- Владетельные здешние сеньеры к пленнику милостивы, - усмехается Тудор. - Ристалище, охота, рыбная ловля - все доступно скучающему в неволе. Но мне не скучно, - добавляет сотник. - За отнятую волю меня вознаграждают беседы мудрых мужей.
- И милой юной дамы, - с улыбчивым лукавством вставляет отец Руффино. - Вы правы, сын мой, беседы мудрых - истинный дар небес. Но только для ума. Душе христианина потребна беседа доброго пастыря, - дружелюбно напоминает рыжий патер.
Разношерстная человеческая община, волею случая собранная в Леричах, для хитроумного доминиканца была сложным, многозвучным инструментом, всегда требовавшим самой точной настройки, чтобы верной была на нем его, патера, игра. Каждая струна должна была быть натянута в меру, и каждой для этого, хоть мимоходом, требовалось коснуться каждый день, проверяя на звук. Отец Руффино и теперь слушал более не слова - звучание речи странного молдаванина, присутствие которого в главном пункте его нынешнего маршрута вызывало у чуткого клирика все большую, пока еще смутную тревогу. Скрутить бы схизматика, бросить в яму - и беспокойству конец.
Аббат подумал уже об этом. Но взять под стражу покамест значило порвать одну из струн, а следовательно - нарушить трудную настройку гуслей. Пускай синьор Теодоро походит еще по замку. Может быть, его поведение и действия раскроют многое взору клирика, умеющего читать в делах и сердцах людских. Красавица Мария? Пусть братья получше присмотрят за сестрой.
- Я солдат, - отвечает между тем Тудор. - В походе солдату служит церковью небо, потом же - совесть воина.
- Сие - преславный наставник, - усмехается патер. - Но вы, синьор, не в походе, а храм наш открыт для всех. Разве под римским крестом, - монах касается висящего на его груди серебряного распятия, - божья церковь менее свята, чем под восьмиконечным? Разве менее блаженна в ней исповедь?
- Исповедаться в чужом храме - сменить веру, - отвечает Тудор. - Сменить веру - сменить себя.
Глядя вслед удаляющемуся аббату, сотник с болью вспоминает другого пастыря - склонившегося над ним седобородого отца Константина. Как очнулся он, Тудор, раненный отравленной стрелой, в доме гуситского проповедника и целителя, как вылечил его Романский, как в первый раз помог подняться с одра и подвел к облитому солнцем порогу. Сотник снова берет себя в руки - ненависть к убийце, вскипев, может выдать его. Ненависть и жестокость, рождающаяся, верно, с каждым мужем, чей удел - стать бойцом.
Тудор Боур унимает всколыхнувшийся гордый дух. И идет туда, где трудится у наковальни Бердыш со своим прилежным учеником Мазо. Тудор тоже добрый помощник мастеру: бывалый воин обязан многое уметь. Ныне день без охоты, и друзья трудятся вместе до полудня, почти без слов, разумея друг друга все лучше и полнее.
За общим обедом в большой господской трапезной сотник вновь чувствует на себе испытующий взор аббата. Нужно продолжать непривычное воину дело - упражняться в притворстве, казаться бесхитростным рубакой, безобидным в своей простоте. Ведь Тудор в эти дни - во власти фрягов, которыми повелевает аспид в монашеской рясе. Его хранит, правда, уплаченное татарину золото; но это, однако, слабая порука, почуй фряги в пленнике истинную опасность. Кинжал на повороте лестницы, яд в пище, стрела или дротик, пущенный в спину с башни или стены - в любом обличье может прийти внезапная смерть. И дело его тогда не сделано, и суд - не свершен.
Стискивать зубы нельзя - надобно улыбаться, вести беседу, прикидываться рубакой - простаком. И глядеть, запоминать, примериваться ко всему вокруг воинским оком, чтобы знать Леричи до камешка - каждую ступеньку, угол, дверь, контрфорс, каждое бревно, лежащее во дворе. Дабы на тот час, решающий, был рассчитан точно каждый шаг его и войников. Сруб колодца в бою - прибежище для трех стрелков. Корыто, в котором поят коней, - преграда, споткнуться о него в ночи - упустить драгоценный миг, а то и под удар врага себя подставить. Выступ стены - укрытие для засады.
После трапезы, на берегу лимана, Тудор смотрит, как Мастер лепит саженный барельеф, который к утру смоют волны. Чуть позже - учит Мазо рубиться. Вежливо слушает мессера Амброджо, вышедшего на свежий воздух к воротам, - генуэзец долго разъясняет молдаванину, как легко в их прекрасное время умному человеку стать богатым. Тудор внимает с учтивой улыбкой, витая мыслью вдалеке. К чему сотнику богатство, для фрязина вожделенное? Есть у него родина - отчина и дедина людей Молдавии, есть дружный род воинов - пахарей в селе близ Тигины, есть верная сабля. Он владеет, наконец, покуда дышит, собой, каков есть. И тем всем безмерно богат. Есть еще у Тудора новые друзья - обретенное в Леричах богатство: Бердыш и Зодчий, Аньола и Мазо. Есть Мария, Тудор чует - его женщина, готовая следовать за ним, как женщине от века надлежит. Есть в этом замке и земляки; к исходу дня сотник сядет с ними в круг и будет слушать их речи - рассказы о воинской судьбе, об оставшихся в родном краю семьях, о пашне и стадах среди дивных кодр. Уж эти - то - родные ему, кровные; признав в нем главного, они пойдут с Боуром на любую смерть.
