В конце 1950-х здание театра полностью отремонтировали. И тогда же решили провести здесь вторую линию метро. С большой станцией. Как раз под театром. И в апреле 1965 года здание взорвали. На фотографиях видны этапы разрушения: вот уже нет зала, осталась часть со сценой – колонны в два этажа, фрагменты театральной машинерии, высокая кровля коробом, со шпилями. Театру обещали новое помещение и новое место – то возле Варошлигета, то на площади Елизаветы. На площади Елизаветы успели даже выкопать яму под фундамент.
На этом деньги кончились. Яма осталась. Народ окрестил ее "Национальной ямой". Был Национальный театр – стала "Национальная яма". В таком виде площадь пережила все главные события страны на рубеже ХХ – ХХI веков: смену режима, расставание с социализмом, возвращение на Запад и вход в Евросоюз. Наконец, нашлись умные люди – стены ямы сначала просто забетонировали, а затем облицевали камнем, а само пространство отдали молодежи. Место немедленно стало модным, там поселился клуб "Яма", затем "Аквариум", теперь кафе, музыка и танцы по пятницам.
А когда новое здание театра в конце концов все же было построено, перед его фасадом был устроен фонтан, в котором с тех пор лежит, частично уходя под воду (в историю? в память?) белый шестиколонный портик того, уничтоженного, театра. Как напоминание, как урок…
Обида
"Пережитая несправедливость – как с нами поступила Европа в 1920-м! – до сих пор глубоко сидит в сознании среднего венгра. Даже венгры последовательно либеральных убеждений до сих пор считают Трианон несправедливостью, просто они не предлагают всe пересмотреть радикально".
Александр Стыкалин. Драматизм истории Венгрии в XX веке велик.
Старое и новое
Город, отказавшийся приобретать современный, модный, технологичный облик, сознательно выбрал верность веку девятнадцатому, той самой "прекрасной эпохе". Можно выводить закон: "современные" здания Будапешта в исторической части города появляются тогда и только тогда, когда первоначальное сооружение было уничтожено в ходе Второй мировой войны. При этом они всегда занимают ровно то же место, где стояло предыдущее – по периметру ранее стоявшего корпуса. Никогда не превышают его, исчезнувшего, по высоте. И в большинстве случаев, все более внятно и определенно по мере приближения к нашим дням, стремятся превратиться в зеркало. Так, чтобы не спорить с "настоящей", австро-венгерской эпохи, архитектурой, а отражать ее, удваивать. Ни в коей мере не претендовать на главное место в ансамбле, а сознательно держаться на шаг позади. В зданиях 1970–1980-х тема смирения еще не столь очевидна, а то, что проектировалось позднее, почти всегда сознательно аккомпанирует австро-венгерским солистам: особнякам, доходным домам.
Таково, например, здание торгового центра на площади Вёрёшмарти, на той ее стороне, что ближе к Дунаю. В годы "золотого века" на его месте стояло здание, известное как Haas-palota – с кариатидами, вазами, портиками и арками; стилистически – более пышная, более импозантная версия в те же годы построенной Миклошем Иблом Таможни. В 1896 году здесь работала касса, продающая билеты на выставку Тысячелетия. В войну здание погибло. В советское время на его месте появилось новое строение – "бетонные панели и нахальные ребра фасада семидесятых". В свою очередь с наступлением новой эпохи оно тоже было разобрано, и на его месте появилось стеклянное сооружение, не превышающее окрестную застройку по высоте, в гранях которого и отражаются прочие, старые, австро-венгерские здания площади.
Главным принципом городской жизни становится сохранение наследия "золотого века". Любой доходный дом, любой уличный фонарь или почтовый ящик воспринимается теперь прежде всего как память о былом величии, о лучшей поре в жизни города, о "прекрасной эпохе" и о Великой Венгрии, Nagy-Magyarország, которые были, и уже – не будут. Именно поэтому в современном Будапеште можно встретить немало того, что обветшало, состарилось или ждет ремонта с того самого 1896 года, но… Но совсем немного того, что намеренно поломано, испорчено, порушено.
Фасады с осыпавшейся штукатуркой в контексте города воспринимаются как знаки долгой прожитой жизни. Это морщины и седина. А не синяк под глазом.
Более того, на Западном вокзале в отдельной, похожей на шкатулку пристройке, все это время сохраняется в полной неприкосновенности Королевский зал ожидания. Интерьер, убранство, мебель… Почему? Видимо, потому, что отсутствие короля – еще не повод для уничтожения короны. Или потому, что ломать что бы то ни было – занятие неблагодарное и неприятное. И желающих уничтожить нечто красивое, хотя вроде бы в настоящее время и ненужное, просто не находится.
