Только казалось. Зеленые, мрачные, в касках, антеннах, усиках, автоматах, как пришельцы из космоса, ждали нас на БТРах, раскорячившись своей колонной, странные бойцы. Позднее мы поняли, что это двигался к Останкино и замер ненадолго, очевидно ожидая дальнейших приказаний, отряд «Витязь». Они реагировали по-разному на наши клики. Кто-то даже помахал нам рукой. Большинство остались хмуро-неподвижными. Я, Тарас, Александр Бородой, Михаил-охранник, мы сошли с автобуса у зданий, населенных депутатами и их семьями. Попробовали раздобыть оружие у охраняющих депутатов ментов. Менты сообщили, что сдали оружие в оружейную комнату местного отделения. Когда мы прибыли к Останкинскому телекомплексу, у административного здания ближе к пруду стояли БТРы отряда «Витязь».
Вначале нас было несколько сотен, но к семи часам скопились уже тысячи. Люди прибывали пешком, в метро, на автобусах. На фотографиях того трагического вечера мы стоим — я и Тарас, у входа в здание административного корпуса, в толпе своих. Улыбаемся. Рядом пацан в трофейной милицейской фуражке. Сейчас понятно, что текли тогда последние минуты нескольких часов свободы, доставшихся в день третьего октября трагическому городу Москве. С двух до семи тридцати прожила наша русская свобода. И умерла новорожденной.
Я остановил Макашова. Он вел переговоры с охраной Телецентра и вышел в сопровождении Маликова и знакомого мне киевлянина Бахтиярова.
— Альберт Михайлович, дайте автомат?
— Сейчас нет лишнего автомата; потом дадим. Вы бы подняли интеллигенцию, Эдуард Вениаминович.
— Сейчас нет интеллигенции, Альберт Михайлович. Вот когда создадим, после победы, тогда подымем.
Короткий разговор и знаменательный. И Макашов, и Анпилов, считали меня интеллигентом, хотя по образованию оба «интеллигентнее» меня (у меня средняя школа, у Макашова академия, У Виктора Анпилова МГУ, факультет журналистики). Вся моя «интеллигентность» заключается в подчеркнуто правильном русском языке, вежливости и трезвой, западной, манере поведения. А на передовых линиях фронта я пробыл в общей сложности, думаю, побольше генерала Лебедя.
— Там наши штурмуют технический центр, через дорогу, — пронеслось в толпе.
Я и Тарас пересекли улицу Академика Королева и приблизились к Телецентру. Грузовик, отъезжая и наезжая, ударял, разбивая стекла вестибюля, но продвинуться дальше ему мешали несущие колонны здания. Мы стали метрах в пятнадцати от грузовика. Подошел Илья Константинов, заговорили об историчности переживаемой минуты. Дедок на костылях предложил, протягивая пачку «Явы», мне. закурить.
— Да не курю я, бросил.
— Ну в такую-то историческую минуту, Эдик!
Я закурил. Но не успел докурить. В 19.31 вдруг красной тяжелой волной взрыва накрыло нас всех. И через несколько мгновений ударили автоматы и пулеметы. Я упал и пополз. Я не верил, что они стреляют боевыми, но инстинкт, обретенный на войнах последних лет, сработал сам. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю что нас спасли, не желая этого, журналисты, телерепортеры и фотографы. Ринувшись к месту происшествия, они просочились сквозь первый ряд людей, в котором и находились мы, беседуя с Константиновым, и образовали впереди нас защитный слой в пару-тройку человек толщиной. И когда ударили пулеметы, то стреляли в первую очередь по ним. Я выполз к гранитному бордюру высокоподнятой цветочной клумбы и залег, прямо на ком-то, т. е. до меня там уже лежал человек. Так как я был безоружен, то обратился к единственному оружию — к записной книжке. Лежа пишущим застал меня Тарас Рабко. Оглянувшись на то место, где мы только что стояли с Константиновым, я увидел двадцать или более тел. Некоторые стонали и ругались. Большинство не двигалось.