- Помню, что очнулся от дикой боли. Одна рука была скручена за спиной так, словно готова была оторваться, и стоило мне прийти в сознание, как я невольно вскрикнул. Затем я попытался высвободиться - совершенно зря, потому что нарушил равновесие и бревно снова перевернулось. Я чуть не утонул и, уже мало что соображая, исхитрился перебросить цепь через ствол. Он стоймя поднялся над водой, и тут я увидел комель. Оказалось, что ствол не срублен - старое дерево упало в море вместе с корнями. Немало времени я потратил, чтоб добраться до другой его оконечности, и там уже обмотал цепь вокруг корявых отростков. Так мне стало легче держать голову над водой. В воде я провел весь последующий день, чувствуя, как соль постепенно разъедает кожу. Я испытывал муки ада, борясь с искушением глотнуть соленой жидкости. Клянусь, нет на Божьем свете худшей пытки, чем жажда, но страдать от нее по горло в воде особенно мучительно. Я знал, что рано или поздно придется пить морскую воду, но боролся с этой мыслью до последнего, пока не очнулся оттого, что едва не захлебнулся. Вероятно, в какой-то момент я лишился сознания и голова моя опустилась. Тогда меня прошиб страх. Я начал брыкаться и изо всех сил замолотил руками и ногами, как вдруг услышал крик. Чьи-то руки ухватили меня, вцепились мне в волосы и вытянули из воды. Так, друзья, я поверил, что чудеса все же случаются. Меня спасли рыбаки с Мальты. Мое дерево дрейфовало, пока не оказалось вблизи островка, где их судно раскинуло сети, и они заметили меня только тогда, когда бревно ударилось об их борт. Они меня накормили и выходили, а когда я значительно окреп, приставили к работе - не очень трудной. У них я провел около месяца. К этому времени мы вернулись в Валетту - их родной город. Благодаря хорошей пище и необременительному труду я почти окончательно выздоровел и окреп. Я пробыл в Валетте еще месяц, подрабатывая сапожным подмастерьем и мучаясь от застоя крови в легких. Затем я купил место на койке на итальянском торговом судне, шедшем из Остии на Кипр, а оттуда уже добрался до Яффы. На еду денег не хватало, и я снова начал слабеть. Когда я добрался до Иерихона, мне подсказали, что нужно разыскать недавно основанный госпиталь, и я едва нашел в себе силы, чтоб дойти до него. Монахи приняли меня, и я, когда оправился настолько, что смог говорить, рассказал им о себе. Вот тогда они и послали вам весточку.
Де Пайен долго молча сидел, в раздумье кривя рот, затем шумно перевел дыхание и заговорил, более обращаясь к самому себе:
- Да, послали… Послали нам весточку.
Он снова вздохнул и выпрямился на сиденье.
- Ты проделал настоящую одиссею, Гоф, но все уже позади. Теперь ты среди друзей… правильнее сказать - между друзей, потому что нас с Арло всего-то двое. Первейшая и единственная наша забота сейчас - это поставить тебя снова на ноги, чтобы на костях наросло мясо, а глаза зажглись прежним огнем. А потом мы посадим тебя на коня, дадим в руки клинок, и ты опять сможешь тягаться с лучшими воинами, как бывало прежде. Сегодня я переговорил с братом-прецептором, и он обещал, что ты сможешь покинуть госпиталь дней через десять. Арло пока подыщет нам всем жилище - хорошее, светлое и просторное, и чтоб было рядом место для занятий боевыми упражнениями. Ты тоже не теряй времени даром и постарайся как можно скорее выйти из лечебницы, поэтому побольше спи, ешь и набирайся сил. Каждый день кто-нибудь из нас будет навещать тебя, чтоб ты не впадал в уныние. Сам я завтра должен сопровождать в Иерихон группу пилигримов; это займет четыре дня - два туда и два обратно, а потом мы снова увидимся. А пока поспи, дружище.
* * *
Через пять дней, когда Гуг вновь увиделся с Сент-Омером, он заметил в друге перемены, превзошедшие все его ожидания. Годфрей уже вставал со своей койки и без труда ходил, лишь слегка опираясь на трость, а голос его обрел звучность и уверенность. Глаза Гофа вновь сияли и искрились, а на щеках зацвел здоровый румянец - следствие ежедневных часовых прогулок на свежем воздухе.
Арло на этот раз не составил хозяину компанию, сославшись на кое-какие дела, и Гуг не счел нужным настаивать, поскольку знал, что тот бывал у Годфрея шесть вечеров подряд. К тому же ему хотелось обсудить с Сент-Омером некоторые вопросы, в которые Арло не был посвящен.
Все в госпитале уже поужинали, и друзья наконец-то остались наедине. Вдвоем они устроились на складных сиденьях у одного из костров, где не было свидетелей их разговора. Сент-Омер растирал ладонь правой руки большим пальцем левой, испытывая податливость кисти.
- Все закостенело, - посетовал он. - Старею.
- Как и все мы, Гоф. Никто не помолодел.
- Арло говорил, что ты снова отдалился от всех, едва вернулся сюда.
Гуг, обескураженный таким резким поворотом темы, в конце концов нашелся, пожал плечами и кивнул:
- Да, отдалился. Тогда мне это показалось разумным, и с тех пор я нисколько не пожалел.
