- Я так и думал, - в сердечной печали кивнул отец Руффино. - Уверен, однако, что брат ваш, человек одаренный и сознающий свой долг, вернется к его неукоснительному исполнению. Одно тревожит, об одном, сын мой, надлежит быть и вам начеку. Чтобы брат ваш, без хитрости увлекшись, не вверил семейное добро в ненадежные руки легкомысленных, тем более - преступных товарищей. Ведь их сделки, скажу вам истинно, уж очень напоминают мне, ничтожному иноку, картежную игру. Если не такую же нечестивую, то опасную вдвойне.
И аббат удалился, оставив Пьетро в когтях небратских подозрений и опасений.
Мессера Амброджо славный доминиканец настиг близ ворот замка. Нескольких хитрых фраз хватило на то, чтобы открыть шлюзы жалоб среднего брата, недовольного опекой, а главное - нелепыми амбициями старшего.
- Вы поймете, святой отец, - потрясал кулаком Амброджо, - этот ужасный человек просто забыл, кто мы есть. Ведь мы, Сенареги, от корня своего - торговые люди; все в семье были торговцами, сотни лет, и брались за меч только чтобы защитить свой товар. На том и благословил нас господь, и слал неизменно удачу. Только брат Пьетро - да простит меня мадонна! - только брат мой словно лишился рассудка. Куда, возлюбленный брат мой, - вопрошал Амброджо, будто старший стоял рядом, - куда ты лезешь в нобили, рыцари, в бароны да графы? Опомнись, брат, какой из тебя сеньор? Завидуешь Гримальди? Так Гримальди же все разбойники, виселица ждет их и в княжеском венце!
Отец Руффино кивал задумчиво и сочувственно.
- Не сердитесь на брата, сын мой, - заявил он, когда стоны Амброджо смолкли, - то великий грех. Господь синьора вашего брата вразумит и наставит. Только вам надлежит заботиться - не обуяла бы гордыня синьора брата вашего сверх меры, вводя во опасный соблазн.
- Соблазны брату не единая несет гордыня, - хихикнул Амброджо, стыдливо прикрывая дланью уста.
- Это, - поднял руку аббат, - уже моя забота. В деле этом доложитесь, сын мой, на меня, смиренного вашего духовника.
И ушел, укрепив недобрые чувства среднего брата к тому, кого Амброджо был обязан почитать, как отца. Пусть паства больше ссорится, чаще станет прибегать к пастырю.
Мазо Сенарега попался на глаза вездесущему клирику, когда выходил из часовни. Юноша только что молил мадонну простить ему грех - умолчание на исповеди, и уже на молитве Мазо вспомнил: духовнику признаются только в прегрешениях. Была ли таковою незабываемая поездка в Поле с Василем? Пожалуй, и нет. Внезапное появление аббата повергло Мазо, среди этих дум, в смятение.
- Ты чем-то смущен, сын мой, - заметил это отец Руффино, садясь на каменную скамью у храма и усаживая Мазо е собою, - Признайся, что тебя гнетет?
Юноша пробормотал что - то невнятное.
- Или приснилось что страшное? - с доброй усмешкой продолжал доминиканец. - Не беда, в юности сбываются только счастливые сны.
Мазо, глядя в ясные, детски чистые серые глазки патера, ощутил вдруг наплыв необыкновенного доверия. Захотелось прильнуть к груди святого мужа, рассказать ему заветное - о встрече с Оксаной, о том, как рвется сердце Мазо к ней, на Днепр. - Но не успел.
- О юность, юность! - вздохнул отец Руффино, - Пора простительных грехов, но и опасных ошибок. Особенно опасных потому, что юность - пора великого выбора. Кем же решил ты стать, о сын мой Мазо? Храбрым воином, искусным негоциантом? Или знатоком законов, знаменитым ходатаем в судах?
- Еще не ведаю, святой отец, - не без робости признался тот.
- Но ты каждый день видишь перед собою добрый пример - труды почтеннейших твоих братьев. Чьим хотел бы ты стать учеником?
- Мессера Антонио, коли милость его позволит, - вырвалось у Мазо. - К тому же, святой отец, меня уже учит Василь. С ним мы плотничаем, кузнечим.
Тень печали пробежала по округлому лику хитрого монаха.
- Ты, сын мой, патриций, Господь благословил ремесла - учись им, трудись. Но юноше из дома Сенарега пристала другая, высшая цель. Место Мазо Сенарега - не среди тех, кто в поте лица устрояет землю, как труд их ни благословен и свят. Его ждет бремя высоких помыслов, заботы тех, кто направляет скромные труды людей убогих и малых, дабы были они к большей пользе в мире и к вящей славе господа. Есть ли, юный сын мой, большее благо для малых мира, чем добрый пастырь и мудрый сеньер?
- Есть, которые любят более вольность, - сказал Мазо.
В серых очах святого мужа мелькнуло удивление. Откуда у несмышленыша такое? Впрочем, отец Руффино догадывался уже обо всем. Старшие братья, не ведая лиха, доверили сорванца чересчур опасным рукам.
- И это благо, - кивнул аббат, - коль истинно. Коли воля не ложна и ведал жаждущий, где ее искать. Ведь каждой твари и воля своя определена от творца: птице - в небе, рыбе - во глуби вод. А человеку? Куда пойдешь ты за вольностью своей, Мазо Сенарега, коль не нашел ее, как вижу, здесь?
Юноша молчал, чуя ловушку.
- Такое было, откроюсь тебе, сын мой, - доверительно продолжал аббат, - такое было и со мной. Искал я волю и в конных рыцарских хоругвях, и на палубах кораблей, и на самом крае обитаемых земель, где живут дикие племена, не познавшие Христа. И знаю, на склоне лет моих, как тщетно люди ищут благую волю. Погляди вокруг: разве мессер Антонио, великий мастер, волен уйти от искусства своего, если, хотя и в Леричах, никем тому не понуждаемый, творит свое дело? Разве Василь свободен от вещей не в пример более низменных - своих сетей и удилищ, лука и стрел, от плотницкого топора и кузнечного горна? Никто не волен, милый Мазо, от всесильной госпожи - от доли своей. Ибо убежать от нее никому еще не было дано.
- Телом - может быть, отец мой, - с почтением возразил Мазо, в котором проснулось генуэзское упрямство. - Но духом?
- Вот тут, - воскликнул аббат, - тут и близок ты к истине, возлюбленный сын мой! Ибо есть на свете истинная и высшая воля, доступная немногим, прозревшим, услышавшим вышний глас. Ибо вольность вольны - в отказе от мира, опутывающего дух наш узами тысячеликих соблазнов, ввергающих в унизительное рабство греха. Вольность, сын мой, - в беспредельном подчинении господу, единственному властителю, имеющему во всей вселенной право освобождать и прощать.
- Доверившему это право благочестивым слугам своим, священникам и монахам, - со смирением склонил голову Мазо, уже почуявший, куда поворачивает разговор.
- Твоя понятливость, о, сын мой, радует меня, благословляюще поднял руку хитроумный патер. - Помни же твердо: твоя служба господу - молитва пресвятой деве, послушание и помощь братьям, несущим в этом замке тяжкий свой крест. - Отец Руффино протянул юноше руку для поцелуя и отправился далее, довольный выполненным трудом.
А Мазо, оставшись один, ухмыльнулся с мальчишескими озорством. Поле и море сказали уже юному Сенарега, где уготована воля не только духу его, но и телу, раздумьям его и чувствам.
Тудора Боура отец Руффино застал, когда тот, сидя вместе с Бердышем в кругу земляков - белгородских полонянников, что - то сосредоточенно им объяснял. Аббат устроился поодаль, на краешке бревна, и подозрительная для него компания вскоре распалась и разошлась.
Тудор, оставшись на месте, выжидательно взглянул на монаха.
- Прошу вас, синьор Теодоро, - приветливо и по - свойски поманил его к себе доминиканец. - Не откажите и мне в беседе.
- Охотно, ваше преподобие, - в тон ему ответил сотник. - О чем изволите? - приблизился он с учтивым поклоном.
- О земле вашей, рыцарь, - ответил патер. - О Молдове, которую полюбил, хотя пробыл в ней, увы, так недолго. - Добрые глазки рыжего монаха внимательно ловили легчайшее движение в чертах молдаванина, но лицо Тудора оставалось непроницаемым. - Вам, наверно, уже известно, что в славном городе Монте-Кастро побывал недавно проезжий латинский патер?
- К стыду моему, ваше преподобие, не ведаю, - развел руками сотник. - Вот уже две недели как меня захватили бесермены и доставили сюда.
- О, мадонна, такого храброго силача! Наверно - обманом?
Обманом - нет, - в притворном смущении сказал Тудор, - зато хитростью. - И, побуждаемый аббатом, все более воодушевляясь, поведал о том, как напал со своей получетою на грабительский чамбул, как, обратив его в бегство, увлекся погоней, попал в засаду и был взят, оставшись в одиночестве, в полон.
- Какое несчастье, - вздохнул доминиканец. - Одно должно, сын мой, утешить вас - что вы теперь не в языческих руках. И скоро, верю, будете среди своих. Как прискорбно, - добавил монах, - что вы так давно не бывали в Монте-Кастро и не можете сказать мне, справедливы ли слухи, полученные в Каффе, о судьбе прославленного ученого, господина Константина Романского.
- Что случилось с отцом Константином? - подался вперед Тудор.
- Говорят, кем - то ранен, - с сочувствием молвил аббат. - Говорят - при смерти.
- Но кто поднял руку на этого безобидного старика? - воскликнул Тудор Боур.
- Не ведаю, сын мой, - вздохнул аббат. - Надеюсь, преступник пойман и синьоры, города воздали ему, что заслужил. Простите уж, сын мой, за недобрую весть. Вы знали, верно, ученого и славного мужа?
- Немного, как все в Четатя - Албэ, - проговорил Тудор. - Я ведь простой солдат.
- Велик, велик был разумом брат Константин, хотя и не так безобиден, как кажется, рыцарь, вам, - задумчиво кивнул отец Руффино, - Скорблю о нем, сколько : огорчений ни причинил он нам, служителям апостолического престола. Умел заблудший муж сей представить истиной чужую ложь, хотя и делал это в душевной чистоте, не разумея, какое зло творит, будучи сам обманут. Так дитя, не видя в том греха, обрывает крылышки прекрасному мотыльку. Не свою, повторяю, ложь брат Константин проповедовал, - чужую, Гусову...