- Другие, - продолжал базилей, - другие византийцы царского рода примирились уже с судьбой. Одни бежали и будут еще бежать в страны франков, чтобы служить их властителям, обучать юношей речи эллинов и римлян, писать трактаты. Иные станут торговать нашей царской кровью, вступая в корыстные браки. Иные, может, завтра начнут уже служить султану, обрезанные наскоро муллою или сохранив крайнюю плоть. Я же встречу врагов Константинополя мечом, благородный наш друг. И не паду, не пролив своей рукою черной крови извечных, заклятых врагов моего города и рода.
Орхан возвращался из дворца Константина по многолюдным, несмотря на позднюю пору, улицам столицы. Озаренные изнутри ярким светом, окруженные толпами не вместившихся в них прихожан цареградские храмы гремели торжественными песнопениями. Завтра в них закипит резня, насилия и грабеж, завтра их ждет осквернение. В ту же ночь, последнюю ночь во славе, константинопольские храмы возносили к престолу всевышнего мольбы бесчисленных, отчаявшихся душ. Сопровождаемый верным татарином, шах - заде Орхан, не задерживаясь у храмов чужого бога, проследовал к своему дому, чтобы вкусить недолгий отдых перед надвигающимся грозным днем.
11
Нуретдин-ага, при пристальном внимании общества, продолжал в замке Леричи рассказ об участи Царя - города, - о том, что мог увидеть простой беглец, бывший янычарский сотник. А сам вспоминал места, где пролег путь шах - заде Орхана в новое изгнание.
Утром двадцать девятого мая, почти два года тому назад, османские войска двинулись на штурм по всей пятнадцатимильной окружности городских укреплений. Неисчислимые толпы с яростным ревом, словно гигантский морской вал, хлынули к стенам и башням с суши и залива. Орудия, камнеметы, суда, тараны, осадные башни и лестницы - все было вновь пущено в дело, чтобы преодолеть тысячелетнюю преграду. Но стены стояли крепко. Турок с них жгли огнем и свинцом, обваривали кипятком, слепили кипящей смолой, расстреливали из аркебуз, арбалетов и луков. Их рубили топорами, мечами и саблями, резали, давили и оглушали камнями. Волна, штурмующих дохлестнула до зубцов. Но толща ее была все - таки из плоти, кричащей, истекающей кровью, умирающей. И первая волна, спадая, отхлынула от великого города на Босфоре.
Тогда Орхан и увидел: армия осман вовсе не непобедима. Даже мечтая о сладостном рае мусульман, мгновенно принимающем павшего газия, османы, устрашенные, отступали, увидев страшный лик смерти. Султан Мухаммед, однако, снова и снова посылал своих воинов на приступ.
Хаким Орхан теперь усердно трудился у амбразур, извлекая из тел защитников стрелы, делая перевязки, отдавая приказания своим помощницам - монахиням. Но рев гигантской битвы то и дело властно привлекал бывалого воина к бойнице - взглянуть на происходящее. Орхан видел, как гибнут сотнями и тысячами мужи его народа у стен, как топчут их тела, бросаясь вперед, новые орды нападающих. Там умирали его товарищи, столько раз вместе с ним рубившиеся в иных сражениях, гибли не в сече - в бойне, протянувшейся кругом на целых пятнадцать миль. И шах - заде, скрежеща зубами, мешая слезы с едким потом, заливавшим лицо, возвращался к своим раненым, грекам и франкам, стараясь не видеть, не слышать всего, что творилось внизу.
Отбит пятый шквал приступа, шестой. Но редкая цепь обороняющихся истаяла почти совсем. И здесь, над вратами Романа, тоже падают люди от стрел и пуль, летящих с высокой осадной башни. Османы стали умнее: не подводя эти чудовища слишком близко, дабы их не достали греческим огнем, они посадили на вершины подвижных веж лучших стрелков и поражают оттуда защитников Константинополя. Вот, схватившись за грудь, упал гигант серб - один из телохранителей императора. Вот отшатнулся от бойницы, выпустив из рук арбалет, Орханов знакомец, зограф Критобул; шах - заде подхватил в объятия молодого художника, но остекленевшие глаза грека сказали ясно, что лекарь тому уже не нужен. Вот разразился проклятиями Джустиньяни - тяжелый дротик из арбалета пробил генуэзцу руку. Орхан отвел его в сторону, перевязал.
- Опасности нет, мой Джованни, - заверил он франка. - Сухожилья не задеты, и я остановил кровь.
- Спасибо, принц, - молвил кондотьер. - Но я все равно ухожу из города.
- Подумай, что говоришь! - уставился на него Орхан. - Ведь ты начальник всей обороны столицы! Базилей вверил тебе жизнь и честь!
- Разве ты не видишь, высокородный мой товарищ, что все погибло? - спросил Джустиньяни.
- Но ты дал царю клятву!
- Защищать город, но не умереть в нем, - сказал кондотьер. - Взгляни вокруг - Константинополь просто уже некому защищать, проклятые греки не хотят сражаться. Уходи со мною, принц, - добавил Джованни Лонго. - Тебе нельзя попадаться в руки султану. Переправимся в Перу, пока еще возможно. Там ждет меня корабль.
