Про язык
Венгерский писатель Петер Надаш предлагает свою версию событий, приведших к утрате Венгрией независимости в XVI веке, напоминая о том, что в архаичном средневековом обществе понятие страна наполнялось куда меньшей конкретикой, чем в более поздние времена, и имело значительно меньше смысла, чем деревня:
"Кстати, следует пояснить, что когда местные говорят "деревня", то понимают под этим не населенный пункт с конкретным географическим наименованием. Для них это синоним мира, как для французов, когда они говорят: tout le monde – все, весь свет. Деревня – это и есть "все", а если кто-то в этот круг не входит, то, естественно, не имеет отношения и ко "всем". В определенном смысле они ведут себя подобно жителям Спарты, Лесбоса, Афин и других греческих полисов, которые всех, исключая себя, считали варварами. Или некими животноподобными существами, которые не знают и не почитают их богов, не знают толком их языка, словом, нелюдями. Примерно так вела себя рекрутированная из немецких, польских, венгерских, чешских и итальянских наемников средневековая армия, которой предстояло помериться силами – кстати, совсем недалеко от деревни – с грозными турками. В ночь перед битвой разноплеменные воины так перессорились, что повернули оружие друг против друга. Они не могли стерпеть, что другой, вместо нормальных слов, говорит что-то непонятное и не понимает их нормального человеческого языка. Перебив и разогнав друг друга, они открыли путь свирепому врагу, который за несколько веков почти дотла разорил эти края".
Успех давней экспедиции по поиску прародины не изменил положения и не отменил венгерского сиротства. И до, и после турецкого нашествия венгры оставались народом, живущим в самом центре Европы, в окружении народов романских, германских, славянских, не будучи родственниками никому из них.
"Отдельность" явлена была каждому, независимо от пола, возраста, социального положения и уровня образования: на этом, неиндоевропейском, языке вокруг не говорил никто. Вскоре венграм пришлось услышать и просвещенное мнение соседей. Иоганн Готфрид Гердер в сочинении "Идеи к философии истории человечества" и вовсе не оставлял венграм надежды на будущее: "…Между славян, немцев, валахов и других народностей венгры составляют меньшую часть населения, так что через несколько веков, наверное, нельзя будет найти даже и самый их язык". Австрийский поэт и драматург Франц Грильпарцер писал в 1840 году: "У венгерского языка нет будущего. Его идиомы не соответствуют европейским понятиям, распространение этого языка ограничено несколькими миллионами преимущественно необразованных людей. Если бы Кант написал "Критику чистого разума" по-венгерски, у него не нашлось бы и трех читателей. Венгр, говорящий только по-венгерски, остается мужланом, даже если обладает выдающимися способностями". Вполне фантастические представления об этом языке встречаются в науке и сейчас: "Венгерский язык не дисциплинирует его носителей в смысле необходимости тщательного исследования реальности. Более того, подобная лингвистическая гибкость просто подталкивает к импровизациям, и действительно венгры преуспели в создании длинных сказок и игнорировании реальных обстоятельств".
При этом языком государства и культуры в Венгрии удивительно долго оставалась латынь, в прочей Европе начавшая сдавать позиции со времен Реформации. Первая история венгерской литературы Давида Цвиттингера вышла в свет в 1711 году – на латыни; первая газета в 1725 году – тоже. Аристократия, тянувшаяся ко двору Марии Терезии, освоила немецкий и французский, но среднее дворянство говорило по-латыни еще в начале XVIII века, оставляя венгерский необразованному простонародью. Латинский сохранял статус государственного языка королевства Венгрии до 1848 года. Впрочем, и в крестьянском венгерском латинский пласт венгерского языка прослеживается без труда даже в ХХ веке. "Например, сорняк, именуемый повсеместно пастушьей сумкой, называют каствеллой (по-латыни – capsella bursa-pastoris)", – замечает Петер Надаш в книге "Прогулка вокруг дикой груши".
В первой половине XIX века венгерскую общественность охватила идея "Обновления языка" (Nyelvújítás). Речь шла о возвращении образованной части общества к собственному национальному языку, которого она не знала, и о придании этому языку должного статуса – как языка литературы, науки, администрации.
