А в то же самое время английская экспедиционная группа генерала Денстервилля, прибывшая в Иран, сделала попытку оккупировать Закавказье. Генералу удалось дойти до Решта и Энзели. Но, встретив в Энзели сопротивление местного совета и дженгелийцев, он вынужден был отступить.
В конце апреля в Баку был образован Бакинский Совнарком во главе со Степаном Шаумяном, который издал декреты о национализации нефтяной промышленности, банков, Каспийского торгового флота, беко-ханских земель, о введении восьмичасового рабочего дня.
Войска генерала Денстервилля, получив подкрепление, снова двинулись в Гилян, захватили Решт, а потом Энзели. Советы были разгромлены. Дорога на Баку – открыта.
В июле полковник Бичерахов, командовавший отрядом северо-кавказских казаков, который насчитывал полторы тысячи человек и входил в корпус генерала Баратова, предложил бакинскому Совнаркому свои услуги для организации отпора турецким войскам, двинувшимся к Баку: султанская Турция откровенно нарушила свои обязательства по Брест-Литовскому договору. Энвер-паша, командовавший Кавказским фронтом, один из вожаков младотурок – националистической партии "Единение и прогресс", придерживавшейся реакционной, пантюркистской политики, которая проповедовала объединение под властью Турции всех тюркоязычных народов, а также Иранского Азербайджана, Закавказья, Дагестана и Средней Азии, – повел, поддерживаемый немцами, свои войска на Закавказье. Но Бичерахов, чье предложение было охотно принято и который какое-то время сдерживал турок, вдруг предательски отвел свои войска к Дагестану и оголил фронт.
"Центрокаспий" – орган, созданный в Баку эсерами и меньшевиками, – отвергнув предложение большевиков об организации обороны, тут же послал в Энзели пароходы, приглашая англичан вступить в город. Четвертого августа восемнадцатого года те оккупировали Баку.
Максим Фридрихович с замиранием сердца ожидал появления Шелбурна. Но шло время, майор не давал о себе знать. А когда Кесслер уже решил, что интуиция и опыт обманули его, в служебном кабинете Максима Фридриховича раздался телефонный звонок, и знакомый голос назначил ему свидание в Черном городе.
Кесслер, словно на заклание, шел после работы к конке. Задумавшись, он чуть не сбил лотошника, степенно шествующего с тазом на голове и выкрикивающего гортанно: "Ляб-ляби! Ляб-ляби!", рекламируя любимое лакомство местной детворы – смесь жареного гороха с изюмом. Забыв надеть пылезащитные очки-консервы, Максим Фридрихович то и дело протирал запорошенные пылью глаза и однажды чуть было не опрокинул железную печурку, в которой прямо на улице жарились каштаны.
Сев в переполненную конку, радуясь долгим остановкам, и даже раздражающей раньше задержке на подъеме, где к трем лошадям присоединяли четвертую, которую держал наготове специальный человек, Кесслер лихорадочно прикидывал в уме, зачем он мог понадобиться Шелбурну.
Майор уже ждал Кесслера на условленном месте. Он был в узком пиджаке и модных брюках "бутылочкой". На голове красовалось канотье. Типичный инженер или конторский служащий, благо вокруг – сплошные нефтеперегонные заводы!
– Не ожидали? – Шелбурн взял Максима Фридриховича под руку и увлек в тень маленькой лавочки, около которой не было видно покупателей.
– Буду краток, Максим Фридрихович: времени нет, турки рядом, и мы завтра-послезавтра покидаем город. Помня о той услуге, которую вы оказали Англии, передав нам Ашрафи – кстати, именно он уговорил дженгелийцев прекратить сопротивление и практически создал для наших войск возможность занять Гилян, – хочу попросить вас еще об одном одолжении…
Заметив протестующий жест Кесслера, Шелбурн опередил его возражения:
– Это – сущий пустяк по сравнению с тем, что вами уже сделано! Поскольку мы эвакуируемся весьма спешно и не сумели организовать каналы, по которым должны получать отсюда информацию, вся надежда только на вас, Максим Фридрихович.
– Вы считаете меня своим агентом? – Кесслер буквально задохнулся от негодования.
– Зачем так сгущать краски, штабс-капитан? Сейчас не до выяснения отношений… К тому же вы опять забыли, что мы ведем борьбу против общего врага: турки – такие же давние недруги русских, как и англичан! А мы с вами, по-моему, неплохо работали еще совсем недавно против германо-турецкого блока…
– Что я должен делать?
– Ничего особенного! Время от времени сообщать о положении в городе. Вот таблица с шифром. Когда изучите инструкцию, сожгите…
– Связь?
– Через персидского купца Кереми. Адрес: Набережная улица, сорок два. Назоветесь "достом" – другом. Он предупрежден. Вложите шифровку в конверт и отдадите ему. Ну, мне пора. Не сомневаюсь, что мы скоро увидимся…
Возвращались, как и съезжались, порознь. Один, хоть и отступающий, но полный энергии и планов, другой – подавленный и растерянный: западня, которую весьма расчетливо расставил Шелбурн, захлопнулась. Максим Фридрихович чувствовал, что слова майора о скором возвращении – не пустой звук, хоть и не знал заявления британского экономического журнала "Нир ист", сделанного в связи с оккупацией города англичанами: "В отношении нефти Баку не имеет себе равных. Если нефть – королева, то Баку – ее трон".
