- Прошке леший не примерещился на болоте, - глухо сказал Васька Лис. - Как он говорил, так и есть. Огромный, мохнатый, харя зеленая, цвета речной тины, глаза змеиные, желтым пламенем пылают…
- По топи, как по сухому, бежит, и плеска нету, - добавил Недоля.
- А лапища, лапища-то, Господи! И когти, что твои ножи, косолапый позавидует!..
- Попали хоть? - спросил Мурзинцев, с тревогой вглядываясь в туман над болотом.
- Может, и попали, да все равно ушел, - отозвался Лис. - Он как чертенок из табакерки выскочил, саженях в пяти всего, и так же скрылся, будто и не было.
- Душа в пятки провалилась, - сознался Недоля. - Не приведи Господи еще раз увидеть…
- Стало быть, капище рядом, - спокойно сказал Рожин сотнику. - Шаманы менквов приручают, чтобы те, как псы сторожевые, кумирни стерегли, чужих не пускали. Теперь надо вместе держаться, менкв на отряд нападать не станет.
- Может, воротимся?.. - осторожно подал голос Прохор Пономарев.
- Не раскисай! - рявкнул на него сотник. - Проверить ружья, перезарядить, и выступаем. Вернемся к стругам, всем водки налью.
- Анисимович, вечереет же, - угрюмо заметил Васька Лис, который и обещанной выпивке уже был не рад. - Ночью в болоте застрянем, а там леший…
- Успеем, - заверил Рожин. - Я тропу через болота запомнил, назад за час доведу.
Путь лежал на вершину холма. Пока взбирались, Семен Ремезов нагнал толмача и попросил рассказать про менквов. Мурзинцев, услыхав вопрос парня, тоже шагу прибавил, послушать, что Рожин про местных бесов расскажет.
- Вогулы так про то сказывают, - начал Рожин. - Главный бог Торум человека сотворил не сразу. Не вышел у него с первого раза человек. Торум взял два бревна лиственницы, вырезал из них тулово с руками и ногами и голову, скрепил, повернул к себе спиной и дунул. Болван ожил, но оказался он не человеком - менквом. Так, недоделанный, в леса жить и убежал. Посмотрел на то Торум, головой покачал и взял еще два лиственничных полена. Но прежде чем человека стругать, обтесал бревна до сердцевины - до мудрого древа. И творил во второй раз Торум собранно, тщательно, а когда закончил, куклу к себе лицом повернул, и жизнь ей в лоб, а не в затылок вдохнул. Так появились ханты и манси…
- Ты лучше про повадки твари этой поведай, - перебил толмача сотник. - Откуда они взялись, не интересно, а вот как воевать их - знать пригодится.
- Самок менквов я не видал, но слыхал, что детеныши у них бывают, - подумав, ответил Рожин. - Вогулы их менква-пырищ называют. Стало быть, как-то плодятся… Менкв осторожен, как волк-одиночка, но ежели убедится, что дело верное, нападает стремительно и рвет добычу в клочья. Силой обладает недюжинной, может и медведя одолеть.
- Как же ты от менква увернулся? - Мурзинцев вспомнил шрамы на теле толмача.
- Господь предостерег, не иначе. Я за час до этого беду почуял, как толчок в сердце. Штуцер перезарядил, пороху досыпал и две пули сразу закатал. Но менква проглядел, вынырнул он у меня из-под ног и когтями по животу полоснул. Я и боли не почуял сперва, на спину опрокинулся, только ружье перед собой выставил. Он сверху навалился, ну я и саданул так, что штуцер по замок в землю вошел. Дырища в грудине у менква с кулак образовалась, на месте кончился.
Семен смотрел на Рожина с оторопью.
- Неужто так и было? - спросил он.
- Я не Васька Лис, к брехне не приучен, - спокойно ответил толмач.
- Могло и ствол разорвать, - задумчиво заметил Мурзинцев.
- Я ж и говорю, Господь уберег.
- Значит, стрелять их можно, - заключил сотник и от этого приободрился. - Ты говорил, что твари на отряд не нападают. А если отстанет кто?
- Менквы, как и волки, вырезают больных и хилых. Ежели ты, Степан Анисимович, в сторону отойдешь, тебя, дай Бог, и не тронет. А если кто послабее, может и напасть.
Семен Ремезов остановился, ошарашенный.
- Ты про меня, что ли?! - выдохнул он.
Рожин замер, оглянулся на парня.
- Да нет, - ответил он, усмехнувшись. - Ты поздоровее многих будешь.
Сотник тоже замер, внимательно посмотрел на Семена, оценивая силушку парня, потом оглянулся, смерил взглядом Ваську Лиса, Игната Недолю и остановился на Прошке Пономареве. Прохор лез по склону холма последним, сопел и постоянно оглядывался. Рожин проследил взгляд сотника, грустно вздохнул, отвернулся и пошел дальше.
