Казанова знал, что если он не извинится, Гримани выйдет из себя. Гримани всю жизнь позволял себе чрезмерные вольности в обращении с ним, и Казанова их терпел из-за уважения к семье патриция. Однако он также понимал, что если он извинится, то Гримани воспримет это извинение как очередную уступку нижнего сословия верхнему, разрешающую ему продолжать издеваться над Казановой бесконечно.
– Джанкарло, дорогой, – разумно и спокойно толковал Казанова, – ты же знаешь, как я отношусь к твоей семье. Ты знаешь, как я всегда был признателен твоему отцу, великодушному Микеле Гримани, за его дружбу и поддержку моей семьи. Я не хочу портить эти отношения. Я тебя искренно прошу: давай не будем ссориться. Как сказал Пьетро, тут никто не прав. Тут просто возникло маленькое недоразумение, и все.
– Ты извинишься или нет? – давил Гримани.
– Я ни в чем не виноват. Моя совесть чиста.
Несколько секунд тянулась напряженная тишина, а затем Гримани окончательно взорвался и ударил своим громадным кулаком по столу, так что все карты разлетелись по сторонам.
– Ах ты, подонок! Ах ты, скотина! Да кто вообще тебя в свет пустил, грязь плебейская!
Он орал так громко, что с верхнего этажа на лестницу спустились полуобнаженные люди, чтобы понять, что происходит.
– Меня в свет пустили из-за моей образованности, из-за моего изящного вкуса и остроумия, потому, что я ценю дружбу, а не чин, как некоторые.
– Ханжа сраная! Всю жизнь подлизываешься к голубой крови! Всю жизнь раком перед всеми стоишь!
– Не подлизываюсь, а подстраиваюсь. Если бы ты хоть чуть-чуть знал, что такое выживание, что такое начинать с нуля, ты бы меня не осуждал. И сейчас, кстати, я вижу, что твои постоянные провокации и издевательства вовсе не бессмысленны, а наоборот, чем-то глубоко обоснованы.
– Паразит! Шарлатан! Писака ничтожный! Только умеешь людей надувать, больше ничего! – Гримани бил сильнее и сильнее, не зная чем изничтожить достоинство Казановы.
– Джанкарло, – Дзагури пытался его остановить, – не надо так…
– А еще говоришь, что чтишь моего отца! Именно ради уважения к моему отцу ты должен выполнить мою просьбу и извиниться.
– Да, отца твоего покойного я очень уважал, – терпеливо отвечал Казанова.
Дзагури не понял, почему Казанова сделал акцент на отце Гримани.
– Если бы не мой отец, ты бы в детстве с голоду умер, ублюдок!
– Да, я знаю.
– Если бы не он, все твои братья с тобой в гробу бы сейчас лежали!
– Скорее всего, да.
– Если бы не он, твоя мать, шлюха, ходила бы по мостам, сиськи свои всем показывала!
– Что? – Казанова спросил с перекошенным лицом. – Что ты сказал?
Гримани почувствовал, что он наконец задел Казанову.
– Да, оборванец. А что ты удивляешься? Ты что, не знал, что твоя мамаша всю труппу обслуживала? Ты не знал, что ее имел каждый, кто только ни заходил за кулисы.
– Дерьмо ты, Джанкарло. Настоящее дерьмо.
– Сладко, а? – Гримани ликовал. – Сладко представить, как она бывала в этом дворце? Как ее все одновременно имели? А?
– Одновременно – не знаю. Но то, что ее боготворил Микеле Гримани, знают все.
– Что? – Гримани растерялся.
– Более того, Джанкарло, всем уже давно известно, что Микеле Гримани – не твой отец, а мой.
Казанова это сказал с такой легкостью и естественностью, что все в зале окружили игральный стол и вытаращили на него глаза.
– Джакомо, – вздохнул Дзагури. – Зачем ты это сказал?
– Ты что, не знал, Джанкарло? Очевидно, тебе не говорили никогда, – Казанова гордо выпрямил спину, рассматривая остолбенелого Гримани, – что твоя мать, Пизана Джустиниан Лонин, тебя родила от твоего дяди Себастьяно Гримани, если не от тревизского ювелира Антонио Беллана. А моя мать меня родила от сенатора Микеле Гримани. Так что на самом деле я являюсь прямым наследником Микеле Гримани и, следовательно, имею право претендовать на все привилегии, принадлежащие его сословию. Более того, мне кажется, пора нам обнародовать эту правду. Пора городу знать, кто ты и кто я. На это, я тебя уверяю, у меня хватит литературной одаренности.
– Тебе этого не нужно делать, Джакомо, – Дзагури уговаривал своего друга уступить. – У тебя дела в гору пошли. Не искушай судьбу.
Гримани долго стоял с застывшим дыханием, не двигаясь. Гости в зале собрались в одну взволнованную массу. Лестница в коридоре была наполнена любопытной голой толпой. Граф Карлетти напрягся сзади Гримани, почесывая свой полулысый затылок. Пыхтящий Гримани наконец повернулся к Казанове, смерил взглядом с ног до головы и набросился на него со всей своей взбесившейся бычьей силой. Повалив его на пол, Гримани сел ему на грудь и схватил его за горло, так что у того глаза закатились, и лицо потемнело, и вены на висках вздулись.
