Она даже ухом не повела, и я заткнулся. Мне вдруг вспомнилось, как это было тогда, много лет назад, когда мы в первый раз встретились - я тоже был беглецом, а она спасла меня. Если понадобится, можно ей об этом напомнить, но только не сейчас. Размышляя, я сравнивал: о, даже при нынешнем моем отчаянии невозможно было не согласиться, что теперь Лола столь же прекрасна, как в тот день; похоже, эта история с Ранелагом здорово задела ее, но кто знает, может, при умелом подходе с моей стороны она сменит гнев на милость? Может, даже позволит мне сопровождать ее на пути из Германии - перспектива покувыркаться с ней еще разок-другой живо предстала в моем вечно готовом на такие штуки воображении. И мечты эти были такие сладкие.
- Прекрати глазеть на меня так хитро! - внезапно нарушила их она.
- Прошу прощения, Лола, я…
- Если я соглашусь - подчеркиваю, если - ты должен вести себя абсолютно сдержанно, - она раскусила меня. - Куда ты хочешь ехать?
- Куда угодно, дорогая, лишь бы подальше от Мюнхена, от Германии. Ах, Лола, дорогая…
- Завтра я вывезу тебя из Мюнхена. А потом тебе придется самому позаботиться о себе - это и так больше, чем ты заслуживаешь.
Пусть так. Уже хоть что-то. Даже сейчас я теряюсь в догадках, почему она была так сурова со мной тем вечером. Сдается мне, что причиной был не столько я, сколько падение ее власти и позорное бегство из Баварии. А еще, видимо, Лола так и не простила мне того провала на лондонской сцене. Так или иначе, вся ее любезность во время первого моего приезда в Мюнхен была напускной, направленной на то, чтобы я стал легкой добычей Руди. А, плевать. Пусть себе злится, только увезет подальше. Лучше уж находиться здесь, чем слоняться по Мюнхену, вздрагивая при каждом шорохе.
Ночь мы провели в каком-то доме в предместьях, где мне милостиво позволили разделить чердак с ее слугой, Папоном, храпевшим как конь, да еще и блохастым. Ну, по крайней мере меня всю ночь донимали блохи, а от кого, как не от него, было им взяться? Утром выяснилось, что в результате беспорядков поезда не ходят, пришлось ждать еще день. Лола злилась, а я сидел на чердаке и стерег свой саквояж. На следующий день ситуация с железной дорогой не прояснилась, и Лола заявила, что не намерена еще раз ночевать в Мюнхене, что меня весьма устраивало. Чем скорее мы сделаем отсюда ноги, тем лучше. Она решила, что мы сделаем дневной перегон от города и перехватим поезд на какой-то сельской станции - я забыл название. Все эти планы разрабатывались, естественно, без моего участия. Лола заправляла всем в доме, а бедный старина Флэши скромненько прижух в сторонке, готовый по первому повелению драить господские башмаки.
Впрочем, в день, посвященный ожиданию, Лола говорила со мной, и даже вполне вежливо. Она не спрашивала, что произошло с того времени, как Руди с ее помощью умыкнул меня из Мюнхена, а когда я попытался воспользоваться оттепелью в ее настроении и рассказать все сам, Лола вскинулась.
- Нет смысла ворошить былое, - говорит. - Что случилось, то случилось, пусть остается в прошлом.
При этих словах я оживился, и попытался убедить ее в глубине своей благодарности, и что понимаю, насколько не заслуживаю ее доброты и т. п. Она одарила меня насмешливой улыбкой и заявила, что об этом не стоит говорить, но дальше этого мы не продвинулись. Однако на следующий день, перед отъездом, я обнаружил, что Лола взяла на себя труд исхлопотать у хозяина дома свежую рубашку для меня, а в карете вела себя почти очаровательно, даже называла меня "Гарри".
Ага, думаю, все лучше и лучше: при таком аллюре не пройдет много времени, прежде чем я снова оседлаю ее. Так что я сделался сама любезность, и мы стали болтать буквально обо всем на свете кроме событий последних месяцев. Уже под утро стало еще лучше: она начала смеяться, и даже подшучивать надо мной в своем прежнем ирландском стиле - а когда Лола так делает вкупе со взглядом своих неотразимых глаз, она любого в момент накрутит на пальчик, если ты не слепой или не чурбан деревянный.
Должен признаться, поначалу меня такая перемена в настроении слегка озадачила, но потом я сказал себе, что Лола всегда была непредсказуемой штучкой: сей миг она податлива как воск, а через минуту уже холодна и горделива, потом весела и пленительна - королева и маленькая девочка одновременно. Также обязан еще раз отметить, что эта женщина обладала некоей мистической, выходящей за пределы дарованной ей природой красоты, способностью обольщать мужчин. Поэтому когда ближе к вечеру мы с ней снова сделались лучшими друзьями и в ее глазах появилось похотливое, томное выражение, мне на ум приходили только те мысли, в которых фигурировали диваны и кушетки.
