Появились даже плакаты, использующие как основу всем в стране со школы известную картину Михая Мункачи, где изображен приход венгров в Европу в IX веке. Усатые всадники на могучих конях выступают из леса, а ниже – надпись: "Если пришел в Карпатский бассейн, не отнимай работу у аваров!"
Как показало время, идеи этой стихийной акции разделяют в Венгрии, мягко говоря, не все. Но акция была, и голос прозвучал.
Дух компромисса
Будапешт не оставляет впечатления рая на земле. Более того, в характере города нет стремления к достижению рая, как нет особого азарта в стремлении к достижению каких бы то ни было рубежей и высот. Наглядно в городской среде это находит выражение в повсеместно бездействующих, стоящих городских часах. Это конфликт долга и души: вроде бы долг обязывает к динамике, к развитию (Европа все же), но на самом деле торопиться никуда не хочется: вот Дунай, вот солнце, вот уже построенный великолепный город – чего ж еще? Стоят часы на двух башнях синагоги. На церковных колокольнях – по-разному: какие-то часы остановились в незапамятные времена, какие-то честно работают. Удивительнейшим, невероятным образом демонстративно не функционируют самые большие в мире песочные часы, восьмиметровые, семитонные, установленные в парке Варошлигет в 2004 году в честь вхождения Венгрии в Евросоюз. Символично?
В дуалистической Австро-Венгрии главной была Австрия, и о том, чтобы обогнать ее хоть в технике, хоть в искусстве, речи не было. К светлому будущему коммунизма во времена соцлагеря венгры и вовсе не торопились. Будапешт слушался, когда Москва учила и командовала, но первым учеником становиться не стремился. Тем более не торопится сейчас рвать грудью ленточку в экономическом марафоне Евросоюза.
Будет ли преувеличением сказать, что позднейшую историю Будапешта осеняет слово "компромисс"?
То историческое соглашение между Австрией и Венгрией дало обеим странам редкий в мировой истории опыт взаимных уступок. И правильно поступают те, кто переводят его название (нем. Ausgleich, венг. Kiegyezés) как "Компромисс", поскольку обе стороны отказываются по нему от очень важных для себя положений, что, надо полагать, было очень непросто. Каково, в самом деле, было австрийцам уступить права на территорию, завоеванную кровью, отвоеванную у Османской империи героическими усилиями принца Савойского и его армии? И каково было венграм отступиться от идеалов свободы, провозглашенных Кошутом, воспетых Петёфи, освященных кровью "арадских мучеников"? Лайош Кошут, пламенный революционер, не отказался от них до конца своей долгой девяностолетней жизни. И приверженцев у него имелось немало – во всяком случае, похороны "великого сына нации и почетного гражданина столицы" вылились в гигантскую демонстрацию, когда 1 апреля 1894 года в траурной процессии от Национального музея до кладбища Керепеши прошло не менее полумиллиона человек. Но, с одной стороны, отдавая почести борцу с австрийским господством, венгры не демонстрировали никаких намерений эту борьбу продолжать, а с другой – император Франц Иосиф не сделал ни малейших попыток воспрепятствовать выражению признательности политику, всю жизнь отдавшему борьбе с ним, с императором.
И чем, как не возведенным в политический принцип компромиссом, был "гуляш-социализм" – со статуями Маркса и Энгельса, но без отмены частной собственности, со словом "социалистическая" в названии правящей партии, но без централизованного планирования, с коммунистической идеологий (на словах) и рок-музыкой, джинсами и "западным влиянием" (на практике). Название эпохи – исчерпывающее: гуляш – и социализм.
Отношение к ситуации после Трианона – в том же ряду: боль не прошла, но желающих предпринимать решительные действия среди серьезных людей не видно.
Слова "консенсус", "компромисс", "уступки" постоянны в разговоре об истории Венгрии, что при империи, что при социализме. "Оглядываясь назад на тридцатилетие с середины 60-х гг., мы видим, что при малейшей угрозе конфликта на экономической почве, будь то забастовка или демонстрация, напряжение всегда снимали путем переговоров и уступок", – отмечают историки. И выдвинутый Кадаром во времена "гуляш-социализма" лозунг "Кто не против нас, тот с нами" выглядит принципиальным компромиссом на фоне его первоисточника.
