Последний участок, от площади Лёвёлде до парка Варошлигет – дачная местность. Завершающий отрезок улицы называется Варошлигетской аллеей.
Это действительно аллея: ставшая внезапно в два раза шире улица разделяется на три проезжих части и четыре тротуара. Шелестят листвой деревья. Пахнут цветы. Разом, как отрезали, пропадают дешевые харчевни и дядечки в шлепанцах.
На границе между двумя мирами установлен памятник. На камне вполоборота, откинувшись назад, в позе неустойчивой и неуютной сидит человек, втянув голову в плечи. Зовут его Артур Кёстлер.
Родился в Будапеште, в еврейской семье, был единственным ребенком. Поступил в Вене в Императорско-королевский политехнический институт и немедленно заразился идеями Теодора Герцля. Герцль умер за год до рождения Кёстлера, но биографию начинал точно так же: Пешт – Вена – университет. Главная идея Герцля сформулирована в книге с исчерпывающим названием "Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса", вышедшей в Вене в 1896 году, то есть в том самом, когда Будапешт с азартом праздновал Тысячелетие обретения родины. Любопытно, отмечал ли кто-нибудь эту календарную подробность: 1896-й год – юбилей обретенного государства и первый замысел государства планируемого?
Не окончив учебы, Кёстлер уехал в Палестину, где работал как журналист, много путешествовал, брал интервью у королей и президентов. Вернулся в Европу. Год проработал в Париже. Переехал в Берлин. В 1931 году участвовал в полете на немецком дирижабле "Граф Цеппелин" в Арктику, затеянном на волне всеобщего энтузиазма и надежд на сотрудничество Советской России и Европы.
Увлекся идеологией коммунизма, как прежде идеями сионизма, и вскоре вступил в Коммунистическую партию Германии. В начале 1930-х совершил большое путешествие по Средней Азии. Трудно сказать, стала ли Средняя Азия за полвека между визитами Вамбери и Кёстлера заметно гостеприимнее к иностранцам, но живым вернулся. Желая изучить на месте опыт построения коммунизма, поехал в 1932-м в Советский Союз. Через Украину. Поездом. Получил много впечатлений: "На каждой станции толпились оборванные крестьяне, протягивали нам белье и иконы, выпрашивая в обмен немного хлеба. Женщины поднимали к окнам купе детей – жалких, страшных, руки и ноги как палочки, животы раздуты, большие, неживые головы на тонких шеях. Сам того не подозревая, я попал в эпицентр голода 1932–1933 годов, который опустошил целые области и унес несколько миллионов жизней…".
В 1933-м вернулся в Европу, но уже не в Германию (что понятно), а во Францию. В июле 1936-го началась Гражданская война в Испании, и Кёстлер отправился туда. Искал доказательства прямого участия фашистской Италии и нацистской Германии в войне на стороне Франко. Публиковал статьи и репортажи. Был арестован франкистами. Приговорен к смертной казни по обвинению в шпионаже. Пять месяцев провел в камере смертников. Пишут, что на стене камеры выцарапывал математические формулы. Казни удалось избежать чудом: Кёстлера обменяли на жену франкистского летчика.
По возвращении во Франции поправил свои дела, быстро написав на заказ "Энциклопедию сексуальных знаний". Началась Вторая мировая война. Маршруты Кёстлера: Северная Африка, Лиссабон, Великобритания. И шесть недель в английской тюрьме за незаконный въезд в страну. Служил сапером, писал листовки для немецких солдат, участвовал в пропагандистских радиопередачах на немецком языке, дежурил по ночам во время воздушных тревог и водил санитарную машину. В 1941 году опубликовал в Великобритании роман "Слепящая тьма". До этого Кёстлера в СССР знали и печатали. После выхода романа о Кёстлере упоминать перестали: речь там шла о московских процессах 1936–1938 годов.
Написал семь романов, драму и несколько томов документальной прозы, в том числе о войне в Испании и о хазарах-иудеях, которых считал предками евреев-ашкеназов. Покончил с собой в семьдесят семь лет. Биография, которой хватило бы на десяток жизней.
Сразу за памятником Кёстлеру начинается Варошлигеская аллея – мир частной жизни. Изящные виллы и окруженные садами особняки строили здесь те, кто мог себе это позволить – по своему вкусу, по индивидуальным, естественно, проектам, часто в том стиле, который в России назывался "модерн", а в Австро-Венгрии – "сецессион". Это уже ХХ век, самое начало его, когда никто еще не подозревает о том, что "прекрасная эпоха" доживает последние годы. Характер зданий выдает в архитекторах и заказчиках людей последнего австро-венгерского поколения; оптимистическая эклектика Миклоша Ибла их взглядам на жизнь более не соответствует. Каждый дом отгораживается от тротуара пусть прозрачным и ажурным, но забором, отодвигается вглубь участка, прячется за деревьями и ни в коем случае не соприкасается стеной с домами-соседями, как то было обычно в городах уходящей эпохи. И вместо красной герани на окнах – олеандры и магнолии вдоль дорожек.
