Исчерпав достойные аргументы, некоторые из их группы ворчливо заметили, что однажды дождутся дня, когда им придется взяться за меч, но общее мнение, как и прежде, склонялось к тому, что разбойники необоримы до тех пор, пока какая-либо настоятельная - и с точки зрения большинства, неизбежная - необходимость не приведет к созданию отряда стражников, возможно, на наемной основе, в исключительную обязанность которому будет вменено сохранение безопасности дорог в окрестностях Иерусалима.
В ту ночь Гуг так и уснул с улыбкой на губах, вызванной счастливым простодушием братьев-госпитальеров. Он так давно пребывал в Заморье, что любое проявление альтруистических побуждений в этой неприветливой земле находил смехотворным, и ничто из услышанного той ночью не изменило его воззрений. Но с тех пор он начал испытывать неподдельное уважение к рыцарям-госпитальерам и искренне полагал, что они вполне заслужили всяческое участие и помощь в их самоотверженном служении.
Гуга порадовало, что стражники охраняют госпиталь на совесть, поскольку не пропустили появление чужаков. Он представился и назвал причину своего посещения. Старший стражник подробно объяснил ему, куда пройти и к кому обратиться. Гуг и Арло на удивление быстро отыскали койку, на которой лежал человек, на первый взгляд слишком тщедушный, чтобы называться их приятелем Годфреем Сент-Омером.
Тем не менее это был он, и посетители в первый момент не знали, как скрыть боль и смятение от такого ужасного зрелища. От недоедания Годфрей ослаб, усох и постарел, но, как и прежде, просиял при виде друзей: лицо его озарилось слабой, но узнаваемой улыбкой, обнажившей зубы в подобии мертвенного оскала.
- Гоф, старина… - Де Пайен склонился над койкой и, взяв друга за руку, тихонько ее пожал. - Боже, как я рад тебя видеть.
Сент-Омер кивнул, а Гуг махнул рукой в сторону своего спутника:
- Ты, наверное, теперь и не узнаешь этого мошенника, а ведь это Арло… потолстел, полысел и постарел, как и все мы.
Годфрей снова улыбнулся и поднял было слабую, безжизненную руку, собираясь что-то сказать, но Гуг не дал ему начать:
- Тебе лучше не разговаривать. Теперь мы здесь, и твоим лишениям конец. Мы приехали сразу, как получили весточку от тебя. Ты пока полежи, а мы пойдем и договоримся, чтобы забрать тебя с собой в Иерусалим. Там тебе будет лучше, вот увидишь. Там теперь все изменилось - с тех пор как ты видел город в последний раз.
Гуг понял, что впустую тратит время на болтовню, и умолк. Затем он еще раз попросил Годфрея обождать, а сам в сопровождении Арло отправился на поиски дежурного по госпиталю.
Они не могли лучше подгадать со временем. Оказалось, что вот уже неделю монахи формируют караван, идущий в Иерусалим, намереваясь отправить с ним самых тяжелых больных, поскольку тамошняя лечебница госпитальеров была не в пример лучше оснащена. Охрану путешественникам должен был обеспечить возвращающийся в Святой город отряд рыцарей, и все приготовления к отъезду были практически закончены. Каравану предстояло тронуться в путь утром следующего дня.
К сожалению, братство располагало всего пятью прочными крытыми повозками, но все места в них до последнего дюйма были уже распределены для людей в гораздо худшем состоянии, чем Годфрей Сент-Омер. Де Пайена и Арло это ничуть не обескуражило; добрые полдня они потратили на поиски средства для перевозки и наконец разжились одноупряжной двухколесной тележкой - единственным транспортом, который еще оставался в Иерихоне. Ее станина была достаточно широкой, чтобы вместить даже двух лежащих рядом людей, а благодаря бортам дно можно было устлать толстым слоем соломы. К тому же в их края были вделаны обручи, позволявшие натянуть сверху полотняный навес и защитить хворых пассажиров от солнца.
Владелец тележки не соглашался ее продать, но, поскольку де Пайену она требовалась всего на одно путешествие, он нанял ее вместе с хозяином-возницей. Тот, узнав, что сам сир Гуг будет сопровождать караван, охраняя покой своего больного друга, согласился на поездку без дальнейших препирательств.
ГЛАВА 3
На следующее утро они, как и предполагалось, отправились из Иерихона и уже через пять дней были в Иерусалиме. Гуг и Арло поместили Годфрея в богадельню при старинном монастыре Святого Иоанна Крестителя, располагавшемся вблизи храма Святого Гроба. Заручившись обещанием госпитальеров подобающим образом ухаживать за их другом, пока он окончательно не поправится, оба вернулись в свое жилище.
Несмотря на плачевное состояние, Сент-Омер удивил Гуга тем, что во время переезда нашел в себе силы рассказать о своих злоключениях. Оказалось, что он попал в плен к последователям Мухаммеда и все это время был гребцом, прикованным к веслу на корсарской галере.
