Мурзинцев хмурился, жевал левый ус, пристально рассматривал остяков. Недоля весло оставил, фузею со спины снял. Лис, на товарища глядя, тоже ружье приготовил.
- Теперь понятно, отчего местные промысел отложили, - задумчиво произнес Рожин. - К встрече готовились.
- Они что ж, стрелять нас надумали? - в недоумении спросил Прохор Пономарев.
- Огонь не открывать, пока не прикажу, - распорядился сотник. - Нам только войны с местными не хватало.
В русский струг было нацелено две дюжины луков и копий. Остяцкие воины растянулись по берегу, внимательно следя за судном чужаков. А ровнехонько посредине цепи, опираясь на железные копья, стояли Белые сестры.
Одеты старухи были в прямые суконные рубахи до колен, расшитые по рукавам, подолу и швам мозаикой разноцветного меха, обуты в пимы из шкуры лайки. Высветленные старостью волосы сестер вспучивались в порывах ветерка, как шелковые косынки. На кожаных очельях висели оловянные зверушки. Смуглые лица старух были неразличимы. Широкие носы, белесые брови, форма скул и подбородка одной сестры, как отражение, повторялась в другой. Вдобавок ко всему старухи были слепы, их бледно-серые глаза смотрели сквозь незваных гостей.
- Ты только глянь на тех ведьм! - пораженно произнес Игнат Недоля. - Им только кос в руках не хватает!
- Да они и с копьями не лучше! - отозвался Васька Лис. - Такая во сне явится, можно и не проснуться!
- У копий древки железные, - заметил Демьян Перегода. - Такое копье далеко не метнешь. В нем, поди, полпуда весу.
- То, видно, те самые копья богатыря Атлыма, - сказал Рожин, внимательно рассматривая старух.
- Лексей, спроси, чего им надо, - попросил Мурзинцев.
Гребцы давно опустили весла, но струг все еще неторопливо скользил по водной глади к причалу. До берега оставалось метров тридцать, а это значило, что струг давно вошел в зону прямого попадания остяцких стрел.
- Вуща вэлаты, - крикнул Рожин, выдержал паузу, но никто из местных на приветствие не ответил. - Муй вентыты хэ эхал вус - зачем луки на нас подняли?
Одна из старух повела головой, рядом стоявший воин тут же выступил вперед, начал говорить, Рожин переводил:
- Русский шаман рубит наших богов, топчет наши капища, сжигает священные деревья. Русский шаман хочет, чтобы ханты своих богов прогнали, русского бога приняли. Ханты не пустят его в Атлым-вош. Ханты не дадут русскому шаману сойти на берег. Уходите, русские!
По мере того как толмач переводил, лицо отца Никона белело, а глаза наливались кровью. Мурзинцев косился на пресвитера, мрачнел, чувствуя, что сейчас грянет гром.
- Вот он - оплот бесовской! - вскричал отец Никон, как только Рожин замолчал. - Рассадник чертей да демонов! Окопались в самом сердце Югры, думали, утаились от Господа! Степан, вяжи некрестей! Я из каждого иноверца своими руками бесов выколочу! Чего застыли?! Правь к берегу!
- Остынь, владыка, - попытался утихомирить пресвитера Мурзинцев. - Иначе кровь прольется.
Стрельцы смотрели то на пресвитера, то на остяков, то на сотника, ружья держали наготове.
- Кровушку бесовскую испужался пролить?! - взъярился на сотника отец Никон.
- Там два десятка луков, они нас вмиг перестреляют, - вставил Рожин, пристально следя за остяками на берегу. - Они белку из лука за двадцать сажень бьют.
- Ты, Рожин, уж определись, за кого будешь! - заорал на толмача пресвитер. - Что-то зачастил ты с заступничеством! Ну-ка дай сюда!..
И прежде чем сотник успел что-то предпринять, пресвитер вырвал из рук опешившего стрельца Пономарева фузею, вскинул ствол и выстрелил не целясь. Пуля никого не задела, но отец Никон и не смотрел в сторону берега. Бросив Прохору ружье, он полез на корму.
- Демьян! - крикнул он казаку. - Поворачивай пушку! Проучим чертей!
В следующее мгновение Белые сестры подняли железные копья и ударили древками о землю, и земля загудела, заныла, как от боли. В небе беркут, видно заметив добычу, копьем метнулся вниз, а воздух запел десятком стрел. Пресвитер, ни на что не обращая внимания, уже взобрался на мостик румпеля. Демьян Перегода вскочил следом, схватил пресвитера за рясу, чтобы стащить вниз и укрыть от стрел, но вдруг дернулся и замер.
- Пали! - заорал сотник, ружья стрельцов тут же отозвались выстрелами.
Одни остяк рухнул как подкошенный, второй дико заорал, упал на бок и принялся сучить ногами - пуля угодила ему в живот.
- Чего вцепился, Демьян? - бушевал отец Никон. - Заряжай фузею!
- Прости, владыка, нечем… - тихо отозвался казак, а потом из уголка его губ выскочила и побежала по подбородку струйка крови.
- Ты чего это? - ошарашенно произнес пресвитер, еще не веря увиденному.