– Только попробуй, сука. И у тебя одаренности хватит только на собственный некролог!
* * *
– Prosecco ergo sum!
– Lupocchiotto , что с тобой? Я никогда не видела, чтобы ты так много пил. И еще так рано утром. Ведь еще десяти нет, а ты уже четвертый бокал просишь!
Шипящий, пузыристый, прохладный напиток поднимал его дух до небес. Казанова чувствовал себя прозрачным облачком, проплывающим над голубой непорочной лагуной.
– Дядя Джакомо, а мы пойдем сегодня плавать?
Казанова слышал детский голос, но слов не разбирал. Он тащился, подгоняемый Франческой, в сторону рынка, по пути останавливаясь у каждого бакаро , поднимая бокалы за долголетие республики. Жара уже стояла невыносимая. Но Казанова не ощущал эту парилку; напротив, плавая в вине и в своем поту, ему казалось, что он плавает в каналах, в бухте, в открытом море, что все жидкости сливаются в одну-единую первозданную жидкость вселенной.
– Джакомо, тебя вчера искали, – сказала Франческа. – Микела, ей плохо.
– Что?
– Микеле плохо!
Один молодой человек загораживал проход к кампо де Пескария.
– Осторожно! Осторожно! – кричал он.
– Что случилось? – спросила Франческа.
– Эта калле будет сегодня закрыта, синьора. Раньше тут с одного дома упал кирпич. Прямо на прохожего.
– Ах! – Франческа ужаснулась. – Он сильно пострадал?
– По-моему, да. Его сейчас осматривают врачи. И вообще вся эта сторона Риальто становится опасной. Будьте очень осторожны, синьора.
Франческа взяла братишку за руку и пошла по другой калле, в конце которой тоже можно было выйти к рынку.
– А где дядя Джакомо? – спросил ее брат.
– Ой-ой-ой! Где он? – Франческа встревожилась. – Джакомо! Где ты? Где ты, миленький?
Казанова уже прорвался к лавкам и интересовался рыбами, хвостами бьющимися о деревянные стойки. Продавцы их обезглавливали острыми ножами и снимали мясо с костей. Морские гады шевелились в воде в бочках, а ползающие на столах быстро находили покупателей. Сниженные летние цены привлекали именно тех клиентов, которые в другие времена года, может быть, не могли бы себе позволить чревоугодничать.
– О, месье Казанова, добрый день! – поздоровались по-французски два господина.
Казанова на них сосредоточился и только через несколько мгновений понял, кто они: генерал-майор Голицын и генерал-поручик Волынский.
– Доброе утро, господа, – Казанова снял шляпу.
– Все-таки мы решили сами приготовить венецианский ужин, – возбужденно, с влажными бакенбардами говорил Волынский. – То есть не мы буквально. Мы наняли повара, месье Пьеро Тонон.
– О, великий мастер! Обязательно попробуйте его тушеного осьминога.
– Тушеный осьминог? Ой, у меня уже подсасывает.
– Скажите, а как…
Казанова забыл, что он хотел сказать.
– Да?
– Как… а…
– Графы?
– Да, графы!
– Спасибо. Графы довольны поездкой, – сказал Голицын. – Все еще в Париже веселятся. Не знаем даже, когда на родину вернутся.
– Понять можно. А их свита…
– Ой, вот ты где, мой хороший! – Франческа обняла Казанову. – Я волновалась. Тут кирпичи на голову падают. Знаешь?
– Франческа, поздоровайся. Это генералы Голицын и Волынский.
– Добрый день, мадам, – обратился к ней Волынский, разглядывая ее простонародную юбку. – У Вас замечательный супруг. Любите и берегите его.
– Добрый день, – Франческа ответила по-французски и покраснела, поскольку больше французских слов не знала.
– Прощайте, месье Казанова, – сказал Голицын. – Наша миссия выполнена.
– Успешно, надеюсь?
– Можно сказать, что мы заложили некий фундамент.
– Как я рад, господа. Как я рад.
– Всего Вам доброго.
– До свидания.
– Arrivederci, Signora .
Глазами проводив русских генералов за угол, Казанова кинулся на лавку с морскими гадами, руками копаясь в горах кальмаров и каракатиц.
– Ммм. Как я рад! Как я рад!
– Джакомо, что ты делаешь? – Франческа испугалась и застыдилась.
– Как я рад!
Казанова схватил одну каракатицу и облизал ее целиком, не упуская ни одного щупальца. Все на него смотрели. Брат Франчески прыгал от забавного зрелища.
– Прекрати, Джакомо! – крикнула Франческа.
Казанова ногтем прорезал спину моллюска и содрал с него кожу. Затем он зубами вытащил хребет и из живота высосал пузырь с чернилами.
– Осторожно, – предупреждал продавец. – Летом не рекомендуется их есть сырыми.
– Как я рад! Как я рад!
– Джакомо, миленький, что с тобой? – Франческа не знала, плакать или смеяться.
Казанова схватил еще одну каракатицу, и еще одну, а потом побежал к Большому каналу и сел в гондолу.
– Куда? – спросил гондольер.