- И теперь ты известен как рыцарь, который всегда молчит.
- Вот это вряд ли. Говорить приходится - каждый день и с каждым встречным.
- Скажи лучше - встреченным по обязанности.
- Ну да.
- Но по своей воле ты ни к кому не обращаешься.
- Нет, мне жаль на это времени.
- Отчего же?
- Просто нет желания. Мы уже однажды обсуждали это, Гоф.
- Да, но это было много лет назад. Тогда ты озлился - и по праву, я не спорю - из-за злодейств, совершенных в Иерусалиме. Но, Гуг, ведь прошло почти двадцать лет, и многие из тех, кто там бесчинствовал, давно лежат в могиле! Думаю, и те, кто еще жив, тоже покинули город.
- О нет, Гоф, они все еще здесь, и кое-кто вознесся очень высоко.
- Хорошо, я могу понять твое нежелание видеться с ними, но…
- Какие могут быть "но", Гоф? За эти двадцать лет - вернее, семнадцать - все осталось по-прежнему, и те люди, те богобоязненные рыцари, с прежней поры ничуть не изменились… Они носят другие имена, многие еще очень молоды, но в душе они такие же, и дай им волю, они с воплем на устах "Так угодно Богу!" станут убивать женщин и детей.
- Сомневаюсь, Гуг.
- Сомневаешься? - Де Пайен понизил голос до злобного шепота, а его лицо исказилось ненавистью. - Как можно в этом сомневаться, Гоф? Ты оглянись вокруг и послушай только речи этих людей о себе и о том, на что они способны ради высокого и святого имени Господа. Это из-за них - из-за их намерений и поступков - само слово "христиане" смердит для меня. С тех пор, как мы с Арло вернулись сюда, я не встретил ничего общего с христианскими устремлениями ни у наших союзников, ни в нашем собственном войске; ни любви, ни терпимости, не говоря уже о всепрощении или благочестии, не увидишь среди здешних воинов… Поверь, дружище, где только я не искал: среди полководцев и вельмож, баронов и графов, рыцарей и латников - и везде натыкался на алчность, похоть и прочие пороки. Я видел, как иные возносили хвалу Всевышнему, но их якобы смиренные молитвы отдавали богохульством, поскольку сами эти люди походя загребали и хватали все, что плохо лежит. Они без устали грызлись друг с другом за власть и место в новом мире, который создавался их усилиями. Когда мы все столько лет назад пришли сюда, нашей целью было освобождение Святого города, Годфрей, а те, кто входил в орден, еще и надеялись отыскать Божественную истину, как прописано в нашем уставе. Вышло же, что мы создали такие же владения, что у себя дома, - королевство Иерусалимское, княжество Антиохийское, графство Эдесское! Среди святейших во всем мире земель мы основали собственную империю, и на всем ее протяжении едва ли встретишь хоть что-нибудь от истинного Бога - ни в нашем, ни в церковном понимании.
Де Пайен наконец умолк, чувствуя на себе изумленный взгляд приятеля. Тот спросил:
- Ответь, пожалуйста, почему это тебя так поражает?
Гуг растерянно заморгал, не в силах скрыть замешательство, потом пожал плечами:
- Я не понимаю. А что меня поражает?
Годфрей, казалось, ничуть не смутился его недогадливостью:
- Что наши христианские братья таковы, каковы есть сейчас. Ты ведь достаточно много учился, чтобы не удивляться этому. Ты потратил целых семь лет на проникновение в тайны ордена после восхождения до того, как вернулся сюда. Ты что же, разуверился в своих познаниях?
- Нет конечно! - с возмущением выпалил Гуг. - Но эти познания невозможно применить к настоящей жизни - той, которая нас окружает. Обряды, которые я изучил, носят сокровенный смысл, и понимание их мало кому доступно. Они не имеют ничего общего с действительностью - мне стало это более чем ясно с тех пор, как я вернулся с родины, из самого сердца нашего ордена, и отгородился от всех. Мы ждали - то есть я ждал - каких либо указаний, наставлений по поводу того, что делать и как поступать, но так ничего и не получил.
- Странно. Сам я за последние лет пять укрепился в противоположном мнении. - Сент-Омер слегка качал головой и глядел на друга с улыбкой. - Прикованный к веслу, я все больше убеждался, что уроки, преподанные мне в юности нашим орденом - касаемо того, как жить и чего ждать от наших набожных христианских братьев, - имели самое непосредственное отношение к живой истине - той, что правит миром, в котором мы вынуждены обретаться. Многое из того, что мы тогда заучили, было построено на незыблемом уставе ордена, но гораздо больше знаний опиралось на предположения… чего можно ожидать, если случится то-то и то-то. Теперь весь мир стал другим, Гуг, и то, о чем нас предупреждали, сбылось.
Сент-Омер прервался и окинул друга спокойным взглядом огромных запавших глаз.
- Когда ты в последний раз виделся с кем-либо из ордена?
Де Пайен снова пожал плечами:
- Уже давно, лет пять назад… Думаю, они не очень-то стремятся встретиться со мной - я ведь ни от кого не прячусь. Просто предпочитаю одиночество.