При лучине, готовясь ко сну, Тудор Боур вспоминает слова, недавно сказанные рыжим патером: каждый день приближает человека к могиле. Мессер Антонио тогда возразил: хорошо прожитый день отдаляет смерть на целую седмицу. Каким же был этот, проведенный нынче в Леричах, прожит ли впустую или с пользой? Будущее, может быть, скорое, должно это показать,
Василь Бердыш, посапывая, вязал татарина. Василь настиг притаившегося нехристя в тырсе, сотнях в двух саженей от замка, скрутил, отнял нож. Татарин попался, правда, жилистый, но Бердыш одолел. Теперь не спеша обматывал бесермена длиннющей веревкой, прихватываемой в каждой вылазке на всякий случай, затягивал, как паук муху, деловито закреплял узлами витки. Окончив труд, Василь слегка откатился от гущи крепкого духа, исходящего от раскосого ясыря, - терпкой вони немытого тела, человеческого и конского пота, вечно преющей неснимаемой овчины. Можно передохнуть и подумать, чем попытать теперь гостя, чтобы и шуму не было, и вытянуть из него все, что надо, - зачем пожаловал, крадучись, к Леричам, к кому, что замыслил, где остались и ждут косоглазые дружки. Разжечь огонь нельзя, увидят со стен, пытать придется вхолодную - ножом, веревкой - чем бог пошлет.
Позади раздался шорох. Бердыш проворно повернулся в ту сторону, приготовил нож. Но тут же расслабился - из жесткого бурьяна показалась голова Боура. Спокойно взглянув на русича, сотник подполз к татарину. Сверкнул нож, разрезанный веревочный кокон выпустил ордынца. Тудор сказал ему несколько слов, что - то вручил. И татарин, как ни в чем не бывало, бесшумна растворился в простершихся перед ними травяных дебрях
Бердыш не шевельнулся, не повел при том и бровью. Оба бесшумно и молча доползли до рощицы диких яблонь, а оттуда уже не таясь вернулись к воротам замка.
Тудор знал - пришла пора все друг другу сказать. На доверие отвечают доверием и дело требовало от них согласия во всем.
Вскоре оба сидели в уголке на морском берегу, неподалеку от места, где упражнялся неутомимый Мастер. Мало слов надо воинам, особенно - таким бывалым, чтобы всё о себе поведать и быть понятым до конца.
- Вера у нас одна, - заключил москвитин, говоривший вторым, - дело одно - защита воли своей и земли. И враги одни, вот уже сотни лет. Сама судьба людям нашим велит в дружбе жить, на супостатов быть заодно. Всем людям нашим, молдаванам и русским, как ныне - нам с тобою в этом месте. В нашем крае остались предания и песни о том, как стояли по Днестру, лет полтыщи назад, городки русичей, - молвил Боур. - Жили пращуры ваши с нашими в согласии, вместе хаживали на рать. Только всех позднее смели, загнали в горы кровавые орды Батыя - царя. Потому ныне и лежит меж нами безлюдное Поле, и нет к Москве прямого пути. Поле - суровее моря, ладьями его не переплывешь.
- Да в нем и татары, и ляхи, - согласился Бердыш. - Но есть Днепро - река, по нем и в старину судами не хуже, чем по морю, русские люди хаживали. Дай, сотник, срок, - управятся наши люди и с татарином, и с поляком. Было нам далеко - станет близко. И пойдем еще во полку едином на супротивника.
- Нам с тобой, выходит, заново и начинать.
- Нам. - Рука москвитина легла на руку Тудора, покоившуюся на сабле. - Да товарищам нашим, по зову нашему прибежать на подмогу готовым. Дай бог лишь нам с тобою не оплошать.
Тудор сдвинул густые брови.
- Рыжий ксендз дьявольски умен, - заметил сотник. - Да неистов, когда, мнит он, вершит дело веры. Тогда и раскрывается, неистовствуя.
- На проповеди первой, - кивнул Бердыш. - Как он тогда говорил своим - о бесах и слугах бесов, о сатанинском злее во святых лампадах! От кого остерегал?
- От нас с тобой. Да к чему звал их - веры своей оплот, здесь воздвигнутый, хранить. Будто малый светоч у края вечного мрака.
- Да не светоч то - ярый факел, - усмехнулся Бердыш. - На нашу и вашу сторону, для поджогов и татьбы, для раздора и смуты.
- Стало быть, пора гасить? - Тудор хлопнул по рукояти своего клинка.
Побратимы еще раз принялись взвешивать сложившиеся в Леричах обстоятельства. Не оплошать для них значило вовремя дать знак своим, все вызнав перед тем о планах братьев - фрягов и посланца Рима. Время близилось.
- Пора гасить, - утвердительно заключил сотник. Пора было тушить малое пламя, от которого на этом, до сих пор чистом берегу и окрест могли возжечься иные, смрадные и страшные огни.