В первый день отряд едва ли проделал десять миль пути, вынужденный продвигаться крайне медленно, чтобы не растревожить больных и раненых. Тем не менее шесть повозок находились под надежной охраной хорошо вооруженных рыцарей, поэтому, когда караван остановился на ночлег неподалеку от дороги, никто в нем не опасался ночного нападения разбойников.
Гуг и Арло сняли носилки Годфрея с телеги и устроили его вблизи походного костра. Поужинав и хлебнув глоток вина из меха, который носил с собой запасливый Арло, Сент-Омер разговорился.
- Я хотел для начала спросить тебя, - обратился он к Гугу слабым полушепотом. - Когда ты вернулся из Заморья домой, в Пайен, после первого похода, заметил ли ты, как все там изменилось?
- Изменилось? - Гуг на минуту задумался, переглянувшись с Арло, который сидел неподалеку и прислушивался к их разговору. - Да, теперь, когда я начинаю вспоминать, то думаю, что заметил. А почему ты спрашиваешь?
Сент-Омер кивнул, едва шевельнув головой, и прошептал:
- Потому что я было решил, что я один такой. Больше ни от кого я об этом не слышал.
Гуг, нахмурившись, погрузился в размышления.
- Наверное, Гоф, не дом изменился, а мы сами, - наконец произнес он.
- Это верно.
Сент-Омер умолк и несколько раз глубоко вздохнул, прежде чем продолжил медленно размышлять вслух.
- У меня не осталось ничего общего… со старыми друзьями, которые не были с нами в походе. И мне никак не удавалось рассказать им, как там было… в Антиохии… и везде. Они, конечно, спрашивали… но я не мог объяснить… и я не хотел объяснять, потому что… знал, что им никогда не понять… как было на самом деле. К тому же… они ждали от меня… подтверждения тому, что уже слышали… Священники разъяснили им… все, что следовало… о славной Священной войне… поэтому мои рассказы… противоречили их словам… и показались всем… кощунством. Они вовсе не… не хотели понимать… что у меня на душе, Гуг.
Гуг смотрел на друга и время от времени кивал, соглашаясь с услышанным. Затем он взял Годфрея за руку:
- Я почти сразу столкнулся с таким же отношением, но ты к тому времени уже уехал к себе в Пикардию. Я же вынужден был остаться в Пайене.
Мне пришлось поехать туда, едва мы возвратились на родину… Ты же знаешь… я не мог выбирать… Луиза болела, а я… я так давно не виделся с ней… Она умерла восемь лет назад, в тысяча сто восьмом… Ты знал?
- Нет, дружище, лишь предполагал, поскольку именно с тех пор от нее больше не приходят письма, а ведь она так обожала их писать. Я понял, что только смерть или тяжелейший недуг могли лишить ее возможности переписываться со мной. Где ее похоронили? Ты отвез ее к нам, в Шампань?
Сент-Омер едва приметно покачал головой.
- Нет, она покоится в парке, в нашем поместье в Пикардии… Ей там нравилось… Слышал ли ты… Дошли ли до тебя известия о твоем отце?
- Нет. А что с ним? Он тоже скончался?
- Да… вскоре после того, как ты снова отправился сюда… он… не смог больше переносить разлуку с женой…
Мать Гуга умерла, когда он, совершенствуясь в учении, путешествовал по Лангедоку, и его поразило настроение отца на ее похоронах. Казалось, барон утратил всякий интерес к жизни. А теперь выяснилось, что и его уже нет на этом свете.
- Значит, теперь Вильгельм носит титул барона Пайенского?
- Да.
- Но как ты снова попал в Заморье? Может быть, ты устал и мы отложим наш разговор?
- Устал… немного. Прости меня, мой друг… завтра продолжим… еще наговоримся.
Не успел Гуг подняться и подойти к Годфрею поближе, чтоб устроить его поудобнее, как тот уже крепко спал. Арло принес из повозки еще одно покрывало и поплотнее укутал Сент-Омера, после чего сам устроился на ночлег рядом с хозяином.
На следующий вечер они определили Сент-Омера вместе с другими больными в иерусалимский госпиталь. Уже темнело, и друзьям было не до разговоров. Днем Гуга задержали дела, и он отправил к Годфрею Арло, который просидел подле недужного рыцаря до поздней ночи, болтая с ним больше о пустяках, когда тот изъявлял желание поговорить. Еще через день Гуг и Арло вместе навестили Сент-Омера, и де Пайен от души порадовался, что его приятель чувствует себя не в пример лучше: голос у того окреп, а цвет лица за трое суток значительно улучшился. Теперь их разговор получился куда более откровенным и многословным.
- В прошлый раз ты собирался рассказать, как снова попал в Заморье, - улыбнулся Гуг, - но не успел даже начать, как уснул.
На лице Сент-Омера возникла тень былой пренебрежительной и залихватской усмешки:
- Ах, прости, пожалуйста - это не я уснул, а мой организм меня подвел. Обещаю сегодня вести себя более уважительно… сколько смогу, по крайней мере.
- Надеюсь, ты вчера не выболтал все Арло?
- Нет, мы с Арло говорили о другом… о всякой ерунде. Боюсь, что и с ним я тоже уснул.