Сравнение было вполне уместным. Тут же подскочили слуги, помогая нам выйти из кареты, в холле нас встретили новые стражники: кругом начищенная сталь и яркие ливреи, а от роскоши интерьеров просто дух захватывало. Мраморный пол блестел, как стекло, стены украшали дорогие гобелены, в громадных зеркалах отражались альковы с белокаменными статуями и изящной мебелью, над лестницей висела люстра - по виду, из чистого серебра - все сияло, подразумевая наличие целой армии прислуги, трудящейся не покладая рук.
- Ну, вот вам ее скромный уголок, смею заверять, - объявил Штарнберг, пока мы сдавали свои кивера лакею. - А, Лауэнграм, вот риттмайстер Флэшмен. Графиня принимает?
Лауэнграм оказался шустрым маленьким человечком в придворном облачении, с узким, невыразительным лицом и цепким взглядом. Он приветствовал меня на французском - позже я уяснил, что этот язык был здесь в ходу благодаря плохому немецкому Лолы - и проводил нас вверх по лестнице (минуя по пути новых лакеев и стражников) в приемную, полную картин и людей. Я на такие вещи смотрю глазом солдата и могу заявить, что ценностей в этой комнате хватило бы на содержание целого полка, включая коннозаводческую ферму. Стены были обиты шелком, а позолоты на рамах с лихвой достало бы для работы небольшого монетного двора.
Народ здесь тоже был не из простых: придворные и военные в мундирах всех цветов радуги, и несколько весьма прелестных женщин среди прочего. При нашем появлении разговоры смолкли; будучи выше Штарнберга на три дюйма, я, не смущаясь, выкатил грудь колесом, подкрутил усы и обвел собравшихся высокомерным взглядом. Не успел он представить меня и нескольким близстоящим, как дверь в дальнем конце комнаты распахнулась, и оттуда выскочил, пятясь задом и спотыкаясь, какой-то коротышка.
- Это бесполезно, мадам! - яростно протестовал он, обращаясь к кому-то на том конце комнаты. - Я не располагаю такой властью! Главный викарий не разрешит! Ach, no, lieber Herr Gott!
Ему пришлось отпрянуть, ибо мимо просвистело что-то из посуды, вдребезги разбившись о мраморный пол. В следующий миг в дверях появилась сама Лола. При виде ее сердце мое бешено забилось.
Ее благородный гнев был так же прекрасен, как в тот достопамятный мне день, только на этот раз она была одета. И хотя вспышки ярости у Лолы происходили так же внезапно, как и раньше, теперь ей гораздо лучше удавалось владеть собой. По крайней мере не было никаких криков.
- Можете передать доктору Виндишманну, - говорит она, и в ее хрипловатом голосе явственно читаются нотки презрения, - что если лучшей подруге короля хочется иметь свою личную часовню и исповедника, она их получит. И пусть он постарается, если вообще ценит свою должность. Или он решил потягаться со мной?
- О, мадам, прошу, - взмолился коротышка. - Просто будьте рассудительны! Ни один священник в Германии не сможет исповедовать вас. Помимо прочего, вы же лютеранка, и…
- Лютеранка? Чушь! Я фаворитка короля, вот что вы хотите сказать! Вот почему ваш начальник позволяет себе дерзость глумиться надо мной. Пусть поостережется, да и вам тоже не помешает. Лютеранка не лютеранка, фаворитка не фаворитка, но раз я решила заиметь свою часовню, я ее получу. Слышите? И если надо, сам главный викарий станет моим духовником.
- Мадам, прошу вас, умоляю! - коротышка едва не плакал. - За что вы меня так? Это же не моя вина. Доктор Виндишманн возражает только против личной часовни и исповедника. Он говорит…
- Так, и что же он говорит?
Коротышка замялся.
- Говорит, - выпалил он, - что если вам приспичит покаяться в любом из ваших бесчисленных грехов, то в Нотр-Дам есть общественная исповедальня. - Голос его сорвался почти на писк. - Его слова, мадам! Не мои! О, Боже, смилуйся!
Стоило ей сделать решительный шаг в его сторону, как коротышка обхватил руками голову и бросился бежать что есть мочи, только каблуки застучали по ступенькам лестницы. Лола притопнула ногой и рявкнула ему вслед: "Проклятый ханжа-папист!", на что собрание подпевал из передней откликнулось дружным хором сочувственных реплик:
- Дерзкий иезуит!
- Невыносимое оскорбление!
- Какая наглость!
- Старый идиот! (это была лепта Штарнберга).
- Как невероятно заносчивы эти прелаты, - заявил стоявший рядом со мной дородный розовощекий мужчина.
- Я сам принадлежу к англиканской церкви, - говорю я.
Эти слова обратили на меня внимание всех присутствующих. Лола заметила меня, и гнев постепенно испарился из ее взора. Несколько секунд она разглядывала меня, потом улыбнулась.
- Гарри Флэшмен, - говорит она и протягивает мне руку - но на манер, как это делают монархи: ладонью вниз, указывая на пространство между нами. Я подхватил игру, вышел вперед и поднес ее руку к губам. Если ей взбрело в голову поиграть в Добрую Королеву Бесс, кто же против?