Орхан покачал головой. Он не верил более франку, не пожелавшему до конца держать слово рыцаря.
Шах - заде видел, как Джустиньяни подошел к императору, как оба воина долго и горячо спорили. Потом генуэзец, вместе с кучкой уцелевших наемников, торопливо спустился со стены и затерялся в одном из переулков, выходивших к укреплениям.
И сразу, словно то был сигнал, многие тысячи турецких глоток испустили рев, исполненный свирепого торжества. Ворота святого Романа еще держались. Но вдали и вблизи, в нескольких местах, девятый вал великого приступа перехлестнул многовековые. константинопольские стены. Густые потоки осман потекли вдоль зубцов, сметая последних защитников. Орхан увидел, как османы распахнули другие ворота, слева - Маландийские, справа - Харисийские, на дороге к Адрианополю, и главные силы осаждающих хлынули в город. Толпы турок бежали уже к Романовым воротам, чтобы раскрыть их перед черным конем падишаха.
- Вам тоже пора уходить, принц Орхан, - сказал, подойдя, забрызганный кровью последний кесарь Рума. - Пробирайтесь немедля в Галату и уезжайте оттуда, покуда вас не узнали. Франки много дали бы, поверьте, чтобы сделать султану такой подарок.
- А вы, государь?
- Свою судьбу я встречу здесь, - молвил базилей. - Прощайте, принц осман, вы были нам добрым другом.
Базилей отстегнул и сбросил к ногам пурпурное корзно[73], надвинул на глаза стальной шлем. Теперь императора можно было узнать только по двуглавым орлам, вышитым золотом на голенищах его сапог: такие могли носить лишь сам кесарь и его семья. Базилей, подняв меч, сбежал по лестницам вниз. За ним последовали самые верные - Кантакузены - братья, Феофил Палеолог, оставшиеся генуэзцы Леонардо и Мануэле, горстка телохранителей.
12
Константинополь был обречен.
"Надо уходить", - подумал Орхан.
Орхан не успел оглянуться, как врата и стены города - кесаря стали тылом сражения. Великое войско Мухаммеда, ворвавшись в столицу, устремилось дальше, добивая всех, кто еще противился, врываясь в хижины и дворцы. Отовсюду доносились крики участников великой драмы - торжествующие и яростные, отчаянные и жалобные. Крики мужей и жен, дев и юношей, детей и старцев. Враг вошел в огромный общий дом ромеев, враг переступал порог каждой семьи.
Шах - заде, затаясь вместе с верным слугой в глубокой нише, где еще недавно перевязывал воинов, с содроганием смотрел, как все далее от стен откатывается вал позора и крови. Напрасно ромеи с опозданием брались за меч, метали на турок черепицы и камни с крыш, защищались в домах. Напрасно другие, рухнув в пыль, молили о пощаде. Волны крови залили древние улицы, просторные площади, уютные дворики Константинополя. Крови тех, кто еще вчера были здесь хозяевами и слепо верили, что кроткий Иисус, простерши длань из - за облаков, заступится за них. Набожные ромеи искали его защиты в церквах. Но агаряне взламывали тяжелые двери церквей и убивали, насиловали, вязали новоявленных рабов в их оскверненных храмах. Волна ужасов отступала в глубь Константинополя. И крики из сотен тысяч уст в ушах Орхана и его спутников вскоре слились в единый огромный, раздирающий душу предсмертный стон. Это стенал, испуская тысячелетний дух, преданный своими людьми и миром исполинский город святого Константина.
Надо было уходить, - Орхан это понимал. Но долго еще не мог сдвинуться с места, прикованный зрелищем небывалого бедствия.
Потом шах - заде пробирался глухими улочками, сквозь покинутые дома, обходя очаги грабежа, затаиваясь в углублениях разбитых ворот и дверей. Пока, обманутый тишиной, не вошел в небольшой, затененный виноградом двор. Орхан увидел незабываемое: перед нагим телом простертой без сознания матери дюжий янычар в остервенении топтал годовалое дитя. Орхан, прянув к изуверу, не ждавшему нападения, по самую рукоять погрузил в его живот свою саблю. Из дома выбежали другие янычары, началась сеча. Орхану удалось оторваться от врагов и уйти, перепрыгивая стены иных дворов, прячась снова в тени подворотен. Но спутник его, татарин, остался на месте. Спасая господина, слуга пал, пронзенный саблями рассвирепевших турок, уложив перед тем двоих.
Так пришлось сыну великого Мурада все - таки обнажить против сородичей и единоверцев честный свой клинок.
Дорогу к гавани повсюду преграждала резня. И Орхан не увидел уже, как переполненные, едва не тонущие под тяжестью беженцев христианские галеи тяжело отплывают от причалов, как моряки отталкивают баграми от бортов сотни отчаявшихся, не попавших на суда людей. Шах - заде не увидел также последнего боя перед собором святой Софии, где пал базилей Константин. И взятия храма, в котором, теснясь внизу и на хорах, искали спасения многие тысячи жителей.
13