Он задавался вопросом впоследствии, почему он передумал, почему спустился и сменил свой лучший мундир на старый, цвет которого яркое солнце, соленые брызги и постоянная стирка и чистка сделали приятно бледно-синим - этот цвет нравился ему больше оригинального.
Глава третья
Рэймидж временно занимал каюту Саутвика, который в свою очередь перебрался на место следующего по старшинству - Джона Апплеби, помощника штурмана. Он едва успел переодеться, когда Джанна позвала из своей каюты. С серьезным видом она указала жестом, чтобы он закрыл дверь, и, не зная, что она собирается сказать, Рэймидж приказал часовому встать на расстоянии нескольких футов, вне пределов слышимости.
Она поднялась из-за стола, резко развернув кресло, встала перед ним и коснулась правой рукой шрама у него над бровью.
- Нико…
- Маркиза…
- Милорд…
Они оба рассмеялись, и, чтобы помочь ей преодолеть смущение, мешавшее начать, он сказал:
- Сожмите кулаки, закройте глаза и скажите это!
- Это не мое дело, Нико, но…
- Но?..
- …но было бы мудрее оставить это испанское судно, не…
- Не позволив вам прыгнуть на борт, захватить его без посторонней помощи и поднять флаг Вольтерры?
- Говорите серьезно, Нико! Я имею в виду: разве люди не станут говорить, что вы убежали - что вы отказались попытаться захватить его?
- Некоторые могут и, вероятно, будут. Другие скажут, что было бы безумием даже пытаться предпринять что-либо против судна в восемь раз больше "Кэтлин". Третьи - и среди них адмирал сэр Джон Джервис и коммодор Нельсон - скажут, что я уже нарушил приказы, собираясь подойти достаточно близко, чтобы опознать судно. Вы понимаете, что коммодор приказал мне доставить вас и Антонио в Гибралтар как можно быстрее и самым безопасным маршрутом? Это означает, что я должен бежать, а не сражаться, кого бы мы ни встретили.
- Да, но Антонио боится, что, поскольку ни сэра Джона, ни коммодора в Гибралтаре нет, один из врагов вашего отца может причинить вам неприятности, как они сделали это в Бастии. В конце концов, кто знает, что могло произойти там, если бы коммодор не прибыл в разгар того позорного трибунала?
Он сам подумал обо всем этом задолго до того, как Джексон опознал судно как испанское, и понимал, что страхи Джанны обоснованы. Было нелегко служить на флоте, будучи единственным сыном Джона Аглоу Рэймиджа, десятого графа Блази, адмирала Белого флага, корнуольского помещика, человека честного и отважного и при этом после адмирала Бинга - самого знаменитого козла отпущения столетия; человек, честь, карьеру и едва не самую жизнь которого отняло правительство, чтобы избежать собственной отставки. Да, это было нелегко и время от времени казалось просто невозможным, но…
- О чем вы думаете, Нико?
На мгновение он забыл, что она стоит рядом.
- Вспомнил, как однажды сказала моя мать: у меня тот же изъян, что и у моего отца.
- Какой? - быстро спросила она, внезапно почувствовав страх.
- Ни одного из нас не интересуют простые задачи - кто-то должен сказать, что это невозможно, чтобы мы приложили все силы.
- Ну, я думаю, это где-то на полпути между изъяном и достоинством.
Он поцеловал ее и, первым поднявшись на палубу, направился к карронаде - подальше от всех остальных. В то время как он стоял, поставив одну ногу на лафет, она подошла и прислонилась к фальшборту, солнечные блики играли на ее волосах, иссиня-черных как вороново крыло, и когда она повернулась, чтобы глянуть на странное судно, Рэймидж пожалел, что он не стал живописцем, чтобы запечатлеть на холсте роскошный профиль патрицианки, очерченный светом на фоне пронзительно-синего моря и неба. Маленький, чуть изогнутый нос, высокие скулы, большие карие глаза и тонкие уши, открытые взору стянутыми на затылке волосами - классический профиль римлянки, если бы не мягкие, чуть полноватые губы.
Он заставил себя отвернуться и внимательно оглядеть палубу куттера. В его власти подставить эту палубу под вражеские ядра, от чьих тяжелых ударов как стрелы полетят острые щепки, кося направо и налево, рубя руки и ноги, впиваясь в плоть моряков. Пройдет два-три часа после того, как он отдаст приказ, и недавно выдраенная палуба, которую он только что инспектировал, будет залита кровью этих парней, что собрались в кружок и смеются над шутками - несомненно, издеваясь над способностями испанцев по части кораблевождения, сражения и любви.
