Прожогин приготовился услышать знакомый неторопливый голос председателя Сибревкома, бывшего своего политического командира, с кем рядом прошел боевой путь в составе Пятой армии от Свияжска, от Волги, почти до самого Нижнеудинска. Голос человека, знакомством с которым гордился больше всего на свете. О котором бойцы слагали легенды и пели песни, а знаменитая писательница Лариса Рейснер говорила в своих красивых статьях как о коммунистической совести Красной Армии. Однако услышал опять телефонистку. Связь с Новониколаевском повреждена, известила она, провода оборваны.
- Как так? - переспросил он. Машинально, потому что знал: бандиты часто подпиливают столбы и обкусывают провода, вдобавок устраивают засады, приходится посылать целые отряды, чтобы восстановить линию.
- Что-нибудь еще нужно, Василий Кондратьевич? - напомнила о себе телефонистка Ольга.
- Соедини с Тютрюмовым, - словно очнувшись, потребовал он. И когда зазвучал густой хрипловатый бас начальника местного чоновского отряда, попросил:
- Приходи, Степан. Позарен нужен.
На вопрос, что за спешка, ответил:
- Такого у нас еще не было никогда.
Не сдержался, против воли прибавил в трубку:
- Золото! На миллионы!
После этого сообщения Тютрюмов, располагавшийся со своими бойцами в бывшем купеческом особняке на той же улице, в трех минутах ходьбы от укома, явился без заминки.
- Что за тип торчит у тебя в коридоре с Маркушиным? Какое золото?
- Садись, читай. - Секретарь укома уступил свое место Тютрюмову.
- Это что, написал тип, который за дверью? - спросил отвыкший за последнее время от чтения длинных бумаг командир местных чоновцев.
- Ты читай.
- Ох-х, белая косточка, моряк. Я на лицо глянул, сразу подумал… - комментировал Тютрюмов первые прочитанные строки заявления. Что подумал, начальник отряда пихтовских чоновцев не сказал, умолк, весь ушел в чтение.
- Вот это да. - Тютрюмов отодвинул исписанные красивым почерком листки, посмотрел на секретаря укома. - В двух ящиках даже платиновый песок. Ну и где все это? От какой печки плясать до озера?
- Не говорит пока. Настаивает, чтобы сначала поставили в известность губернское начальство.
- Ну а ты?
- С Николаевском связь нарушена. Нужно попробовать по железнодорожному каналу снестись, по телеграфу. Или, может, отвезти его в Новониколаевск, а? Как считаешь?
- Считаю, может, к лучшему, что нет связи.
- То есть?
- Без всяких то есть. Прежде чем начальству докладывать, нужно проверить. Мало ли чего написал. Место узнать нужно.
- Не скажет он нам.
- Скажет. Услышит то, что хочет, и скажет. Сейчас я сам с ним потолкую, не вмешивайся.
Тютрюмов открыл дверь и позвал старшего лейтенанта.
- Мы переговорим с Новониколаевском, - сказал, отрекомендовавшись. - Завтра в середине дня приедут из Сибревкома. Вашу просьбу служить во флоте рассмотрят. Спецы нужны. Будете на флоте, если на службе у Колчака не усердствовали…
- Конвой не участвовал в боях, - сказал Взоров. - То есть в критические, самые последние недели часть офицеров конвоя была на передовой. Мне не привелось.
- Тем лучше… А вот в Москву сообщать Сибревкому пока не о чем. Увезти могли золото. Да и место лишь по названию трудно найти. Здешние названия часто повторяются. На иной версте по два-три одинаковых. Промысловики даже путаются.
Взоров отрицательно покачал головой:
- Рыбацкое становище Сопочная Карга.
- Что? - переспросил Тютрюмов.
- Место, где убивали меня…
Украдкой Тютрюмов подмигнул секретарю укома: вот, мол, как надо вести разговор.
- Есть такое, - подтвердил. - Напрямую верст десять отсюда. Но там около озера нет избы, как вы утверждаете. - Начальник чоновского отряда кивнул на стол, где лежали исписанные рукой Взорова листки.
- Есть, - тихо, но твердо возразил Взоров.
- Противник мог перед дуэлью и соврать, - сказал секретарь укома. - Назвать другое озеро.
- Исключено. Абсолютно ему не было смысла лгать.
- Второй Сопочной Карги вроде бы нет у нас, - помолчав, проговорил секретарь укома.
- Нет, уверенно кивнул Тютрюмов. - Бывал я на том озере весной. Помню: избы около него нет.
- Есть, - упрямо повторил Взоров.
- Чем гадать, лучше съездить туда. На месте видней, - предложил начальник чоновского отряда. - Как? - обратился к Взорову.
- Согласен, - ответил старший лейтенант.
- Хорошо бы обернуться до приезда губернского начальства. Утром рано выехать. Как? - Командир местных чоновцев посмотрел на Взорова.
- Согласен, - опять односложно ответил Взоров.
- Тогда на рассвете выедем.
- Лошади твои. - Секретарь укома отпер сейф, положил туда заявление Взорова и сданный им наган.
