, то там вспыхнули факелы. Воры, поняв, что незаметно до пушечного расчета им не добраться, вскочили на ноги и бросились к следующему двору. Прохор уже был на новой позиции и шарахнул из ружья им вслед. Замыкающий разбойник взвыл, споткнулся и опрокинулся, выронив нож. Воры не стали подбирать раненого товарища, они без оглядки неслись к следующему укрытию. Рожин добежал до двора, где совсем недавно прятались тати, рухнул под забор, дополз до угла, выглянул. Раненый разбойник корчился в десяти метрах от него. Толмач оглянулся на Прохора, махнул рукой, чтоб бежал, вернул взгляд на раненого.
Скрипнули, открываясь, ворота. Рожин поднял штуцер, но в проеме показалась голова местного плотника Федора Бороды.
- Тьфу ты, напасть! - выругался толмач. - Федька, скройся!
Плотник оглянулся на Рожина, перевел взгляд на убегавших разбойников, схватил раненого вора за ногу и со словами "ходи сюда, соколик" потащил его во двор. Ворота захлопнулись, а следом Рожин услышал звук тупых ударов. Плотник метелил вора дубиной, да еще и приговаривал:
- Что, разбойничек, на добро наше позарился?.. Аль девок наших захотел пощупать?..
Подбежал Прохор, упал рядом с Рожиным, спросил, переведя дыхание:
- Чего там творится?
- Федька Борода раненого вора добивает. Нам за ворами нельзя, они нас на открытом вмиг перестреляют. Ежели б кто отвлек…