Говорят, первую речь в Национальном собрании на венгерском языке произнес граф Иштван Сечени, с которого вообще начинается тут многое – от судоходства до политических клубов, называемых словом kaszinó ("Ты куда?" – "В казино", – а сам конституцию сочиняет). Скандал получился грандиозный. Приличные люди, Цицерона наизусть цитируют, и тут вдруг… Язык – объективно – еще не был приспособлен к выражению актуальных политических и экономических понятий; впрочем, латынь тоже. Осознание необходимости формирования собственного национального языка привело к созданию Академии наук и возникновению собственных поэтических и прозаических произведений, создаваемых сразу на венгерском. Одно из них – написанная в 1833 году поэтом Верешмарти поэма про прекрасную Илонку, влюбившуюся в короля Матьяша. Приезжающие с поэтом знакомы благодаря скульптурной группе, изображающей Михая Верешмарти с читателями на площади его же имени в Пеште, а с его персонажами – благодаря фонтану "Охота короля Матьяша" у стены Королевского дворца в Буде.
В тот момент в культуре Венгрии сложилась ситуация, более известная нам по собственному историческому примеру. Сначала – цитата из сочинений Дёрдя Бешенея о венгерском языке (1778 год): "Я дивлюсь, глядя на наш великий народ, который столь велик, благороден и стоек в защите других своих сокровищ, а родной язык, похоже, совсем забыл… Каждый народ обретает знание лишь на родном языке, на чужом же – никогда". Теперь – о языке русском: "…Многие коренные и весьма знаменательные российские слова иные пришли совсем в забвение; другие, невзирая на богатство смысла своего, сделались для непривыкших к ним ушей странны и дики; третьи переменили совсем ознаменование и употребляются не в тех смыслах, в каких сначала употреблялись. Итак, с одной стороны в язык наш вводятся нелепые новости, а с другой – истребляются и забываются издревле принятые и многими веками утвержденные понятия". Так писал в "Рассуждении о старом и новом слоге российского языка" (СПб, 1803) адмирал Шишков, борец за чистоту русского языка, требуя вернуться к национальным истокам и избавиться от иностранных заимствований. Но преуспел не слишком; собственно, он и знаком-то большинству благодаря пародийной фразе "Хорошилище грядет по гульбищу на позорище", которой будто бы предлагал заменить фразу "Франт идет по бульвару в театр", да по упоминанию в "Евгении Онегине". Александр Пушкин к затее адмирала отнесся юмористически ("Шишков, прости: Не знаю, как перевести"), Карамзин не поддержал, "арзамасцы" посмеялись, и развитие русского языка обошлось без крайностей изоляционизма.
В Венгрии же победили "Шишковы", и весьма значительная часть попавших в язык иностранных слов была переведена на венгерский – категорично, искусственно, насильственно, но – успешно. Если б Шишков действительно предлагал заменить "франта" на "хорошилище", то достижения венгров, переделавших "театр" в színház ("дом представлений") и "бульвар" в körút ("круговую дорогу") его бы порадовали. "Обновление языка" в начале XIX века коснулось прежде всего корпуса слов, в рамках европейской культуры интернациональных: теперь здесь и аптека – не аптека, а gyógyszertár (дьодьсертар), и полиция – не полиция, а rendőrség (рендёршэг). Компьютер – и тот számítógép (самитогэп).
Энтузиазм был всеобщий: "Господин Жигмонд Терек, ходатай по делам обедневших дворян, обещает выплатить 20 форинтов тому патриоту, который переведет на венгерский язык "О духе законов" Монтескье. Расходы по изданию книги он берет на себя".
И национальная Академия наук была создана в те же времена и с той же целью: развитие венгерского языка называлось первой из ее задач. Инициатива принадлежала все тому же графу Иштвану Сечени; он отдал на учреждение "Ученого общества" годовой доход со своих имений. Здание Академии, построенное позднее, уже в начале 1860-х, на набережной возле Цепного моста поставлено эффектно, заметно издалека… Его можно считать первым шагом к тому стилю, что станет главенствующим в Будапеште австро-венгерских времен. Вслед за литературой архитектура Венгрии начинает поиск собственного языка и очень скоро его найдет.