- Об этом не беспокойся. В полшестого будут у крыльца. - Тютрюмов посмотрел на часы. - Пойду соснуть.
Остановившись у порога, спросил:
- А что с милиционером? Долго ему сидеть в коридоре?
- Пусть к себе идет. Я скажу.
- Сам отправлю. - Тютрюмов скрылся за дверью.
Некоторое время, оставшись вдвоем, молчали. Потом Прожогин снял висевшую на вбитом в стену гвозде шинель, протянул Взорову, указал на жесткий диван.
- Ложись, отдыхай.
- А вы?
- Посижу еще. Описать все положено. Как появился ты, что рассказал тут…
Старший лейтенант скатал шинель, пристроил вместо подушки, стянул пыльные сапоги и лег на спину, глядел в серый, давным-давно не беленный потолок. В кабинете стало сумрачней. Это секретарь укома подкрутил фитилек керосиновой лампы, убавил освещение.
- Ты каждый день Колчака видел? - спросил.
- Почти каждый. Когда как, - откликнулся Взоров.
- Правду говорят, будто он кресла ножом кромсал, когда не в духе бывал?
- Не знаю. Я не видел.
- А что любовница у него была?
- Не любовница - жена. Тимирева Анна Васильевна.
- Ты о ней как-то прямо-таки уважительно.
- Анна Васильевна была сестрой милосердия.
- Хороша сестричка милосердия. Спала с палачом.
- Я не могу разделить такой оценки адмирала. - Взоров вспыхнул, хотел было подняться.
- Ладно, ладно, - примирительно сказал Прожогин. - При мне разрешаю не разделять. А при других - совет: помалкивай. Понял?
- Понял.
- В Питере-то мать-отец?
- Никого. Мать умерла в Марселе. Нынче сорок дней.
- Да-а… - Прожогин вздохнул. - И у меня ни родной души на белом свете в тридцать пять… Спи. А то так ничего и не напишу.
Спустя минут двадцать намаявшийся, намытарившийся за гражданскую на одному ему ведомых сибирских и дальневосточных сухопутных дорогах бывший морской офицер, колчаковский телохранитель, спал.
Прожогин посмотрел на него, подумал, что надо бы его отправить поскорее в Новониколаевск, захотел узнать, ожидается ли днем поезд туда, снял трубку. Телефон молчал. Теперь уж и по городу не позвонить никому. Чертыхнулся про себя, зевнул и взялся опять за перо…
Как и заверял начальник Пихтовского чоновского отряда Тютрюмов, ровно в половине шестого, за час до рассвета, три добрых верховых жеребца были около здания укома.
Собирались недолго. Минуты - и подковы коней глухо стучали по немощеной проезжей части тихой, наполненной лишь легким шелестом тополиных листьев центральной улицы - бывшей Большой Московской, а с недавних пор Пролетарской.
В нехотя уходящих сумерках смутно прорисовывались одно- и двухэтажные дома, в большинстве бревенчатые и редко - каменные, оштукатуренные.
Свернули в переулок и вскоре пересекли рельсовые пути. Где-то поблизости, справа должен находиться железнодорожный вокзал. Старший лейтенант всматривается и не увидел его: предрассветный туман скрывал самое красивое здание уездного городка.
Взоров довольно хорошо помнил дорогу: в предыдущий раз, оказавшись за окраинными домами, по глубокому извилистому логу ехали, забирая вправо, потом - по равнине, потом - между высокими, похожими на гигантские грибы стожками…
И сейчас командир чоновского отряда за околицей направил своего жеребца тем же путем; так же спешивались, выбираясь из лога. То, что с ноябрьской ночи врезалось в память старшего лейтенанта снежной равниной, открылось теперь в лучах предосеннего восходящего солнца таежным буйнотравным лугом.
Дальше ехали между крупными, достигавшими высоты в три, а то и четыре аршина кочками, поросшими жухлыми, грязно-желтыми пуками травы. Расширявшиеся кверху кочки выглядели уродливыми столбиками. Взоров понял: их-то во время поездки в ночь на девятнадцатое ноября он и принял за стожки. Вид стожков придавал кочкам облепивший их снег… Почва вокруг кочек была болотистая, зыбкая. Гнилая вода под копытами коней чавкала.
Ехали молча - сказывалась проведенная почти без сна ночь.
Тютрюмов изредка оборачивался, окидывал взглядом Взорова. Начальнику чоновского отряда, Взоров чувствовал, хотелось что-то спросить, но он сдерживался. Один-единственный раз за весь путь Тютрюмов заговорил. Когда въехали в хвойник и были уже близки к цели, он, поворотившись всем корпусом в седле, сказал:
- Озеро из старицы речки Чая образовалось. После заноса устья старицы песком и лесным ломом. Чалбышей привозили со становища… Много попадалось.
Непонятно, зачем сказал: секретарь укома наверняка знал, а Взорову в высшей степени безразлично - и про возникновение озера, и про каких-то чалбышей. Догадывался: рыба, а какая - зачем это ему?