В такие часы, вместе с гордостью постижения науки жизни, Мазо охватывала свойственная юности безмерная радость проникновения в новые места. Чуткий наставник Василь это понимал и умело вел все дальше в знании жизни и Поля полюбившегося ему ученика. Наймит учил резвого фряжского боярчонка искусству выживать в бескрайней степи; показывал, как добывать в ней пищу, когда припасы кончились, а дичь по безводью ушла или охотиться нечем, как отыскивать воду в самую сушь, как находить дорогу и спасаться от степного пожара. От него юноша узнал, как получить кипяток, если с тобой нет чугунного или медного котелка; надо наполнить водой деревянную посудину - г - туес или ковш - и бросать в нее, один за другим, н а каленные в огне камешки. Учился прятаться от врага на выгоревшей равнине без оврагов и зарослей, чинить супостату засады, нападать внезапно, устраивать хитрые ловушки - для зверя великого и малого, для ворога конного и пешего.
- А где еще, кроме Молдовы, бывал ты за морем? - спросил Мазо.
- Далее, - Василь махнул рукой к югу. - В иной Валахии, где люди зовутся мунтянами. И далее, в стране болгар. И у турок, до Адрианополя. Царьград-то еще стоял...
- А еще?
Действительно, где еще? Где бывал, а лучше сказать - не побывал дотоле в той части света московский беглый дьяк, а после - ратник, а позднее безвестный бродяга Василь, по - старому - Васька Бердыш?
Кто ведает, кто знает ныне, какую вину взял молодой дьяк на душу пред государем своим князем великим и перед святым отцом - митрополитом, что приневолило его с Москвы, таясь, утекти? Чьи еретические, крамольные речи и думы повторял или домысливал грешник Васька, о каком божьем царстве в земной сей юдоли, какой правде для всех людей мечтал? Только пришлось Василю из древесно строенного, рубленого Третьего Рима бежать - до самой Засечной черты, противу Орды отцом нынешнего князя, Дмитрием Донским выставленной. Нанялся там Васька в засечный полк, бился лихо, был назначен за храбрость десятником, заслужил у товарищей боевое прозвище Бердыш. Прошлое, заодно - книжную грамотность свою и разумение, для бережения от ярыг и доносчиков, тщательно скрывал.
Но и там, в малом деревянном городке, каждый год ордынцами осаждаемом, вознамерился достать Ваську длиннорукий государев сыск. Извещенный добрыми людьми, Бердыш отпросился у воеводы в ватагу, снаряженную для охраны отъезжавших в Крым торговых гостей - сурожан. Не раз ездил с ними в Каффу, в Солдайю - Сурож, до самой веницейской Таны в устье Дона; бывал в Солхате, на Волге, доплывал до Дербента на великих торговых лодьях по Хвалынскому морю. Помогал купецким людям, по знанию письма и счета, в их делах. После сурожан приставал к суконникам - их собратьям, торговавшим с Ливонией и Литвой, доходил с ними, через Кенигсберг и Данциг, до самого Копенгагена, испытал лишения и труды, много бился с разбойниками на суше и воде, много раз, в чужих краях оставляемый, оправлялся от тяжких ран. Пока и там, среди таборов купецких, едва не достал беглеца далеко закинутый государевой тайной службой крепкий сыскной крюк.
Васька Бердыш снова дал тягу, на сей раз - в Литву. Поступил в отряд к православному боярину, но тот, как началась вновь меж великими князьями война, отъехал со своими к Московии. Бердыш опять остался без хозяина и пристанища. И решил - более великим панам не служить, быть себе самому господином, по мере отпущенной судьбою воли.
Вот так, пробавляясь, когда чем, зарабатывая на корку хлеба то наемным писцом, то сторожем или воином, и докатился Васька до Киева. Был дьячком при канцелярии князя Олелька, рубился с ордой при набеге татар, пристал к чумакам. Целое лето, вместе с ними, возил из Крыма соль через славное Поле и полюбил Великую Степь без меры, прикипел сердцем к украинному Лугу трех держав, как теперь прибивался к Полю юный Мазо Сенарега.
Что было далее, то Мазо в общем знал, хотя без подробностей, которых ему не надлежало покамест знать. Ваську приняли в ватагу вольных людей, имевшую пристанище на острове средь Днепра. Бердыш снова много рубился, был в товаристве и писарем, и умельцем по всяким надобностям воинской артели. Выкликали его в атаманы на круге, но вовремя опомнились: кто будет коней ковать, оружие править, сбруи да лодки чинить? Атаману то все не к лицу, да и недосуг. Но вскрылась у Васьки, кромке мастеровой да писарской, иная еще стать - торговая и дьячья. Никто, оказалось, не мог, как он, прибыльно тюки кож, кадки икры ляхам или фрягам продать, никто не умел так удачно договориться с мурзою или паном насчет обмена пленными или еще какого дела, полюбовному разрешению подлежавшего. И стало товариство с каждым годом все более многочисленное и предприимчивое, все чаще писаря - коваля Василя Ивановича в такие поездки снаряжать, где требовался добрый разум, да понимающее око, да умелый к улещению язык.