Джанна спросила тихо:
- Вы слышали, что говорят ваши люди?
- Я не слушал.
- Тогда послушайте.
Рэймидж не знал, то ли приказать им замолчать, прогнать их повелительным жестом, то ли перестать слушать, испытывая чувство стыда. Матросы обсуждали призовые деньги, который они получат, когда отбуксируют фрегат в Гибралтар. Для них заранее очевидно, с горечью думал Рэймидж, что их капитан захватит судно, но ни один, похоже, не понимает, что потребуется сотворить чудо, чтобы заставить испанцев сдаться…
- Вот видите? - сказала Джанна.
Подошел Саутвик, потирая руки и усмехаясь так кровожадно, что позавидовал бы театральный злодей из Хеймаркета. Куда подевался добродушный деревенский пастор? Несмотря на круглое лицо и гриву волнистых седых волос, перспектива сражения превратила доброго целителя душ в умелого и безжалостного живодера: лицо разрумянилось, волосы, казалось, ощетинились, глаза налились кровью.
- Я полагаю, было бы неплохо назначить людей разматывать один из тринадцатидюймовых тросов, сэр, - сказал он оживленно. - Потребуется немало времени - и хотя восьмидюймовый был бы легче, боюсь, он может порваться, и нам все равно придется использовать тринадцатидюймовый.
Джанна заметила, что Рэймидж начал потирать шрам над бровью и вместо того, чтобы приказать Саутвику оставить трос в покое, безразлично, чтобы не отвлекаться от своих размышлений, сказал: "Очень хорошо, мистер Саутвик".
Штурман был слишком взволнован, чтобы заметить нехватку энтузиазма в голосе капитана, и понесся вперед - надзирать за подготовкой весящего более двух тонн, жесткого и очень прочного троса.
Джанна слышала, как Рэймидж давал этот формальный ответ "Очень хорошо" десятки раз; но никогда не было в нем этого оттенка… ну да, почти обреченности. Его лицо ничего не выражало, но инстинктивное поглаживание шрама выдавало отчаянную работу ума. Она предполагала, что мысли раздирают его на части: с одной стороны, это непреклонные формулировки приказов, с другой - вечно нависающая тень трибунала его отца, с третьей - уверенность Саутвика и всей команды, что они захватят фрегат. И, возможно, долг и честь тянут его в четвертую сторону.
В глубине души она понимала, что, если бы он повиновался своим приказам и оставил фрегат в покое, он, вероятно, был бы в безопасности; но это худое загорелое лицо, эти глубоко посаженные глаза, природная гордая осанка - все это также говорило ей, что, независимо от того, как он поступит, ему придется жить с этим дальше; что в то время, как другие будут нахваливать его храбрость, он будет осуждать себя за трусость - просто потому, что однажды испытал чувство страха. Она знала это хотя бы потому, что сама прошла через это: она помнила, как послала лошадь через почти непреодолимое препятствие и успешно преодолела его под восторженные крики всей ее семьи, но потом ускакала прочь, подальше от родных, потому что знала, что дала слабину, потому что в последний миг, за секунду до того, как станет ясно, прыгнет лошадь или забастует, страх парализовал ее. Она дорого заплатила за то, чтобы осознать: если хочешь стать настоящим вожаком, тогда, правишь ли ты королевством или командуешь кораблем, ты должен подчиняться лишь тем требованиям, которые предъявляешь себе сам; все остальные - это для толпы, для тех, у кого нет ни таланта, ни храбрости, чтобы наедине с собой принимать решения.
Судорога в ноге, поставленной на лафет карронады, напомнила Рэймиджу, что время проходит быстро; он должен принять решение в следующие несколько минут, прежде чем бычье упрямство Саутвика и энтузиазм команды повлияют на его выбор. Ситуация предельно проста - стоит лишь отбросить несущественные детали (и не брать в расчет любые мысли о последствиях и приказах, запертых в столе).
Он может оставить донов в покое сразу после того, как установит название корабля, - отметить их местоположение и передать координаты первому британскому военному кораблю, который встретит. Или он может… ну ладно, легче определить сначала, чего он не может сделать. Очевидно, он не может взять фрегат на абордаж, потому что испанцы превосходят его людей численностью по крайней мере в четыре раза. И при этом он не может затопить его орудийным огнем. Таким образом, приготовления Саутвика к буксировке просто смехотворны.