Шарахнул штуцер Рожина, цепь проредела еще на одного остяка. Мурзинцев перезарядил ружье и вскинул ствол, ловя в прицел одну из старух. Белые сестры стояли как вкопанные, с начала пальбы ни разу не шелохнулись. Новая волна остяцких стрел посыпалась на струг, они впивались в борта, в планширь, в мачту, дырявили парус - лучники вели огонь, не обращая внимания на вопли раненых товарищей. Мурзинцев пригнулся, вслушиваясь в свист летящих стрел, и, как только стихло, вскинул над планширем фузею, прицелился и выстрелил. Пуля должна была опрокинуть старуху, как пустое ведро, но Белые сестры продолжали стоять. Сотник мог поклясться, что попал, но старуха даже не шевельнулась. Мгновение Мурзинцев смотрел поверх дымящегося ствола в слепые глаза старухи, с ужасом понимая, что только что пытался убить ведьму.
- Рожин! - крикнул сотник, упав на дно струга, чтобы перезарядить фузею.
- Я видел, - отозвался толмач. - Сестры заговоренные!
- По старухам не палить! - распорядился Мурзинцев. - Бейте лучников!
Демьян Перегода и отец Никон все еще стояли, вцепившись друг другу в руки. В спине казака торчало пять стрел, ртом у него шла розовая пена, а взгляд поблек, но пока что не терял осмысленность.
- Отпусти… грехи… владыка… - выдохнул Перегода, а потом его голова запрокинулась, шапка спала, и он мешком обвис на руках пресвитера.
- Роша куль! - донесся вопль с берега, и остяки разом опустили луки.
Сотник выглянул в один глаз. Остяцкие воины пятились, отходили от берега, что-то кричали друг другу, указывая на мертвого казака. Белые сестры по-прежнему не шевелились, но теперь и они обратили лица на корму струга, где убитый казак висел на руках отца Никона.
- На весла! Отходим! - гаркнул сотник, и стрельцы кинулись на банки, на весла налегли, так что струг от берега отвернул резво и побежал, как испуганный пес.
Мурзинцев и Рожин перешли на корму, отодрали от одеревеневшего пресвитера мертвого казака, вырвали из его спины стрелы, аккуратно положили тело на палубу, закрыли глаза.
- Ну что, владыка, наигрался в ратника? - не скрывая злобу, спросил Мурзинцев.
- Демьян насильническую смерть принял, собой меня от стрел иноверческих закрыл! Ему место в раю уготовано! - очнулся пресвитер. - Ибо знал он и веровал, что дела мои Господу угодны! Понеже Крест Животворящий мы до конца донести обязаны!..
- Ежели будет кому этот крест донести! - перебил его Мурзинцев.
- Ты говори, говори, да не заговаривайся! - распалялся отец Никон.
- Мы и так уже всю Югру опричь себя ополчили! - уже орал сотник. - Вогулы Брюкву порешили, остяки - Перегоду! Дай Бог, Хочубей оклемается, а вот стрельцов моих: Митю Петрушина, Андрея Подгорного да Ивана Никитина - с того света не вернешь! Где я тут заговорился?! А нам еще полторы сотни верст отмахать надобно, а потом и назад воротиться! И в каждой деревушке нас не хлебом-солью встречать будут, а пиками в грудь да ножами в спину! Это ты, владыка, все ты! Поход за шайтаном превратил в войну супротив иноверцев!
- Ты на кого орать вздумал!.. - пресвитер аж задохнулся от возмущения.
- Все, баста! Можешь митрополиту Филофею про меня плести, что заблагорассудится! Местных мы постреляли, своих потеряли - мне и без митрополита острог светит! Так что отныне командовать тут буду я, только я! А станешь противиться, посажу в шлюпку и отправлю на все четыре стороны!
Сотник рубанул воздух рукой, как саблей, порывисто повернулся и полез на нос. Отец Никон смотрел ему в спину угрюмо, сопел, но молчал.
- Рожин! - крикнул Мурзинцев. - Стань на румпель! Будем место на ночлег искать.
Семен Ремезов приблизился к отцу Никону, сказал тихо:
- Владыка, отпеть бы Демьяна Ермолаевича…
- Да, сын мой, - устало отозвался пресвитер и опустился подле мертвого казака на колени.
- А ведь Демьян не только владыку спас, - тихо произнес Игнат Недоля. - За всех нас смерть принял. Из-за его лысины остяки отступили, за куля его приняли. А он же чистейшей православной души человек был.
- Это да, - согласился с товарищем Васька Лис и тяжело вздохнул.
А Семен Ремезов открыл свою книгу и написал:
"Вот и Демьяна Ермолаевича Перегоды не стало, казака бравого и друга верного. Смерть мученическую он принял, крест спасая. И скоро затоскуем мы по его метким как пуля и острым как сабля присказкам-поговоркам и пожалеем, что нет его рядом. Дай, Господи, нам сил и воли, сколько у Демьяна было, чтобы сие испытание до конца выдержать".
Солнце уже утонуло, растаяло в Оби, как кругляк масла на сковороде. Сияние спало, и узкая полоска горизонта выкрасилась в пурпур. Дальше небо оставалось белесым, но облака рядились в багряный, вырисовывая черными тенями узоры замысловатого рельефа. И казалось, что твердь земная отражается в небе и меж горних равнин и холмов величаво распласталась Небесная Обь - такая же вечная, невозмутимая и безразличная к людской суете. Река, которая себе на уме.