Это было невероятно жутко и неправдоподобно. Море было спокойно. И луна сияла ярко. Призрачно-голубые надстройки и громадная черная тень борта. Огромный пароход складывался, как перочинный ножик. Он переламывался. С грохотом, треском, пушечными залпами лопающегося металла, разрушающихся переборок умирала "Ангара". Родной островок тверди опускался в океан. И в то же время все выше вздымалось черное острие носа и обрубленный край кормы с завитком винта. На верхних палубах никого не было. Жизнь ушла. И вдруг сильнее грохота лопающегося металла над океанской пустыней, под круглой луной взревел гудок - низкий, истошный рев. И Олег Константинович содрогнулся. Не от холода, он не успел еще замерзнуть, - от ужаса и горя, от бессилия чем-нибудь помочь пароходу. Он только сейчас понял, как сжился с ним, как полюбил его. Ощутил тепло на щеках. И не сразу понял, что плачет.
Но вот рев захлебнулся. Стремительно ушли в воду нос и корма. Олег Константинович почувствовал, как снова задрались полы канадки. Вода тащила туда, где скрылся в океане пароход, и он стал изо всех сил выгребать против возникшего течения. За спиною волны столкнулись, взметнулись там, где захлебнулся рев, и разошлись, побежали прочь все шире расходящимся крутом.
Через какое-то время еще раз взметнулся столб воды, словно вздох подводного вулкана. Это вырвался на свободу остававшийся в трюмах воздух. И высокая пологая волна еще раз плавно приподняла на своем плече Соколова и мягко опустила на лунную дорожку.
Теперь в наступившей оглушающей тишине он услышал голоса и увидел силуэт шлюпки, в которой были люди. Стал грести в ее сторону и осипшим, чужим голосом закричал. Его услышали, а может быть, увидели. Шлюпка приблизилась. Чья-то рука цепко схватила Соколова за воротник канадки и вырвала из воды. Наверное, он на какое-то время потерял сознание, потому что не помнил, как перевалился через борт, и не помнил, кто же его спас. Когда снова ощутил себя, но еще не открыл глаза, первой явилась мысль: "Ну вот, теперь погибать придется другим способом, не тем, самым простым".
Потом снова все смешалось. Он никогда не мог восстановить в памяти, что делал в течение нескольких часов, слившихся в одно смутное, туманное мгновение, что делал до тех пор, пока луна не стала розовой, пока не заалел восход. Только тогда он увидел, что руки ободраны в кровь, почувствовал, как жжет их соленая морская вода, а плечи разламывает боль. И еще было очень жарко. Он снял канадку. Куда бы ее положить? Вещь-то чужая, добротная. Увидел кого-то в майке и трусах, сжавшегося комочком на дне шлюпки, где плескалась, перекатывалась черная вода, распластал и накинул канадку на того человека. Человек вскочил и, натягивая канадку, бормотал:
- Ш-штаны н-не успел…
Потом привалился грудью к борту шлюпки и, вытянув руки в сторону восхода, закричал:
- Перископ, там перископ!!!
Но сколько ни вглядывались все, кто был в шлюпке, в ту сторону, куда тянулась рука лейтенанта Швыдкого - лишь теперь Соколов узнал его, - океан был пуст. Не было буруна, и не видно иглы перископа. Может быть, померещился Швыдкому перископ, а может быть, он уже скрылся под водою.
Кто-то сказал:
- А была еще третья торпеда. Она проскочила метрах в трех от нашей шлюпки.
И кто-то подтвердил:
- Да, была третья, я видел след ее.
Лодка расстреляла пароход и скрылась. Как точно, как подозрительно точно совпали курсы "Ангары" и подводного пирата! И Соколов вспомнил, как тщательно Масафуми Дзуси выписывал из вахтенного журнала скорость "Ангары" в шторм и штиль, при ветре попутном и ветре встречном… Лодка подстерегала "Ангару" точно на выходе из запретной зоны. Ее командир знал, что именно в этой точке океана примерно в десять вечера будет идти пароход.
С восходом солнца океан покрылся испариной. В тумане замаячила сперва расплывчатая тень. Потом эта тень превратилась в спасательный плотик. Два весла равномерно загребали воду. И шлюпка пошла навстречу. Кто-то бросил с кормы конец, кочегар Сажин ловко принял его и подтянул плотик. Двое сидели, укрывшись брезентом, а еще один человек лежал, его захлестывала вода, но человеку, видимо, было все равно.
- Кто старший на шлюпке? - спросил Сажин.
Олег Константинович огляделся. Он впервые всматривался во все лица подряд. И в тех, кто был на веслах, и в тех, кто до этого грелся под брезентом, а теперь его откинул. Второй помощник… третий… третий механик… боцман. Капитана нет. И старпома нет. Нет капитана и среди тех, кто на корме под брезентом. И нет капитана на плотике! "Пока нет", - поправил себя с надеждой. Значит, он, Соколов, старший на шлюпке?
- Кто старший на шлюпке? - переспросил Сажин.
