То ли боль от пыток, то ли жалость к преданному до нынешнего дня доверенному, имеющему на руках большую семью, а скорее всего, напоминание о старости и одиночестве, сознание, что с помощью содержимого кедровой шкатулки былого не вернешь, воспоминание о своем-чужом доме, мертвом холодном кафедральном соборе, что бы ни было, но сыграло роль, сломило упрямство купца Шагалова. Он сделал знак, что хочет говорить, и, получив возможность, промолвил, с трудом шевеля обкусанными до крови губами:
- В подпол когда спускаться, от пола пятый кирпич вынуть. Там…
- Вот дурья башка, напрасные муки принимал, - сочувственно-удивленно сказал Шишка.
- Лицо оботри, - попросил Шагалов.
- Сейчас. Оботрем, обуем. Еще съездим вместе…
С пленниками, захваченными на таежной дороге, было покуда покончено, и Скоба сразу же, словно забыв об их существовании, перевел взгляд на отца Леонида.
- Ну а ты, поп, миром отдашь серебро-золото смармыленное или как?
- Все на виду в храме. Нет других ценностей.
- Брось, святой отец, вола водить. Про тебя-то известно. Думаешь, в святые мученики с моей помощью попадешь? Не надейся.
Скоба притянул за рукав к себе Шишку, пошептал ему что-то на ухо. Тот кивнул и выскользнул из церкви.
- Не надейся, - повторил Скоба. - Пальцем не трону. Сам отдашь.
- Нечего отдавать. А было бы, все равно не отдал бы.
- Глупый ты, поп. С мое, поди, прожил, а не уразумел, что огнем жечь, гвоздями к кресту прибивать - не самое страшное.
- А что ж самое?
- Самое? Я еще учусь. А вот те, кого ты мне ворами назвать хочешь, - те до конца уразумели.
Скоба снял малахай, лениво почесал пальцами в свалявшихся, влажных от пота волосах.
В это время дверь в церковь опять раскрылась, и стремительно вошел Шишка. Какой-то огромный продолговатой формы сверток светлел у него в руках. Играючи он поставил свою ношу, размотал матерчатую обертку. Одеяло в белом пододеяльнике с кружевной оторочкой по краям упало на пол.
Взглядам находившихся в церкви предстала двенадцатилетняя дочь священника в одной ночной сорочке и с распущенными волосами. Шишка обеими ручищами рванул легкую полотняную сорочку, и юная поповна оказалась совершенно голой. Стройное ее беззащитно-нагое тело с маленькими - торчком - упругими грудями белело среди трепетных огоньков свечек. Поповна трепетала, как огоньки свечек, от страха и не могла вымолвить ни слова.
- Аня! Дочка!
Священник ринулся было к дочери, но был сию же секунду задержан, руки оказались заломленными за спину.
- Не ори, поп. Отдашь что нужно, не тронут твое чадо, - спокойно начал вразумлять Скоба отца Леонида. - Нет - вот я ей жениха припас, - указал главарь на Крахмального Гроша. - Ну?
- А жена? Где жена? С ней что? - Священник лихорадочно переводил глаза с дрожащей обнаженной дочери на "жениха" и на главаря шайки. Дрожь, колотившая дочь, он чувствовал, вот-вот передастся и ему. Он боялся задрожать на глазах грабителей и молил Бога укрепить его дух. Слова молитвы, молниеносно проносившиеся в голове, путались.
- Тоже цела пока. Решай, поп. Слышал, я на терпенье слаб? Как бы не поздно.
- Вели отпустить, - попросил отец Леонид. - Отдам.
По знаку главаря двое его подручных отступили от настоятеля храма. Священник подбежал к дочери, поднял одеяло, укутал в него дочь и подхватил на руки.
- Отнесу домой…
- Э-э, погодь. А скуржа, рыже…
- Какая скуржа? - оборвал со злостью отец Леонид, ощущая, что и в его руках дочь не перестает дрожать крупной дрожью. - Серебро, что ли, на людском языке? Так в доме, в подвале.
- Эка в подпол потянуло их прятать-то, - усмехнулся Шишка.
…Через полчаса церковные драгоценности, умело запрятанные отцом Леонидом, перешли в руки Скобы и его шайки. Главарь был доволен. Богато! Серебра около четырех пудов и золота полпуда с лишком.
Внимание привлекли часы с крышкой в никелированном корпусе и на цепочке. "Въ День Ангела п-ку Зайцеву", - прочитал Скоба выгравированное на оборотной стороне крышки. Было и продолжение, но буквы непонятные. Должно быть, на чужом языке.
Часы Скобе понравились.
- Чьи? - спросил у священника.
- Раненый офицер из Твери, поручик, здесь умирал, просил переслать родным.