Сосновый молодняк подковой окружал подошву песочного холма и ручьем убегал на юг, где вливался в реку старой тайги. Путники забрались на вершину холма. Песчаные горы, словно караван барж, гусем тянулись на запад и, казалось, ушли бы, но дорогу им преградила вода. Обь, до икоты напившись талых снегов, лениво ползла-поворачивала на север, расплескивая воду, словно до краев наполненное корыто на скрипучей подводе. Вот и тут река пролилась за последней горой, затопив долину на юго-востоке. Между разливом и холмами черным клином, как заноза, торчала тайга. В сером вечернем небе сор тускло мерцал, и казалось, что это не вода, а огромное смоляное пятно расползлось по окоему, придушив долину своей непомерной тяжестью. В центре черного озера, словно еж, топорщился остроносыми елями остров.
- Думаю, капище там, - сказал Рожин, указывая на остров.
- Вплавь, что ли?! - возмутился Васька Лис.
- Это сор, - ответил Рожин. - Там воды по колено.
Путники двинулись дальше, прошли холмы, спустились к воде. До острова оставалось с треть версты. Остров возвышался над водой, как стог сена на скошенном лугу. Мрачный, заросший ельником, в ряби окружающей воды, казалось, что он откололся от монолита тайги и теперь медленно дрейфует прочь, как снявшийся с якоря струг.
- Точно капище там? - засомневался Васька Лис.
- Больше негде, - ответил Рожин.
- У вогулов-то дощаник, им ноги мочить не пришлось, - то ли с завистью, то ли со злобой произнес Недоля.
- Ноги мочить - не беда, - ответил Мурзинцев, внимательно рассматривая остров. - Мы на подходе как на ладони будем, грудью - прямехонько на пули.
Рожин кивнул, он и сам опасался засады.
- Что ж, Степан Анисимович, - сказал толмач, снимая зипун. - Я первый пойду. Как увидишь, что кушаком машу, идите следом, только одежу мою прихватите.
Толмач намотал кушак на шею, повесил на него ножны с тесаком, рог с порохом и сумку с пулями, закинул за плечи штуцер и ступил в воду. Остров, выставив заточенные ели, как копья, казался неприступным острогом, готовым дать отпор любому врагу.
Капище
Воды сора в весеннем солнце успели слегка прогреться, но не сильно, к тому же глубина местами оказалась по грудь. Так что, выбравшись на берег, Рожин стучал зубами. Никто не стрелял в него на подходе, но толмач, хоть и опасался этого, все же не думал, что вогулы откроют по нему огонь. Опыт ему говорил, что местные пойдут на смертоубийство только в самом крайнем случае. За камлание шамана к ответу призвать хоть и можно, да сложно, требуется много свидетельств. А вот за убийство - без промедления петля или каторга. Прошли времена дерзких вогульских князей, чьи отряды выжигали русские поселения, а их жителей поголовно обезглавливали, чтобы черепами украшать свои кумирни. Нынче местным открыто враждовать против русских было нельзя, так что если недовольные и находились, то такие по лесам, как тати, прятались, и направляли их отныне не князья, а шаманы.
Рожин огляделся. Было тихо, только стволы елей тревожно поскрипывали да где-то жалобно пиликал-всхлипывал кулик, видно потеряв свою пару. Ели опоясывали остров кругом, стояли они плотно и угрюмо, словно колья острожной засеки, но дальше к центру острова виднелась чистая от леса проплешина. Рожин продрался сквозь спутанные ветви к опушке, осторожно выглянул из-за дерева. В центре поляны торчал деревянный болван, большой, в человеческий рост.
Скуластое лицо смотрело на Рожина огромными слепыми глазами, а рот провалился дуплом, застыв в вечном вопле. Идол был очень старый, казалось, что на стражу капища он заступил в начале времен. Древесина посерела, растрескалась, но пугающая мощь болвана от этого не истлела. В окружении иссиня-черных елей, под низким тяжелым небом, орущий неслышимым криком, идол был воплощением первобытного ужаса, словно он ад узрел. Рожин перекрестился и осторожно двинулся дальше, держа штуцер наперевес.
У дальнего конца поляны шуршала листвой береза-трехстволка - священное вогульское дерево. Могучая была береза, древняя, высотой метров в двадцать. Три ствола выходили из одного корня и расходились веером, напоминая формой гусиное крыло. Нижние ветви, все, куда смогла дотянуться человеческая рука, пестрели разноцветными ленточками, и казалось, что это солнце играет красками в огромном гусином пере, хотя солнца не было. Перед березой выстроился ряд болванов поменьше. Эти были вырезаны из бревен толщиной в две ладони, а то и в ладонь. С длинными прямыми носами, без глаз и ртов, но с мощными нависающими бровями, они напоминали шеренгу солдат, ставших на защиту священного дерева.
Площадка перед болванами светлела утрамбованной землей. Ноги шаманов в камлающих танцах столетиями вытаптывали эту землю, пока не превратили ее в камень. Ограждали площадку шесты с черепами животных на концах. Много живности тут окончило свой век, были среди них и лошади, и коровы, и козы, даже волки с лисицами.
Чуть в стороне торчало из земли бревно-анквыл, к которому привязывают жертвенный скот перед закланием. Земля вокруг анквыла, за многие годы напитанная кровью, была жирной и черной как деготь. Кровью и пахло, и еще жженой костью.