К тому времени стало ясно, что она уже не собирается расставаться со мной: мы вместе сядем на поезд (с Папоном, разумеется) и поедем на юг. Лола еще сама не решила, куда именно поедет, но уже оживленно толковала о том, чем займется в Италии, Франции, или куда бы ни привела ее прихоть. Сколь тяжким не было бы падение, ей достанет сил взлететь снова, а может, даже найти новое королевство в качестве игрушки.
- Кому нужна эта Германия? - говорила Лола. - Да перед нами простирается весь свет: дворцы, столицы, театры, развлечения!
Веселье ее было заразительно, и мы с Папоном улыбались как слабоумные. "Хочу пожить прежде смерти!" - то и дело повторяла она. Еще один из ее девизов, надо полагать.
Вот так мы болтали и шутили, пока карета отсчитывала мили; она распевала испанские песенки - веселые, зажигательные куплеты - и меня тоже заставила петь. Я исполнил "Гэрриоуэн" (песенку, которая ей, ирландке, пришлась по вкусу), и "Британских гренадеров" (вызвавшую у нее с Папоном сдержанные улыбки). Я пребывал в прекрасном настроении: меня постепенно осеняло, что все наконец-то идет как надо, я жив, здоров, при бриллиантах и все прочее. Особенно грело душу то, что наша драгоценная Лола даже не подозревает, что везет с собой ее несчастный протеже.
Прибыв в деревню, мы узнали, что поезд ожидается на следующий день, поэтому остановились в местной гостинице, весьма приличном заведеньице под названием "Дер Зенфбуш" - то есть "Горчичница". Помнится, Лола очень потешалась над названием. Ужин был превосходный, и я, надо полагать, хорошо набрался, поскольку единственное, что помню о том вечере, это как мы с Лолой отправляемся в кровать: допотопное сооружение на четырех столбах, которое стало скрипеть и раскачиваться, стоило нам приступить к делу - Лола так хохотала над тем переполохом, который мы устроили, что я едва смог довести дело до конца. Потом мы улеглись баиньки, и последнее, что я помню, прежде чем Лола погасила свечу, это огромные глаза, улыбающиеся губы и черные как смоль волосы, упавшие на мое лицо, когда она наклонилась меня поцеловать.
- Бедная головка, - проворковала Лола, поглаживая мой щетинистый череп. - Я так надеюсь, что она снова будет кудрявой, как раньше, и эти милые баки отрастут тоже. Ты же станешь носить их для меня, Гарри?
Тут мы заснули, а проснувшись, я оказался в кровати один. Солнце во всю мощь заливало комнату светом, а в качестве компании со мной пребывала только жуткая головная боль. Я оглядел все вокруг, но Лолы не было. Позвал Папона. Ни звука. Хозяин, должно быть, услышал меня, ибо поднялся наверх и спросил, чего мне угодно.
- А где мадам? - спросил я, потирая глаза.
- Мадам? - он выглядел озадаченным. - Она же уехала, сударь. Вместе со слугой. Они отправились на станцию часа вот уже три тому назад.
Я вытаращился на него, ничего не понимая.
- Какого это черта ты говоришь, что она уехала? Мы путешествуем вместе, приятель. Как же она могла уехать без меня?
- Уверяю вас, сударь, она уехала, - он стал шарить под фартуком. - Вот это она оставила для вашего превосходительства, чтобы я передал вам, когда проснетесь. - И он, ухмыляясь, сует мне письмо.
Я беру. Сомнения нет, это почерк Лолы на конверте. И тут меня сражает страшная догадка - я мчусь в свою комнату, вскакиваю на стол и с подкатывающим к горлу комом распахиваю дверцу буфета. Точно: саквояж пропал.
С минуту я отказывался верить. Я поискал под кроватью, за шторами, перерыл всю комнату, но, ясное дело, ничего не нашел. Обезумев от ярости, я проклинал себя, потом рухнул на кровать и стал молотить ее кулаками. Эта вороватая шлюха обчистила меня; Боже, и это после того, что я вынес ради этих побрякушек! Мне оставалось поливать ее громкими, но бессильными ругательствами - ибо не было и смысла тешить себя надеждой исправить что-либо. Не мог же я обратиться в суд с жалобой на кражу украденного мною добра; преследовать ее тоже не мог, не имея средств. Я потерял все, все отдал этой красивой, обольстительной стерве, усыпившей мою бдительность, да еще, вдобавок, опоившей, если судить по состоянию языка и желудка - которая бросила меня, ускользнув с моим богатством.
Я сидел, охваченный яростью, но вдруг вспомнил про письмо, которое до сих пор сжимал в кулаке. Я разорвал конверт. Господи! На нем даже стоял ее герб. Я протер глаза и прочел:
Дорогой мой Гарри!
Моя нужда гораздо сильнее твоей. Не могу даже представить, где ты ухитрился раздобыть такие сокровища, но не сомневаюсь, что нажиты они бесчестным путем, поэтому забираю их без зазрения совести. Коли на то пошло, у тебя есть богатая жена и семья, способные содержать тебя, я же одна в целом свете.