- Сей момент, мин херц! - и гостям, - Вон пошли, все, все вон. - И сам выталкивал сопитухов в шеи.
- Пойдем, Анхен, - поцелуи царские не прекращались. Красавица увлекла Петра за собой по лестнице. В светелку завела. Корсаж ослабила, грудь выпуская на свободу. Царь зарычал от удовольствия, прильнул к красоте женской. Не снимая с себя одежды, на кровать завалил Анхен, юбки задрал на голову и враз овладел красавицей. После откинулся и захрапел пьяно. В двери показались кудри чьи-то. Анхен испуганно юбки одернула:
- Кто там? - шепотом.
- Я это, Меньшиков. - денщик в проеме показался. - Спит государь?
- Спит. А тебе-то что? - недовольная вторжением.
- А то, что я денщик евоный. И ухаживать за всем обязан. Разоблачить надобно государя, дабы почивал покойно. Ему завтрашний день всей Россией управлять. Ты что ль ухаживать будешь?
- Почему бы и нет? - возмутилась Анхен.
- Э-э, - отмахнулся от нее Меньшиков, - твое дело бабье, государю по-бабски услужить, коль он интересом воспылал. Сполнила и все. Отвали покуда в сторону. Надобно будет - позовем ищо. А покудова, брысь отсель, я разоблачить государя намерен и сон евоный сохранять.
Анхен фыркнула, поднялась и вышла.
- Во-во, и дверь прикрой. Тихохонько. - ухмыляясь напутствовал ее денщик царский. Раздев царя, бормотавшего чего-то во сне, накрыл одеялом, а сам на полу пристроился. Не забыв подушку прихватить лишнюю. Под голову себе. Не кулак же подсовывать.
Проснулись поздно. Петр сел на кровати. По сторонам озирался: Где это я? Увидел Меньшикова на полу растянувшегося, телом дверь перегораживая. Усмехнулся про себя:
- Стережет, яко пес верный. - ногой босой дотянулся, пнул слегка:
- Эй. Алексашка!
- Чевой, Петр Лексеевич? - пробормотал денщик не поворачиваясь к царю.
- Давай, вставай, квасу холодного принеси. - Петр руками пошарил, одежду разыскивая. Нашел, одеваться начал:
- Башка трещит, мочи нет. Говорю тебе - вставай! Квасу неси.
Меньшиков вскочил быстро, глаза опухшие протер кулаками. Зевнул широко, зубы здоровые блеснули. Рот раззявленный перекрестил мелко. Пробормотал:
- Да уж. Вечор прошлый славное воздаяние Бахусу было…
- Сам головой чувствую - согласился Петр, чулки натягивая. - Я ничего там не вытворил?
- Не-а-а - опять зевнул Меньшиков, - ты, государь, лишь девку помял Монсову слегка, а так ничего боле.
- Анхен? - Петр лоб наморщил, вспомнить пытался, - ну и где ж она?
- А я прогнал, царь-батюшка. Дабы почивать тебе не мешала.
- Ну и дурак!
Меньшиков надулся, башку в сторону отвернул.
- Чего морду воротишь? Раз царь сказал, что дурак, знамо так оно и есть. Вон сколь раз тебе говорю: квас тащи, а ты все в носу ковыряешься.
- Сей момент, Петр Лексеевич! - Меньшиков метнулся к двери и загрохотал башмаками по лестнице.
- Эх. Алексашка! - ухмыльнулся довольно царь. Опять лоб наморщил. Тщился про ночные забавы вспомнить. Про Анхен белокурую. Груди помнил женские бесстыже оголенные, а боле ничего. Как провал.
- Вот и квас, Петр Лексеевич. - Меньшиков уже стоял на пороге светелки с большим ковшом запотевшим в руках.
- Давай! - протянул руку. Горло все пересохло. Язык с трудом ворочался. Пил долго и жадно. Тушил пожар внутрях бушевавший. Оторвался, наконец. Выдохнул облегченно:
- Ну что там? Внизу-то?
- Да ништо! Князь-кесарь Ромодановский тебя дожидается. Дело у него срочное до особы твоей. Да шотландец старый Патрик Гордон просил передать. Яко ты царь проснешься, так его известить. Тож поговорить хочет. О делах воинских.
- Иди, скажи князю Федору Юрьевичу, что спускаюсь. А Патрику передай - сам зайду. Пусть и Лефорта позовет. Потолкуем. Да, вот еще, - Меньшиков в дверях обернулся, - ты…это, скажи-ка Анхен… - замялся, слова подбирая, - пущай в палаты царские переедет. Понял?
- Дак, как не понять. Сполню! - Денщик вышел. По лестнице спускаясь, раздумывал:
- Не хватало девку нам немецкую во дворец волочь. Царя и так антихристом зовут на каждом углу московском, а тут и вовсе. Окромя староверов и все попы наши взвоют, с патриархом Андрианом вкупе. Не годиться. Надо придумать, чтоб девка здесь осталась. Пущай на Кукуе царь ее навещает. Тут и балуется.
Глава 3 Дела государевы
"Он не хотел подражать Европе. Он хотел, чтобы Россия была Европой"
Иосиф Бродский, "The City of Mistery"
Князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский ни свет ни заря встал. В попойках царских он лишь для вида участвовал. Да и Петр Алексеевич не трогал боярина старого. Не карал, как других, чарой штрафной в полведра. Иных и до смерти споить мог. А князя не трогал. Умом понимал, кто в государстве заместо царя справиться. Только он! Это ему было приказано два года назад, когда царь уезжал по Европам странствовать с посольством великим: "Править Москвой! А всем боярам и судьям прилежать до него, Ромодановского. К нему съезжаться всем и советовать без промедления. Когда он захочет!". Тогда ж и титул дал князя-кесаря.