Она не спешила высвободить руку, глядя на меня со своей головокружительной улыбкой.
- Полагаю, ты стал даже еще привлекательнее, чем был, - говорит она.
- Могу сказать тоже самое о тебе, Розанна, - отвечаю я, галантный донельзя. - Но "привлекательнее" - слишком слабо сказано.
Уж поверьте, я вовсе не преувеличивал. Я уже говорил, что в момент нашей первой встречи она показалась мне самой красивой девушкой, которую мне приходилось встречать, не изменилось мое мнение и теперь. С тех пор ее фигура сделалась более пышной, и поскольку на ней была легкая сорочка из красного шелка, а под ней явно ничего более, я мог убедиться в этом без труда. Эффект ее приближения был головокружительным: волнующие голубые глаза, правильный рот и зубы, белоснежная шея и плечи, роскошные черные волосы - о да, она по праву занимала свое место в галерее короля Людвига! Но если она сделалась более зрелой со времен нашей последней встречи, то изменения коснулись не только внешности. В ней появились статность и царственность: и ранее при виде ее у вас перехватило бы дыхание - теперь это произошло бы не только из желания, но и из благоговения.
Я уже пожирал ее глазами, но тут вмешался Штарнберг.
- Розанна? Что это означать, Лола: ласковый кличка?
- Не ревнуй, Руди, - говорит она. - Капитан Флэшмен мой старый, очень близкий друг. Он познакомился со мной задолго до всего этого, - она взмахнула рукой вокруг себя. - Мы дружили еще в те времена, когда я была никому не известной бедной девушкой в Лондоне.
Она подхватила мою ладонь обеими руками, подтянула меня к себе и поцеловала, улыбаясь своей прежней дьявольской улыбкой. Ага, раз она именно так предпочитает припомнить старого знакомого, тем лучше.
- Послушайте все, - воззвала Лола, и в зале воцарилась мертвая тишина. - Риттмайстер Флэшмен - не просто самый сердечный мой друг среди всех англичан - а среди моих знакомых имеются, как вам известно, весьма высокородные особы - но и самый храбрый воин британской армии.
- Вы видите его награды, - она потянулась ко мне, чтобы прикоснуться к моим медалям, и при появлении рядом с моим лицом двух почти обнаженных, округлых грудей во мне колыхнулось нечто весьма приятное. Лола всегда гордилась своей грудью, и меня так и подмывало ее ущипнуть. [XXI*]
- Кому еще приходилось видеть молодого капитана с пятью медалями? - продолжала она, и по комнате прокатился шепот восхищения. - Так вот, имейте в виду: он достоин уважения не только потому, что является моим гостем. Во всей Германии не найдется солдата, имеющего такую высокую репутацию воителя за христианскую веру.
Мне хватило здравого смысла принять вид смущенный и снисходительный, ибо я знал, что так и должны вести себя самые знаменитые герои. За последние несколько лету меня накопился изрядный опыт таких спектаклей, и роль не составила для меня труда. Зато меня позабавило, что присутствующие, как и всегда, приняли все всерьез: мужчины подтянулись, дамы заахали.
Покончив с этой маленькой лекцией, Лола поочередно представила меня присутствующим: барон такой-то, графиня такая-то - и все расплывались передо мной в улыбках и расшаркивались как перед королем. Подозреваю, они все смертельно боялись ее, так как хотя она и была сама любезность, с шутками и смехом водя меня от группы к группе, под этой прекрасной наружностью скрывалась все та же grande dame, и дьявольски могущественная. О, она их там здорово вышколила.
Только когда Лола отвела меня в сторонку, усадив на кушетку и угощая принесенным слугой токайским, - остальные при этом замерли в почтительном отдалении, - она позволила маске немного приоткрыться, и ирландский говорок снова прорезался в ее голосе.
- Ну дай же мне получше разглядеть тебя, - говорит она, откидываясь назад и рассматривая меня поверх бокала. - Симпатичные усы, Гарри, они тебе так идут. И эти беззаботные локоны: ах, ты все такой же милый мальчик.
- А ты по-прежнему самая красивая девчонка в целом свете, - отвечаю я, не желая уступить ей в любезности.
- Они об этом только и твердят, - кивает она. - Но мне приятно слышать это из твоих уст. Кроме того, когда тебе говорят об этом немцы - это не комплимент, зная тех жирных коров, с которыми тебя сравнивают.
- Ну, некоторые из них совсем ничего, - не подумав, брякаю я.
- Неужели? Да, за тобой нужен глаз да глаз, мой мальчик. Я видела, что баронесса Пехман готова была наброситься на тебя в тот же самый момент, когда ты был ей представлен.
- Это какая же?
- Так, так, уже лучше. Последняя из всех - вон та, с рыжими волосами.
- Жирная. Ни в какие ворота.
- О да, бедняжка. Но я слышала, некоторым мужчинам это нравится.
- Только не мне, Розанна.