- А-а… - По настенным маятниковым часам Скоба перевел стрелки, сделал завод, послушал, как тикают, и часы покойного поручика исчезли в кармане лохматой шубы.
- С нами поедешь, поп, - распорядился. - Не то приведешь ненароком кого не след. - И когда при этих словах сдержанные рыданья попадьи перешли в громкие, прерывистые, заверил ее: - Вернется. На что он мне.
- Сани, упряжь в ограде есть. На двух бы повозках ехать, - сказал Шишка.
- Дело, - согласился главарь.
Через час грабители, а с ними и трое пленников, не будучи, как им казалось, никем замеченными в Пихтовой, не наделав шуму, были далеко от железнодорожного городка - на пути к заимке у Орефьева озера и Хайской даче.
По мелколесью, между островерхих оснеженных елей лошади бежали бойко. Головачев сидел рядом с Шишкой в передке первой повозки, правил. С хозяином своим бывшим ни в храме после пыток, ни в дороге словом не обмолвился. Шагалов, может, считал его предателем, а может, боль такая одолевала - не до разговоров. Что бы ни означало молчание, Головачев первым заговаривать не спешил. Да и он чувствовал себя неважно с тех пор, как "погрели" ноги. Да и говорить что, о чем?
До заимки добрались глубокой ночью и тут же кинулись выковыривать кирпичи в подполье.
Кедровая шкатулка, завернутая в тряпицу, лежала в сухой неглубокой нише. Скоба загреб пятерней содержимое, пропустил меж пальцев; от радости дыхание зашлось: ну вот, кажется, можно пожить на покое, без приключений, без риска. Кони до утра отдохнут - и подальше, подальше от этих мест самыми глухими проселками. Туда, где он никого не знает и его вовеки не видели.
С мыслями о дальней дороге и лег подремать. Не заметил, как погрузился в крепкий сон.
Разбудили выстрелы. Частая стрельба из винтовок и ружей шла совсем близко от избы.
- Крупа! Чоновцы! - Шишка, вооруженный сразу двумя револьверами, тормошил главаря.
Скоба сам уже сообразил: беда. Под выстрелы совсем рядом - это Шишка пустил в ход свое оружие - вскочил, уже с маузером на боевом взводе. Глянул в окно: со стороны Орефьева озера, хорошо различимые в светлеющих утренних сумерках, бежали к заимке десятка полтора человек, одетых кто в шинели, кто в полушубки.
Две пули, одна за одной, ударили в косяк. Скоба отпрянул. Зыркнул на сидевших в углу священника, купца Шагалова и его доверенного, кинулся в соседнюю комнату. Там Крахмальный Грош и еще один малый по кличке Вьюн вели стрельбу из окон. И с этой стороны - видно было - к дому бегут с десяток человек.
Двое из шайки, Акимка и Ларь, сторожившие лошадей, уже лежали неподвижно, уткнувшись в снег.
Оставалась еще комнатка с одним оконцем. Если и со стороны ее фигуры в шинелях и полушубках, - все, крышка.
Вбежал - комнатка пуста. Глянул в окошко - и чудо! - с этой, единственной стороны, близкой к густому хвойнику, началу Хайской лесной дачи, - ни души.
Меньше всего интересовало, где еще трое подручных, которые не попадались пока на глаза. Церковное добро уже не унести. Шкатулка? С собой!
Нужно позвать Шишку, ноги уносить вдвоем. Рванулся было туда, где азартно и не без успеха отстреливался Шишка, и отпрянул: на пороге с занесенной над головой лимонкой стоял какой-то шкет лет пятнадцати-шестнадцати, голубоглазый и носатый, в дубленой шубейке и шапке с красной полоской, пересекающей козырек. Скоба вовремя отскочил назад за перегородку - взрывом качнуло избу.
Шишку, попа, истинного хозяина заимки с сопровождающим, наверно, накрыло. Всех.
Некогда было об этом думать. Махом вышиб ногой двойные рамы, вывалился через оконный проем на снег, поднялся и побежал к лесу.
Оглянулся, нет ли погони, когда уж совсем рядышком с хвойными лапами очутился - рукой дотянуться можно. Носатый голубоглазый шкет с красной тряпкой на шапке догонял. И у него такой же, как у Скобы, маузер.
- Стой! - крикнул шкет.
Скоба чуть обернулся, почти не целился, знал: не промахнется. Направил дуло маузера в сторону шкета и нажал на спусковой крючок. Выстрела не последовало. Осечка!
За пазухой был еще наган. Но шкет не даст вытащить. Скоба попытался все-таки спасти положение: повернулся, рванул на себя шубу, распахивая, чтобы не помешала шуба махом выхватить наган, и со звериным устрашающим рыком пошел на тщедушного пацана. Тот спокойно поднял свой исправный маузер и дважды выстрелил…