Более того, исследователи проводят параллели между временами имперскими и социалистическими, видя и там и там именно компромиссы, к которым удается приходить власти и населению: "В восприятии венграми своей истории практически общим местом стало сопоставление Кадара с Францем Иосифом, хотя их пути прихода к власти были принципиально противоположными. Однако и того и другого население смогло в основном принять, несмотря на трагические события 1848–1849 гг. и 1956 г. И тот и другой сумели добиться относительной социально-политической стабильности, позволившей возрасти материальному благосостоянию широких слоев".
На новом этапе истории города – тот же расклад. Противостояние правительства и горожан, не согласных с памятником оккупации Венгрии Германией, идет упорное, продолжительное, принципиальное, но – при полном уважении к мнению оппонента. Поливают цветы, зажигают вечерами свечи, обновляют листовки, объясняющие, почему они против: "Здесь и сейчас мы протестуем против корыстной и инфантильной подделки истории. Против отлитого в бронзу вранья… Мы не знаем, как правильно. Мы знаем, что так нельзя". Протестующие не пытаются памятник сломать, не пачкают его и не настаивают на немедленном сносе. В свою очередь, правительство не предпринимает санкций против митингующих и не покушается на сам "живой памятник", несмотря на постоянно появляющиеся среди фотографий и плакатов реплики в адрес действующего премьер-министра и карикатуры на него же.
Это отсутствие стремления во что бы то ни стало настоять на своем, отсутствие "великой истины", ради которой не жаль принести любые жертвы, и составляет, вероятно, особую прелесть Будапешта. Чем выше истина, чем блистательнее идея, тем большим для нее обычно можно пожертвовать. Но путь этот ложен, поскольку его провозвестники в жертву приносят обычно именно тех, ради которых, собственно, все и затевалось.
Город существует в динамическом равновесии в пространстве и времени. Вечно активному Пешту отвечает живущая воспоминаниями Буда. День политической активности и идеологического размежевания, 15 марта, уравновешивается днем национального единения, 20 августа. Таким образом, равновесие противоположных направлений и установок на пространственном уровне наличествует постоянно, а на временном – воспроизводится периодически, в соответствии с распорядком календаря.
И даже нынешний статус Еврейского квартала как центра молодежной жизни – чистый компромисс. Местным жителям, конечно, досаждает бесконечное празднование неведомо чего, гонки на пивных тележках и обязательное буйство приезжающих на мальчишники англичан. Но молодежь оставляет в барах и ромкочмах немалые деньги, и репутация модного места делает район привлекательным для ресторанного и гостиничного бизнеса, и в казну района идут налоги, и ремонтируются дороги, и обновляются дома, и, вздохнув, жители лишь поплотнее закрывают окна в пятницу вечером ("Молодежь гуляет…"), утешая себя тем, что в августе случится музыкальный фестиваль "Сигет" и тогда закрывать поплотнее окна придется всему городу.
Возможно, гордиться здесь нечем. Как умиляющая иностранцев бережливость по отношению к городской среде, к антикварным трамваям и красным почтовым ящикам имеет в генезисе травму Трианона и является ничем иным, как формой ностальгии по великой стране и великой эпохе, которых нет и уже никогда не будет, так и навыки компромисса – результат тяжелых уроков истории. Мудрость битых, за которых, как водится, двух небитых дают; опыт жизни проигравших… Милан Кундера нашел объясняющее слово для таких стран, как Венгрия, – "не победительницы". "Неотделимые от истории всей Европы и не могущие без нее жить, они, жертвы и аутсайдеры, стали словно оборотной стороной этой истории. Оригинальность и мудрость их культур вытекает из полного разочарования историческим опытом".
Но и разочарование можно обратить во благо. Не лидирующая ни в каких мировых рейтингах Венгрия нашла способ выстраивать жизнь по человеческой – не великанской, не героической, не ангельской – мерке. Кажется, что-то похожее имел в виду Пико делла Мирандола, когда в "Речи о достоинстве человека" доказывал, что жребий человека – лучше и предпочтительнее, чем жребий ангела.