Торцы площадей
Туристы ходят по Будапешту, беспечно задрав головы вверх, разглядывая купола, портики и балконы. У знаменитого здания Оперы – тоже. Там – циркульные дуги арок, и пышные капители, и своды с кессонами. Однако стоит взглянуть и вниз, под ноги. Там, перед самым входом в Оперу, каменная брусчатка сменяется деревянной. Это – торцы. Те самые, из Ахматовой:
Мне ответь хоть теперь: неужели
Ты когда-то жила в самом деле
И топтала торцы площадей
Ослепительной ножкой своей?
В XIX веке торцами, деревянными брусками, вертикально вбитыми в землю, были замощены все центральные улицы Петербурга. Такие мостовые называли еще "уличным паркетом": он избавлял горожан от неумолчного грохота колес по камням булыжных мостовых, а лошади не разбивали на нем копыта.
Идея была предложена изобретателем Василием Гурьевым в начале XIX века. Первая торцевая мостовая появилась на участках Большой Морской и Миллионной улиц в 1820 году, а через двенадцать лет – на самой важной и модной части Невского проспекта, от Адмиралтейства до Фонтанки. Гурьев с гордостью отчитывался: "Все дома на Невском проспекте избавились от беспрестанного дрожания, которое повреждало их прочность. Жители успокоились от стуку, лошади ощутили новые силы и, не разбивая ног, возят теперь рысью большие телеги. Экипажи сохраняются, а здоровье людей, особливо нежного пола, получило новый быт от приятной езды…".
Именно деревянными торцами, кстати, решено было замостить Адмиралтейскую площадь на время строительства Исаакиевского собора, а также проезд от Невского к Зимнему дворцу, когда возводилась Александровская колонна. В обоих случаях торцы прекрасно выдержали тяжесть огромных каменных блоков и остались неповрежденными. Затем торцовые мостовые и тротуары появились в Лондоне, Париже, Берлине, Чикаго. И в Будапеште.
В Петербурге торцы чаще всего выглядели как шестигранные "шашки" и напоминали соты. Будапештские – прямоугольные или, как у Оперы, квадратные. Петербургские торцы вошли в русскую словесность. Их вспоминали Пастернак, Бродский, Гиппиус. Дмитрий Лихачев писал: "На булыжной мостовой потряхивает. При въезде на торцовую мостовую (а торцы были по "царскому" пути от Зимнего к Царскосельскому вокзалу, на Невском, обеих Морских, кусками у богатых особняков) потряхивание кончается, ехать гладко, пропадает шум мостовой".
Искать торцовую мостовую в Петербурге сейчас бесполезно. Не сохранилось ничего. При всех очевидных плюсах, торцы имели и существенный недостаток, точнее слабость: за ними нужно было постоянно ухаживать, мыть их, чистить и регулярно чинить. Во времена мира и покоя заниматься этим еще можно, но одновременно с революциями – затруднительно. Кроме того, они обернулись сущей катастрофой в наводнение 1924 года: всплыли и потащили за собой прохожих, как вспоминал Лихачев.
С тех пор их и перестали использовать. Так что единственная возможность прикоснуться рукой к недавней, но уже исчезнувшей истории столицы Российской империи – в Будапеште. Самые доступные и оберегаемые торцы находятся у здания Оперы. Известные лишь местным жителям квадратные – под аркой двора на внутренней стороне Музейного бульвара, прямоугольные – за входными воротами дома Густава Эмича в Йожефвароше. Можно нагнуться и потрогать пальцами старый деревянный брусок, теплый, отполированный миллионами подошв, с прожилками годовых колец и столетними трещинами.
Молитва венгра
"Верю в единого Бога. Верю в единую Родину. Верю в бесконечную милость Божию. Верю в возрождение Венгрии. Аминь".
"Молитва венгра", ежедневно произносимая венгерскими школьниками в 20–30-е годы ХХ века
Межвременье
Если о прекрасной эпохе Будапешт говорит каждой улицей, каждой фигурой атланта над аркой доходного дома и каждым квадратом торцовой мостовой под ногами, говорит красноречиво и с удовольствием, то о времени между Первой и Второй мировыми войнами – умалчивает. Может показаться, что от этой эпохи в Будапеште не осталось ничего. Более того, что ничего и не было построено. Тянутся квартал за кварталом респектабельные доходные дома времен Франца Иосифа, и ни одного небоскреба… После Трианона Венгрии было не до строительства, и в городе действительно нет ни одного строения, сопоставимого по праздничности силуэта и щедрости декоративного убранства с Парламентом, Оперой, Базиликой.