- Я старший! - крикнул ему Соколов, и лишь после этого кочегар Сажин перебрался на борт. Он сказал:
- Ребята выбрали меня договориться, чтобы на шлюпку перейти, на плотике больно купает. И еще у нас раненый. В спину ударило крепко.
Ошарашила такая постановка вопроса. Да как же спрашивать о таком, словно в шлюпке чужие? Разум, что ли, помутило кочегару? Но Сажин как бы прочитал мысли помполита:
- Да не ошалел я. Я ж не имею права хозяйничать. Мы ж с плота к вам переходим. А у вас, может, еще хуже, чем у нас. Может, шлюпка аварийная и нас не выдержит.
И Соколов поразился суровой логике матроса, сумевшего и здесь соблюсти интересы всех, даже субординацию. Среди двоих укрывшихся брезентом он узнал Игоря.
- Скорей сюда, - позвал.
Но тот замотал головой, указывая пальцем на человека, лежавшего плашмя. То был стармех. А Сажин объяснял, что Иван Иванович был уже на плоту, когда он сам к нему подплыл и взобрался. И как Иван Иванович влез на плот, уму непостижимо. Потому что ноги у него неживые, а шевельнуть самого невозможно: кричит. А где так стукнуло, не сообщает. И тогда на плотик перебралась кочегар Марья Ковалик. Лицо и руки ее были черны от угольной пыли, и майка была так же черна, как сатиновые шаровары (вся вахта кочегаров успела выскочить из "преисподней" парохода). Она погнала пассажиров в шлюпку (вторым был Филатов из военной команды), а сама принялась отдирать доску от плотика, потом еще одну.
Игорь обежал глазами тех, кто был в шлюпке, а потом осторожно приподнял брезент и опустил его. Соколов еще не делал перекличку. Он понял, кого искал Игорь среди спасшихся. Но сказал ему Игорь совсем о другом. В голосе его не было вопроса:
- И капитана тоже нет…
- Здесь все, кто спасся. - Соколов хотел прижать к себе Игоря, но сдержался, потому что понял: это самое худшее, что он мог бы сделать сейчас, понял, хотя и не был никогда отцом.
А Марья Ковалик как-то исхитрилась подсунуть под неподвижное тело стармеха сперва одну, потом другую доску, затем приподняла их разом. Двое матросов с борта шлюпки ухватились за края этих досок. Сама она перебралась по краю плота, подняла их с другого конца. Так и передвинула "деда" в шлюпку. Марья собрала и передала в шлюпку весь НЗ и кусок брезента, потом и сама вернулась.
Иван Иванович лежал на спине. Он не поворачивал голову ни вправо ни влево. Смотрел в голубое небо, по которому бежали редкие облака. А Марья пристроилась рядом, чтобы придерживать его и доски, на которых он лежал. Все молча согласились: пусть это будет ее работа в шлюпке.
Соколов объявил себя старшим. Никто не возразил. Значит, все согласны и доверяют. А раз так, нужно командовать. Первым делом он провел перекличку. В шлюпке оказалось девятнадцать человек. Из них шестеро раненых, но помочь им было нечем.
На вахте в момент гибели судна стоял третий помощник. Он сообщил, что у "Ангары" ход был хороший, что она "сматывалась во все лопатки со средней скоростью десять узлов". И значит, до Хоккайдо было теперь миль восемьдесят. Тогда Соколов спросил, а кто умеет управлять парусом? Выяснилось, только двое: третий помощник и кочегар Сажин. И он решил:
- Моим заместителем по навигации будет третий помощник Александр Петров. А вторым заместителем, по питанию, кочегар Сажин. Воду буду делить сам.
И снова никто не возражал. Значит, решил правильно. Потом он сказал:
- С места пока уходить не будем, прочешем еще раз квадрат. А вдруг кто живой?
Всех, кто не ранен, нужно было заставить работать, чтобы согреться, прийти в себя. Приказал заместителю по навигации менять гребцов пока каждые полчаса.
Нашли еще один плотик, но он был пустой. Подошли к нему вплотную. Сажин, как "зам по продовольствию", перебрался на него, перекинул в шлюпку запас пищи и воды. Потом обнаружили обломки второй шлюпки. Какой удар разрушил ее вдребезги, никогда не узнать… Еще плавали на поверхности какие-то деревянные обломки. Но людей - ни живых, ни мертвых - больше не нашли.
Поднялось солнце, смело предутренний туман. Вокруг была пустыня.
Сажин тем временем учел всю пищу и воду, что теперь были на шлюпке. В НЗ оказались колбаса в банках, молочные таблетки, галеты и шоколад. Всего должно было хватить на неделю, а может быть, и больше… Кочегар замялся. Но Соколов по глазам его понял, что мог бы еще добавить кочегар: "Потому что все не выживут". А вот с водой было хуже, потому что в один из трех анкерков попала морская вода. Посчитали, и получилось, что пока можно давать по одной мере воды утром, две в обед и одну меру вечером. Потом поделили еду "на дни, разы и людей", как сказал Сажин. Получилась пайка для каждого человека на одну закуску.
Кочегар пристроился на средней банке и принялся за дележку первого завтрака, так чтоб каждому было точно поровну.