- Левый борт на весло! Правый табань! - заорал вдруг Рожин, и в крике его было столько мрачной решимости, что стрельцы, не раздумывая, ружья за спины закинули, на банки попадали и схватились за весла.
С северо-запада тихо и неизбежно надвигался вал черной воды высотою в добрую избу.
- Оба борта на весло! Навались, навались!..
Головное судно, управляемое Рожиным, успело повернуться носом к волне и набрать скорость.
- Держитесь, братцы! - успел крикнуть толмач, вцепившись в рукоять румпеля обеими руками.
Струг врезался в водяной вал, как в тесто, завяз, пополз носом по фронту волны, задираясь, грозя опрокинуться. Тишина треснула, порвалась в клочья, стаей перепуганных ворон разметалась над водным простором. Обезумевшая Обь с грохотом камнепада обрушила на палубу водяной шквал. Река ревела, изрыгала проклятия, бесновалась. Пласт воды прихлопнул палубу, как ладонь муху, ударил, покатился, вышиб с судна все, что было худо закреплено, врезался с разгона в мостик румпеля и, не способный остановиться, накрыл корму вместе с толмачом серебряным куполом, обрушился в реку позади судна, превратив воды за кормой в шипящую пену.
Стрельцам со страху сил добавилось, так что гребли они втрое ретивее. Судно грузно переползло гребень волны и ухнуло вниз, набирая скорость, а следом уже шла следующая волна, и Рожин знал, что число им - семь и каждая будет больше и злее предыдущей.
Когда волны все же прошли и струг, покачавшись в штиле, застыл, борта его дрожали, вибрировали, словно это не судно, а загнанная лошадь замерла посреди дороги, дрожа всем телом и силясь не рухнуть замертво. От напряжения у Рожина перед глазами плыли алые пятна, и все, что он мог разглядеть, это фигуру пресвитера Никона. На фоне слепяще-белых холмов Белогорья пресвитер в черной рясе стоял во весь рост, разведя в стороны руки, превратив себя в крест, и, еще не осознав, что беда миновала, продолжал вещать молитву:
- …Распятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сошедшего, и поправшего силу диавольскую, и даровавшего нам Крест Свой Честный на прогнание всякого супостата! Да укрепит нас во вере и во силе Животворящий Крест Господень! Аминь!
Крест православия шел в земли иноверцев, и ничто не могло остановить это движение. В ту секунду Рожин вдруг понял, что отец Никон весь шторм вот так простоял крестом на палубе, и река его тронуть не посмела, а потому слушал пресвитера с благоговейным трепетом и даже подумал: уж не молитва ли священника их уберегла?.. Но следом толмач разглядел, что отец Никон привязан к мачте канатом, и испытал разочарование.
Ведомому судну повезло меньше. Мурзинцев поздно осознал угрозу, и его струг не успел развернуться носом к волне. Вал врезался в борт под углом. Судно резко накренилось, выкинув за борт двух гребцов. Волной смыло шлюпку; по левому борту у Васьки Лиса сломалось весло; засвистели лопнувшие канаты такелажа. Но струг устоял, не опрокинулся, хотя волна развернула его почти поперек удара. Следующие две волны гребцы пытались развернуть судно носом к валу, но они лишились двух гребцов по правому борту, а на левом Васька Лис все никак не мог вставить в весельный порт запасное весло. Стихия швыряла судно, как берестяной завиток, и на шестой волне, когда струг вскарабкался на гребень, оборвались последние ванты, рей крутнулся вокруг мачты и раскрученным гасилом отлетел в сторону, а сама мачта, потеряв опоры, качнулась туда-сюда и вдруг лопнула. Перевалив гребень, струг полетел вниз, и вслед за ним, как копье катапульты, летела мачта. Она пробила и палубу, и корпус, завалилась, с треском ломая настил палубы и планширь, и в завершение разрушений раскроила череп стрельцу Ивану Никитину. Последняя волна не смогла опрокинуть судно, с пробитым бортом струг быстро набрал воду и от того отяжелел, осел. Когда судно Рожина пришло на помощь, струг Мурзинцева сидел в воде почти по планширь. Стрельцов, выкинутых за борт, нигде не было видно, зато вокруг, куда хватало глаз, река пестрела обломками обшивки, щепами, обрывками канатов. Плавали там и бочонки с водкой, кубышки с жиром и маслом, кузова с сухарями. Мешки с зерном, плавучестью не обладая, ушли на дно рыбе на корм.
Уцелевшие перебрались на струг Рожина. Перенесли тело стрельца Никитина, к тому моменту испустившего дух, и те немногие запасы, которые не расшвыряло волнами. Отошли от покалеченного судна. Около часа сновали меж обломков, вылавливая провизию. Подобрали рей и шлюпку. С отчаянием всматривались в темную воду, надеясь разглядеть тела товарищей, но так никого и не нашли - Обь забрала их безвозвратно.