Новая сила, рождавшаяся на Днепре у края Поля, не могла оставаться слепой и глухой. Этой силе нужны были глаза и уши повсюду, где дороги мира из дальних стран заворачивали к ней, где замыкали ворота, для нее важные, люди иных племен. Новой силе для того уже требовались особые слуги - умные, грамотные, смелые, сведущие в различных наречьях. Чтобы ездили в ближние и дальние места, заключали договоры о помощи в торговые сделки, склоняли нужных людей к сочувствию и содействию. А пуще всего - дабы видели, слушали и запоминали, вызнавая и сообщая братьям, что творится на свете, какие ожидаются войны и иные события, куда пора двигаться походом и за добычей, куда, - товары слать, откуда - и беды ждать. И еще, что особенно было нужно, - искать пути для покупки оружия, которого в вольных ватагах не хватало.
Одним из таких верных, бывалых и полномочных людей днепровского товариства и был Василь Бердыш.
Василь лениво взглянул туда, где вставали, словно из самых вод, светлые стены и башни фряжского замка. Сюда, возвращаясь из Белгорода, был занесен он осенней бурей полтора года назад. Здесь ждал товарищей, посланных за ним по Днепру. И когда пришли братья, объявил им, что остается. Василь нанялся к фрягам в работники, оставшись бдительным оком днепровского братства на море, в благословенном месте, где сходились круглый год известия и люди. Договорился о том, как ссылаться с братьями, и проводил их в обратный путь.
Верный человек днепровскому товариству в месте том был полезен и нужен. Никто не подошел бы для этого лучше, чем Бердыш. Но толкнули остаться москвитина также иные помыслы, завладевшие им безраздельно и сразу. Толкнула на это Ваську встреча с Аньолой.
Василь вспомнил ту негаданную встречу. Увидев Аньолу, идущую с коромыслом по двору замка, услышав ее голос, он сразу понял: это - его женщина, судьба, жена, от этой ему - не уйти. Для такой, счастливый тем, будет он рубить избу, пахать новь, готовить на зиму дрова, брать копье и меч, идя на брань. И рубить из бука для такой постель - широкую да крепкую, на всю общую их силу и страсть. Увидев Аньолу, Василь уже знал, что ему нужно в жизни той. Зимовник с доброй хатой, на краю Поля, сокрытый от хищных глаз. Хозяйство свое, за крепкой стеной, под стать засечному городку - крепостце. И эта женщина в нем, чтоб ею держалось - от нее все и к ней в нем шло. И дети, сколь народит, чтобы с ней растить. Не ведает глупая рыба, зачем в невод прет, - подумал наймит с усмешкой. Василь хорошо знал, на что идет и зачем.
"Чую, моя ты женка", - сказал тогда Бердыш, загородив Аньоле дорогу. "Не пробовал, а чуешь?" - с вызовом бросила она. "Пожив с мое, мужик обретает глаз", - прищурился Василь. "Да мой ли ты мужик!" - отвечала гордячка. "Попробуй, вот я весь!" Аньола засмеялась и ушла.
Василь вскоре узнал, у кого полонянка в наложницах. Посуровел, не стал более балагурить. Но от думы своей не отступился. Говорил с Аньолой не раз, подолгу, серьезно, не бросаясь пустыми шутками, не касаясь, пуще всего, былого. Не мучился бестолковой ревностью, не к месту было бездельное это чувство меж небом, землею и морем, промеж гордых людей с трудной судьбой. Аньола поняла - такой не отступится. Потому не гнала, не сулила себя и в намеках, не приходила к нему на ложе, хоть могла, вольная сердцем, и прийти. Молчала, слушая себя, ожидая в себе, как будущая мать - шевеления дитяти, движения рождающейся любви. Не себя ради, легкой сердцем, - для него. Пока такого в себе не услышит, знала - не позовет.
Василь очнулся от дум. Солнце поднялось высоко; был май, но уже припекало. Мазо на корме загляделся на рыбье житье, увлекся. Уйдут Василь и Аньола - что станет с мальцом? Парень добр и честен; неужто сумеют братья обратить Мазо на пути свои?
- По Днепру, повыше, налимы поболее этих, - повернулся к нему, будто услышав Василевы мысли, размечтавшийся Мазо. - Когда еще пойдем, Василь, в те места?
17
То была великая общая тайна, которую Мазо, клянясь мадонной, обещал хранить святейше ото всех в замке, даже от сестры. За месяц до той рыбной ловли, взяв припасы и оружие, Василь и Мазо отправились на охоту, сказав, что полевать будут долго. Старшие братья тем не обеспокоились, знали, что с Василем младший не пропадет. Чрез лиман плыли на замковой лодке. Войдя в реку, у Тавани - острова, где Днепр суживался до пятисот шагов и была переправа, завернули в камыши. Василь, со значением взглянув на Мазо, вытащил из тайника длинную легкую лодку из кож степных буйволов. Из другого потайного места русич извлек большой и тяжелый кожаный мешок; в нем позванивали при переноске гостинцы, приготовленные для друзей, - добрые сабли, боевые топоры, бережно обмотанная тряпками аркебуза. Мешок положили в кожаную лодку, и, спрятав свою, деревянную, поплыли на том каяке[39] дальше.