Власть великую имел князь-кесарь. И не только от доверия царского, а еще от того, что приказом Преображенским заведовал. Страшными делами приказ занимался. Одна изба Съезжая чего стоила. Нехорошее место. Пытошное. Сколь людей загублено там, запытано насмерть. А казнено сколько? Смертям предавали лютым, изощренным. Голову срубить, аль повесить - то дело плевое. И конец для человека легкий. Хрясть топором - и все. А вот на кол посадить, да медленно, чтоб под тяжестью своей человек сам себя казнил, разрывая все внутренности, иль за ребро, на крюк железный подвесить, пусть висит, повялится, покуда не сдохнет, - тут Ромодановский выдумщик был. Жестокости неимоверной человек. Одним словом, Рюриковичей потомок. От одного из предков своих - Иоанна Васильевича Грозного совсем недалеко ушел. Детей малых именем его пугали. Да что там дети, всяк боялся боярина свирепого.
А вот царя молодого и сам Ромодановский остерегался. Горяч был царь Петр Алексеевич. Не угодишь чем, в запале и сам мог голову оттяпать. Вспыльчив. Вот и сидел боярин дородный, подбородок острый рукой зажав, взгляд тяжелый в пол вперил. Думал, как доложить царю, что вчера заместо плахи повесили многих. Не справились палачи. Совсем из сил выбились. Головы-то рубить, не капусту шинковать. Приказал тогда князь-кесарь солдатам-преображенцам вздернуть оставшихся еще в живых стрельцов. По-быстрому. То нарушение государева указа было. Приказал царь всю площадь Красную кровью залить. Чтоб название соответствовало. Чтоб вся Москва содрогнулась и крепко запомнила. Вешать в другой день должны были. Ан вон как вышло. Ослушание оно чревато было гневом царским. Вспомнил тогда Ромодановский, как боярин Шеин царя ослушался и казнил раньше, чем велено было. При всех избил. Шпагу рвал из ножен. Заколоть хотел. Насилу жив остался боярин. Хорошо Меньшиков вмешался. Успокоил царя. Вот и думал Ромодановский, морщил лоб покатый, как пред царем повиниться. Вчера-то боязно стало. Хмелен был сильно царь. Буянить стал бы.
От дум тяжких боярина голос царский оторвал:
- Что не весел Федор Юрьевич? - Петр был настроен благодушно. - Не всю еще крамолу мы с тобой вывели? - рукой махнул вставшему боярину. - сиди, сиди, князь-кесарь, сам знаю, что не всю. Но выведем! Ручаюсь. - Уселся рядом, кваса налил себе, выпил.
- Ну с чем пожаловал, боярин мой верный?
- Повиниться хотел, Петр Алексеевич. - начал осторожно Ромодановский.
- Так винись. - царя не оставляло хорошее настроение.
- Стрельцов вчера не всех казнили на плахе, как ты повелевал. Повесили частью. - и замолчал, выжидая.
- Что с того? Казнили ведь? - Петр думал о чем-то другом.
- Казнили. Всех до единого. - Затряс головой Ромодановский.
- Ну и ладно. Жаль их. - Царь локтем на стол оперся, подбородок на ладонь водрузил. - Свои же, дурни. Православные. От темноты своей бунтуют. Переломим. Но извести придется. С Головиным вот советоваться буду, с Лефортом, как поступать далее следует. Школы надобны начальные, народ наш из тьмы выводить. Науки прививать, что из Греции судьбиной времен выгнаны были, по Европам рассеялись, а в отечество наше не проникли. Нерадением предков наших. Ладно, князь-кесарь, - повернулся к Ромодановскому, - что в приказе Преображенском нового?
- Да особого интересного нет, государь. - плечами широкими пожал боярин, - Стрельцов покуда вылавливаем остатных.
- А окромя того?
- Окромя? - задумался Ромодановский. Вспомнил, - А, донос поступил от полковника Ваньки Канищева из Азова.
- На кого? - быстро спросил царь.
- На воеводу тамошнего. Прозоровского. Дескать, при гостях говорил слова про тебя, государь непристойные, казнит мол сам всех и руками изволит выстегивать, как ему. Государю угодно.
- Что с того, - не удивился Петр. - Правду молвил Прозоровский, что царю руки марать приходиться. А сам-то воевода он справный. По походам азовским помню. Оставь, не трогай его. А доносчика кнутом прикажи попотчевать. Проведал, что не люблю боярство спесивое, токмо Прозоровский не из них. Счеты свести хочет. Кнутом его, кнутом. Еще? - князь-кесарь подумал малость и продолжил:
- Девку одну посадскую взяли. Евдокию Часовникову. Та болтала, что которого-де дня великий государь и стольник князь Ромодановский - усмехнулся боярин, - крови изопьют, того-де дня, в те часы они веселы, а которого дни крови не изопьют и того дни им и хлеб не есца.
- Девку кнутом бить, язык длинный урезать дабы не болтала лишнего, и в монастырь сослать!
- И вот еще… - замялся князь-кесарь.
- Ну, говоришь уж.