Но Кесслер и так понимал, что соотечественники Шелбурна будут драться за Баку не на жизнь, а на смерть. Значит, и ему придется участвовать в этой неправедной борьбе… Только бы Ольга ни о чем не узнала!
А через два дня из окна своего кабинета, выходящего на Меркурьевскую улицу, параллельную Набережной, Максим Фридрихович мог наблюдать, как к пристани нескончаемым потоком потянулись английские войска. Колонны сипаев – солдат, завербованных из разорившихся индийских крестьян, в белых тюрбанах, сандалетах и шортах, с огромными рюкзаками за спиной и громоздкими тяжелыми ружьями, – беспорядочно сверкавших на солнце худыми бронзовыми коленями, сменяли светлокожие шотландцы, чьи клетчатые юбочки веселили местных ребятишек. Тут же плелись мулы, груженные пулеметами и боеприпасами…
Пятнадцатого сентября восемнадцатого года Баку был занят турками во главе с Энвер-пашой. Сразу же начались погромы и грабежи… Руководители партии "Мусават", которую оккупанты привели к власти, расправлялись с прогрессивными деятелями…
Скрепя сердце, Максим Фридрихович отправился к Кереми. Пакет с первым донесением, спрятанный во внутреннем кармане пиджака, буквально жег тело. Владелец небольшой лавчонки, торгующей сухофруктами и рисом, встретил Кесслера по-восточному ласково и приветливо.
– Ай-ай-ай… Как жаль, агаи, что вы не пришли немного раньше! Здесь как раз был человек, который мог бы отвезти письмо… Ну, ничего, мы еще застанем его в порту…
Кереми взял у Кесслера пакет, положил его в железную плоскую банку и сунул туда гирьку.
– В случае чего – сразу же пойдет на дно. – Чувствовалось, что купец не сегодня начал заниматься такими делами.
У пристани сгрудилась масса лодок, шхун, баркасов. Они стояли так тесно, что было не ясно, как выбраться из этого плена, если кому-то надо плыть. Хаммалы, сгибавшиеся под огромными мешками, тяжело прыгали с борта на борт, доставляя груз в определенное место.
Несмотря на суету и кажущуюся неразбериху, Кереми быстро отыскал взглядом того, кто ему был нужен. Приложив ладони рупором ко рту, он закричал:
– Эй, Джамиль! Слышишь, Джамиль!
С одной из парусных шхун, на борту которой было выведено белым поэтичное название "Поль" – "Цветок", откликнулся полуголый парень. Через несколько секунд он уже оказался возле купца и, даже не глянув на Кесслера воспаленными, разъеденными трахомой глазами, молча сунул коробку в карман широченных холщовых шаровар и поскакал по лодкам на свою шхуну.
Вскоре события стали развиваться с головокружительной быстротой: не успел Максим Фридрихович отправить Шелбурну второе донесение, как турки, пробывшие в городе немногим больше месяца, начали готовиться к эвакуации – державы Антанты заключили с Турцией мир, и та обязалась вывести свои войска из Баку.
В ноябре восемнадцатого года в город вновь вступили англичане: по улицам опять промаршировали бронзовые сипаи и белокожие, в неизменных юбочках, шотландцы.
Кесслер, буквально с первого дня, ждал появления Шелбурна. Но того все не было. А вскоре Максиму Фридриховичу удалось узнать, что он в Англии. И на душе стало легче: может, о нем вообще забудут?
Но обстановка в Баку не сулила спокойствия. Мусаватисты, оставшиеся у власти и после ухода турок, не могли обеспечить в городе ни порядка, ни хотя бы сносной жизни: по-прежнему свирепствовал террор против демократически настроенных элементов, по-прежнему росла дороговизна.
Пролетела зима, минула весна. Потом лето… Наступили особо тревожные дни: Юденич шел на Петроград, и все антисоветчики замерли в ожидании сообщения о его победе. Нервы настолько были натянуты, что "Нью-Йорк таймс" сделала даже фальстарт, выдавая желаемое за действительное:
"18 октября. Из Стокгольма сообщают: антикрасные войска в Петрограде…"
"20 октября. Новые сведения о падении Петрограда. Связь с Москвой прервана…"
"21 октября. Антикрасные войска подошли к Петрограду. В Лондоне с часа на час ожидают известий о падении города…"
Но они так и не поступили… Несколько позже газета вынуждена была сознаться: "Юденич уходит из армии; выезжает в Париж, забрав свое состояние – 100 миллионов марок". Правда, это сообщение появилось в начале двадцатого года. Летом же девятнадцатого, продвигаясь на север, Врангель и Деникин заняли Царицын, а в октябре подошли к Туле, то есть оказались в двухстах километрах от Москвы. Только что красневшая из-за ложного старта, но вновь приободренная "Нью-Йорк таймс" объявила: