- Здорово, земляче! - сказал он, осторожно что - то с себя снимая и отпуская на воздух, словно тополиный пух. - Прости, что не встречаю, видишь сам...
Мазо присмотрелся внимательно. Со смуглых щек незнакомца, с густых усов, с сильной шеи и мускулистой груди свисали темные, шевелящиеся грозди. Это были живые пчелы. Многие еще оставались на его плечах, когда хозяин подошел наконец к путникам поздороваться.
- Не бойся пчел, хлопец, - улыбнулся он юноше. - Пчелка - божья мушка.
- А пасечник - божий человек, - в тон ему подхватил степную поговорку Бердыш. - Ну как, Семен? Присмотрел мне место для зимовника, аль нет?
- Разве ты с женой? - Семен кивнул на Мазо. - Покамест холост - поживешь и в сечи.
- Будет дом - привезу и жену, невеста уже приглянулась. Так как с зимовником? Аль не хочешь меня в соседи?
- Эк тебе по весне не терпится, - с укоризной сказал Семен. - Есть доброе место, есть. Только прошу сперва до хаты.
Зимовник самого Семена открылся в потаенной пади немного далее, за завесой рощи. Обнесенная палисадником хата с призбой, тесный двор под пологом рано зацветших яблонь. За тыном виднелось небольшое поле. Рядом с домом - сарай и амбар.
Вошли в хату. Василь перекрестился на образа. Сели на лавку, застланную домоткаными коврами. Увидев в углу под божницей полку с полдюжиной книг, Мазо с удивлением перевел взгляд на пасечника - богача: книги были очень дороги, иные стоили имения. Предостерегающий взгляд Бердыша, однако, упредил готовый сорваться вопрос.
- Оксана! - позвал Семен. - Где ты, дочка?
И тут Мазо разом забыл о книгах. Неслышно ступая в мягких чувячках, в комнату вступило чудо.
Оксана была среднего роста; тонкая льняная рубашка с узкой вышивкой по вороту и короткая, выше голени, легкая юбка подчеркивали, как хорошо она сложена. Но самое чудо рождалось улыбкой Семеновой дочки - такой ясной, будто впустили в горницу весеннее солнце Поля. Мазо забыл обо всем на свете, глядя на это степное диво.
Василь и Семен переглянулись. "Ого, - поняли они друг друга, - невеста еще не приспела, но жених, видать, явился!"
- Гости у нас, Оксана! Неси, что есть, на стол! - с ласковой усмешкой выручил ее отец.
Трапеза в скромной хате, затерянной среди степных лесов, речушек и болот, была отменной. Оксана проворно и ловко подавала соломаху из ржаной муки, приправленную шкварками, пшенную тетерю - кашу с вкусными кусочками вареного кислого теста, вареники в масле, горячие сырники в сметане, гречневые галушки с чесноком. Появилась свинина, дичина, потом хрустящие и тающие во рту загребы - пшеничные коржи, загребаемые в печи горячей золой и угольями. В еде не было заморских пряностей, но их заменяли собранные юной хозяйкой заветные травы, от которых каждая снедь, не обретая остроты, благоухала не менее, чем от перца и имбиря, мускатного ореха и корицы.
Венчала трапезу отменная, на разный лад приготовленная рыба. Но освятили доподлинно застолье друзей меды - изделия самого хозяина, иные - цеженные, иные - нет, сохранившие пахучую цветочную пыльцу, настоянные на ягодах, травах, на нежной весенней коре известных одному Семену кустарников, густые и текучие, на горилке или на собственной крепости. Меды ударили вскоре в голову отроку и двум мужам, напомнив хозяину, что гостям после трудного пути требуется и покой.
Утром Мазо проснулся, показалось ему, от звука боевой трубы на донжоне Леричей. Наскоро одевшись, юноша выскочил во двор. Солнце проглядывало уже косо сквозь ветви сада.
- Здравствуй, - услышал он грудной девичий голос, от колодца ему махнула рукой Оксана. - Иди мыться, я солью...
И солнечная улыбка юной зимовчанки озарила его опять.
- Кто здесь трубил? - спросил Мазо, перебарывая смущение. - Я слышал звук трубы!
Девушка звонко рассмеялась. Перед ним на плетне сидел огромный петух.
- Вот он, наш трубач! И наши часы! - гордо заявила она.
"Степнячка, знакомая с часами! Что за тайну прячет у Днепра этот скромный дом?"
- Но где твой отец? Где Василь? - спросил Мазо.
- Отец показывает дядьке Василю место для его зимовника, - ответила девушка, подавая рушник.
- И часто ты так... Остаешься одна? Не боишься?
- Кто нас тут найдет? - Оксана пожала плечами. - А и найдет - кто пройдет? На тропах - волчьи ямы, западни. Да и я, если что, стрелу умею пустить.
Гордая дева Поля - так назвал бы ее Мазо в стихах, если бы их слагал. Сколько видел он таких, не столь, может, милых, но статных и большеглазых красавиц - славянок со следами нагаек на прекрасных телах, согбенных позором и неволей, продаваемых на рынках Леванта!
- Пойдем, - сказала юная хозяйка, - тебе пора завтракать. - В горнице, перехватив устремленный невольно к книгам взгляд Мазо, коротко пояснила: - Это батины. Он у меня - книгочей. Други его про то знают; как найдут где книгу несут ему.
- Где найдут? - не понял вначале Мазо.
- А где - нибудь в маетке, у пана, кого потрясут, - с великою простотой пояснила Оксана. - Аль на галее, кою схватят в море. Аль у какого посла или ксендза...
Поев, Мазо вернулся во двор, уселся на призбе. Оксана, обутая и прибранная, хлопотала по хозяйству, однако держалась на виду. Мазо не выдержал, подошел.
- Там у вас что? - спросил он, глядя в сторону высокого зеленого забора.
- Тамо сад, родючие дерева, - ответила красавица. - Груши, сливы, яблони. Дядько Василь обещает давно виноград привезти с моря, да все не везет. Уж, я бы его растила - холила!
Мазо представил себе смуглые руки Оксаны среди виноградных листьев и вздохнул.
- Я тебе привезу лозу, - неожиданно для себя вымолвил он.
- Ой, правда? - Оксана подняла на юного фрязина сияющие глаза. Мазо отступил к хате.
- Посиди со мной, - попросил он. - Откуда ты взялась тут, такая?..
- Какая? - спросила Оксана, садясь рядом, слепя его улыбкой.
- Такая... - юноша опять не нашел слов и злился сам на себя.
- Батя привез...
- Откуда?
Оксана задумалась, и рассказала Мазо, что знала о судьбе небольшой семьи степного пасечника.
Оксана смутно помнила иную реку, на которой родилась, - великую, поболее Днепра. Помнила и родимый город - многолюдный, в повисшем, казалось, в небе сияющем венце церковных глав. Будто плыли над миром облака златые, да так и остались у Вежи, над градом святым Ярославлем, на радость людям. Отец переписывал искусно книги, переплетал в дорогую кожу и, словно дивных птиц, выпускал в мир, тем и кормясь с семьей, с женой Оленой да малою Ксюшей.
Но случилась беда. Однажды Семен, по неведению или намеренно дерзнув, стал переписывать книгу, у клириков почитаемую крамольной. Работа еще не была окончена, когда в дом набежали ратники, схватили еще не сшитые листы и то, с чего писал Семен, потащили отца, пиная, на владычный двор. Две ночи сидел книжный мастер на дознании у владыки - митрополита, в третью - выломил в застенке камень, сбежал. С женой и дочерью, в чем были, побежал на Москву, оттуда - в Киев.
Однако и там, в литовско - польских владениях, не отставала от него хула. Слуги божии, ходившие из Ярославля чрез Киев в святые земли паломничеством, узнали и здесь Семена, донесли на беглого киевскому митрополиту. И пришлось вчерашнему книжному мастеру, к купцам пристав, еще далее подаваться, ближе к теплым краям. Дорогою на обоз напали татары; жену Семена сразила стрела, самого, как яро ни бился, скрутили ремнями. И продали бы отца и малую дочку в Каффе иль Гезлеве, не отбей вольные люди полон у ордынцев у самого Днепра.
Семен ушел со своими спасителями за пороги, в Степь.
Как все семейные беглецы, ярославец не мог вступить ни в одну из вольных ватаг, лишь начавших тогда объединяться в славное войско и гнездившихся в малых сечах по разным притокам и островкам. В те ватаги, дабы нерушимым было мужское воинское братство, брали только холостых. Семен стал зимовчаком. Построился на зимовнике, стал растить просо, гречку и жито, ходить за пчелами; ловил, конечно же, рыбу, охотился. От малых налетов с татарской стороны, от шаек степных харцызов его оберегала вооруженная десница днепровского товариства, в котором Семен числился. В случае больших набегов - брал саблю, лук и скакал на своем Серке к месту общего сбора у днепровской сечи. К нему при нужде, когда в отлучке был сечевой писарь, шли товарищи за помощью грамотой - прочесть ли, составить ли письмо иному воеводе или городу. К нему с бережением несли любое писаное слово, для прочих непонятное, - грамотей в Поле был редкостью. Переписывать книги Семен, конечно, перестал, только читал.
- А самой тебе в таком месте, - спросил Мазо, - не боязно?
Оксана не ответила. Было боязно, конечно, когда оставалась одна. С отцом - нет. Да и чего бояться, судьбы? Судьба, коль захочет, выручит в лихой самый час, как тогда - от злых ордынцев. А не захочет - на кого и роптать? Судьбу во - Поле приемлют с достоинством, кто стоял за себя до конца. И Оксана, когда придется, постоит; не дитя, да и батя учил - управляться с ножом, с сагайдаком.
- Чего бояться - то? - промолвила девушка. И столько было в тех словах понятного каждому в Поле, что доброе сердце Мазо с болью сжалось.
А то ехали бы далее, - сказал юный итальянец. - Туда, где отец нашёл бы применение своему искусству.
- Не хочет батя, - Оксана тряхнула головой, встала. - И ты бы не захотел, хлебни такого. Книжное - то писание, дело отцово, монастырские люди повсюду прибрали к загребущим своим рукам, мирян объявляют к нему негожими, за мирянами - переписчиками следят, ковы тайные им чинят, заказчиков от них наветами отвращают. Не будет ходу бате моему с делом его нигде: попы не пустят. Да и полюбил он Поле и волю навек. И я люблю, ввек не расстанусь с волей и степью.