Последнее здание по левой стороне ставит точку в прогулке по имперскому Будапешту – прямоугольное сооружение на бетонных столбах с рельефом в духе плакатного соцреализма, построенное в 1954 году в качестве Дома культуры строителей; аллея тогда носила имя Максима Горького.
Заканчивается аллея и вместе с ней улица Кирай у начала парка Варошлигет, там, где в коммунистические времена стояла 25-метровая статуя Сталина и проходили первомайские демонстрации. В первый же день революции 1956 года, 23 октября, ее сбросили с пьедестала. Сейчас на ее месте – большой монумент в честь событий 1956 года, представляющий собой лес из вертикально установленных металлических балок, как будто взламывающих в движении мостовую.
Дальше – парк.
Хроника мелкой коммерции
"…Я иду торговать на блошиный рынок. Путеводители о нем не слишком распространяются. Непременно упоминая "Эчери" (большой и знаменитый рынок подержанных вещей на улице Надькёрёши), об этом, действующем в центре города в парке Варошлигет, они почему-то молчат. А зря!
Торговая жизнь начинается рано утром. Ворота откроют в восемь, но уже с половины седьмого вдоль забора выстраивается очередь торговцев с ящиками, коробками и сумками. Кто пришел первым, тот и занял хорошее место, прочим – что останется. Ближе к открытию мимо очереди, не торопясь, проходят постоянные продавцы, обладатели абонементов и закрепленных за ними на весь сезон торговых мест. А за полчаса до того, как двери откроются, успевает собраться и еще одна очередь – покупателей.
Я покупаю билет и талончик на стол, который нужно взять здесь же, у входа, и самостоятельно отнести на место торговли. К левому боку прижат стол, в правой руке – сумки, и вперед! Но куда идти не сразу и поймешь: эти, с абонементами, уже заняли все сладкие места вдоль главной дорожки. Нахожу участок где-то во втором ряду. Упитанный дядечка, глядя на мои старания, замечает: "Это – цыганское место". По интонации понятно, что человек хочет предупредить: занято. Что ж, встаю в третьем ряду. Товара у меня немного, да и смысл затеи больше познавательный, чем коммерческий. Знакомлюсь с соседями.
Слева тетушка средних лет раскладывает на столе посуду столетнего возраста. Медные кувшины и тазы для умывания остались еще с тех времен, когда в городе не было водопровода. Но эти – явно не из бедного дома: у них фаянсовые ручки в мелкий голубой цветок. Фарфоровые тарелки, тоже явно габсбургской еще эпохи, продаются вместе с полочкой тех же времен, они выставлены на ней в три этажа лицом к зрителю: и удобно и красиво.
Справа молодой черноволосый мужчина предлагает за недорого турецкие майки. Скоро выясняется, что сам он сириец, женат на венгерке, живет в Будапеште уже двенадцать лет, говорит по-здешнему более-менее сносно. Удивляется: "Я – сириец, а сыновья – венгры! Только по-венгерски и разговаривают…" Жалуется на тяжелые времена, на кризис, на то, что туристов мало.
Вдоль стены разместился торговец живописью. Виды Венеции, обнажёнка и местный специалитет – фантазии на тему Альфонса Мухи. Зрителей он собирает немало, с некоторыми затевает высокоинтеллектуальную, как видно, беседу. С размахиванием руками, с тыканьем пальцем в самые примечательные места, с демонстрацией обратной стороны холста и отдельно – рамы… Но в конце дня погрузит полотна обратно в тележку и увезет, так ничего и не продав.
Чуть дальше стоит мама с мальчиком лет восьми. Она продает бывшее в употреблении кожаное пальто, одеяло, занавески, что-то еще из домашнего тряпичного хозяйства. Мальчик на ящике разложил собственный товар – игрушки, которые стали ненужны и неинтересны. Я видела эту семью еще в очереди: их привез на машине папа, выгрузил, уехал по своим делам. То есть пальто и пластмассовые кубики появились здесь не по причине крайней бедности их обладателей, когда нужно выручить хоть копейку. А потому что – не выбрасывать же!
В самом деле, дарить старые вещи можно лишь тем, кто заведомо беднее тебя, выкидывать на помойку – грешно, а продать "за три копейки", за пятьсот форинтов, тому, кому эта вещь еще пригодится, пожалуй, разумно и гуманно. Разве нет?
"Тешшэ-эк!" – зазывают покупателей продавцы.
"Tessék" – это универсальное венгерское слово, означающее почти все что угодно, в диапазоне от "Пожалуйста, проходите!" до "Простите, что вы сейчас сказали, я не расслышал?" Мое "tessék" мигом выдает во мне иностранку, и посетители рынка, вместо того, чтобы смотреть товар, затевают разговоры на тему "А вы откуда?". Вспоминают, кто постарше, русские слова, выученные в школе ("Спа-си-бо!"). Или напевают русскую народную песню, здесь знакомую каждому: "Танцевала репка с маком, а петрушка с пастернаком". В России я ее ни разу не слышала.