Мурзинцев был настолько мрачен, что стрельцы опасались на него глаза поднять, сопели, молчали, только отца Никона было слышно - стоя на носу, он молился о душах утопших.
Струг Мурзинцева, лишившись балласта, ко дну не пошел. Бросать его не стали, зацепили за бушприт канатом и потащили к берегу. Из-за обузы гребли еще часа два; пошло мелководье. Рожин теперь был на носу. С лотом в руках он мерил глубину, отдавал маневровые команды. К самому берегу подойти все равно не удалось, метров за двадцать бросили якорь, добрались на шлюпках.
Покалеченный струг решили оставить здесь. Чтобы выволочь его на берег и залатать пробоину, требовалась помощь, которую, кроме как в Самаровском яме, взять было негде. Так что судно затащили на мель и закрепили, привязав канаты к близстоящим деревцам. Мурзинцев дал стрельцам час на отдых. Путники повалились в траву, помалкивали; никто не решался заговорить первым.
- Мы что, Обь пулей пролетели? Прозевали, как в море вышли? - наконец не выдержал Васька Лис. - Откуда такие штормы на реке?
- То не шторм, ветра ж не было, - заметил Демьян Перегода.
- В полный штиль река волны подняла, - закивал Недоля, соглашаясь с казаком. - Нечистая сила, не иначе. Водяного козни.
Сотник поднял на толмача тяжелый взгляд.
- Что скажешь, Рожин? Что это было-то? - тяжело спросил он, неторопливо жуя левый ус.
Толмач оглянулся на Мурзинцева, ответил:
- Поступь Куль-отыра, должно быть. Агираш на капище в бубен бьет, а Куль-отыр под землей отзывается, шаг сделает - Обь стеной встает.
- Должно быть? - переспросил сотник.
- Откуда ж мне знать, я к Куль-отыру в вогульскую преисподнюю не спускался, - Рожин пожал плечами.
- А это еще кто такой, Куль-отыр? - спросил Игнат Недоля.
- Сатана вогульский, разве не понятно?! - отчего-то разозлился Васька Лис. - Ты, Игнат, порою тупее полена!..
- Отставить! - устало, но веско скомандовал сотник, увидев, что Недоля уже поднялся Лису затрещину отпустить. - Беречь силы, отдыхать.
Недоля коротко на товарища ругнулся, плюхнулся на место, спросил задумчиво:
- А может, и вправду живет под землей великан?
- Чего?! - Лис поморщился, скосил на товарища глаза.
- Мне дед так сказывал: встарь люди были божики, а мы люди тужики, а позднее еще будут люди пыжики: двенадцать человек соломинку будут поднимать так, как прежние люди поднимали такие деревья, что нынешним и ста человекам не поднять.
- Ты об чем это? - не понял Ерофей Брюква.
- О том, что народишко мельчает, что не ясно-то? - ответил за Недолю Васька Лис, Игнат кивнул, продолжил:
- Богатыри-великаны раньше везде жили, так, может, тут остались?..
- Великанов за версту видать, - отрезал Ерофей Брюква. - Байки о них давно бы до Тобольска дошли. Что ж не слышно про них?
- Богатырь на то и богатырь, чтоб по земле открыто ходить да бесов в честном бою побеждать, - пробасил отец Никон. - А ежели он под землей прячется, какой же из него витязь! Это сатана нам козни чинит. Ну да сила молитвы любую преграду сломит!
- Кости Митьки да Андрюшки Обский старик уже обглодал, наверно, а Никитин вон, бедолага, перед Богом без башки предстанет, - мрачно, с затаенной злобой произнес Васька Лис. - Что ж, владыка, твоя молитва их не уберегла?
- А потому и не уберегла, что мало в них веры было! - гаркнул пресвитер, распаляясь. - Ты, небось, дурачина, придумал себе, что коли крестик нательный тебе на шею надели, то того и достаточно?! Крещение - то только врата, а за ними до спасения еще длинный-предлинный путь. И путь тот тернист и ухабист, понеже без веры твердой, как железо-булат, в пути том обязательно сгинешь!
- Булат твердый, кто ж спорит, токмо хрупкий, в морозы ломается, - пробурчал себе в бороду Васька Лис.
- Вот мы путь наш молитвой и укрепим, - постановил пресвитер, пропустив замечания стрельца мимо ушей.
Пресвитер повесил на шею белоснежную епитрахиль с золотыми крестами, потом достал из своей торбы деревянный складень, завернутый в полотняный платок, бережно из тряпицы его извлек, к груди прижал и раскрыл створки, словно ставни в избе. И теперь на путников в ауре золотого сияния и искрах серебряной басмы грустно и ласково смотрел Иисус, все понимая и все прощая, а по бокам на створках к Нему обернули лица Божья Матерь и Иоанн Предтеча, мудрые и печальные в своей святости. И путникам тоже как-то сразу захотелось приобщиться, прикоснуться к той святости, чтобы успокоиться, умиротвориться и почувствовать, что Господь их не оставил.
- Ставайте на колени, чада, помолимся…