- Руперт будет адвокатом, когда я возвращусь, - сказал я.
- Да, - отвечала Люси, - и знаете, Мильс, я теперь начинаю жалеть, что Руперт больше не будет с вами. Вы так давно знаете и любите друг друга! И потом вы вместе подвергались ужасным испытаниям!
- Ничего, я спокоен: Неб остается со мной, а Руперту приятнее будет на суше. Его призвание - адвокатура.
- Но вы будете иногда думать о нас, Мильс? - проговорила Люси с глазами, полными слез.
- О, еще бы! Смею надеяться, что и вы не забудете меня? Да, кстати, я еще не возвратил вам своего долга. Вот вам обратно ваши золотые монеты; посмотрите: это те самые, которые вы мне дали на прощанье; я скорее согласился бы лишиться своего пальца, чем израсходовать хотя одну из них.
- А я думала, что они пригодятся вам. Но вы отняли у меня эту иллюзию.
- Разве вам неприятно знать, что у меня не было крайности прибегнуть к ним? Зато тепперь, когда я уезжаю с разрешения мистера Гардинга и ни в чем нуждаться не буду, я возвращаю вам ваше золото с процентами.
- Нет, нет, Мильс, я ведь не Руперт…
С этими словами я хотел вложить ей в руку маленькую вещицу, но Люси так стиснула свои пальцы, что я не мог ничего поделать.
- Нет, нет, Мильс, я ведь не Руперт. Можете сделать иное употребление из ваших денег.
- Как денег! Но ведь это маленький медальон на память о вашей дружбе.
Пальчики Люси раскрылись так же свободно, как у ребенка, и я беспрепятственно вложил в ее руку мой подарок, который ее очень обрадовал.
Я не буду распространяться о нашем прощании. Руперт проводил меня до судна. Выходя из дому, я обернулся, окно раскрылось; из него выглянула головка Люси.
- Пишите нам, Мильс, пишите почаще, - были ее последние слова.
Мы тронулись с восходом солнца при попутном ветре и благоприятном течении.
"Кризис" было судно очень легкое на ходу, легче даже "Тигриса". Здесь я мог пользоваться полным комфортом; нам подавались скатерти, тарелки, кувшины и прочее; одним словом, на "Кризисе" имелись во удобства жизни, какие только можно себе представить на борту торгового судна.
С нами вместе вышло около дюжины разных судов; между ними - два военных корабля от республики, перед нами - несколько торговых судов, которые, казалось, намеревались соперничать с нами в скорости хода. Мы все прошли мель, на расстоянии одного кабельтова друг от друга; но скоро мы обогнали их на целую милю, что нас всех привело в настоящий восторг. Мрамор стал доказывать, что наше судно превосходит их не в одной скорости, но также и в других отношениях. Что ж, не мешает быть о себе хорошего мнения, а тем более о корабле, к которому принадлежишь!
Я должен сказать правду, что в первые минуты я не совсем хорошо чувствовал себя в своей новой должности, будучи еще очень молод, чтобы командовать людьми, годящимися мне в отцы и опытными в морском искусстве. Но достаточно было нескольких дней, чтобы я приобрел уверенность в себе и заставлял исполнять свои приказания так же спешно, как это сделал бы главный лейтенант. Приблизительно недели через две, когда я находился на вахте, наше судно было застигнуто сильным ветром. Капитан Вилльямс остался очень доволен моими распоряжениями, и, главное, тем хладнокровием, которое не покидало меня. Впоследствии я узнал, что во все время ветра он стоял у люка, запретив другим лейтенантам показываться. Я был предоставлен самому себе и прекрасно со всем справился. Раньше капитан Вилльямс имел обыкновение заходить на палубу во время моей вахты, чтобы посмотреть на небо и проверить все ли в порядке. Но теперь он прекратил эти визиты, доверяя мне, как самому Мрамору. Похвалы капитана, а еще более доверие его ко мне доставили мне большое удовольствие.
Наш переезд затянулся. Наконец, подул попутный ветер, и мы пошли, как следует.
На другой день, когда я был на утренней вахте, на самом рассвете показался парус. Это было судно несколько больше нашего и со скорым ходом. Когда взошло солнце, капитан и главный лейтенант взошли на палубу. Сначала они оба думали, что это английское судно, возвращающееся из Западной Индии. Но, присмотревшись внимательно, Мрамор стал уверять, что судно - французское. Капитан Вилльямс решил итти прямо на него, чтобы рассмотреть его вблизи. На нем было двенадцать пушек. Этого было достаточно, чтобы мы держались настороже. Как только мы приблизились к нему, капитан объявил, что, вне всякого сомнения, это французское судно, имеющее так же, как и мы, каперские свидетельства. Не успел он произнести последних слов, как неприятель стал готовиться к битве.
Мы подняли свой флаг с раннего утра. Французы же сохраняли свое инкогнито до тех пор, пока все легкие паруса не были улажены. Тогда с их стороны послышался выстрел из пушки, и взвилось на воздух трехцветное знамя.
Наш капитан сразу почувствовал, что ему придется иметь дело с опытным и неустрашимым противником. Но отступать уже было поздно, и мы также начали готовиться к бою. Мрамор чувствовал себя, как рыба в воде. С каким хладнокровием и поспешностью он командовал! В десять минут все было готово.
Действительно, трудно встретить два торговых судна, обнаруживавших в своих приготовлениях столько искусства и знания дела, как это было у "Кризиса" и "Дамы Нанта", так назывался наш неприятель. В тот момент, как мы выстроились в ряд с "Лэди" (прозвище, данное французскому судну нашими матросами), оба судна сделали одновременные залпы.
Меня поставили на бак с приказанием следить за снастями и стрелять из ружья лишь в критические минуты.
Началось с того, что упали два блока от шкотов и кливера. Пока мы перестреливались с "Дамой Нанта" в течение двух часов, у меня дела было по горло, я даже не мог оглядеться вокруг себя, чтобы сообразить, кто одерживает победу. Многие из нашего экипажа были убиты и ранены, снасти сильно повреждены.
Очевидно, французы были вдвое многочисленнее нас. Вдруг над моей головой раздался страшный треск, и, подняв глаза, я с ужасом увидел, что повалилась главная фок-стеньга с реями и парусами. Тотчас же капитан приказал всему экипажу оставить пушки и приступить к исправлению аварии. В тот же момент и неприятель прекратил стрельбу. С обеих сторон сообразили, что безумие для торговых судов продолжать борьбу, вместо того, чтобы позаботиться о необходимом - о починке повреждения.
Рулевые действовали с большой осторожностью. "Кризис" поворотил к северу, а "Дама Нанта" удалилась от нас на целую милю. За работой мы и не заметили, как наступила ночь. В этом сражении из нашего экипажа два человека было убито на месте, а семеро - ранены; из них двое умерло, а остальные выздоровели, за исключением одного лейтенанта, который не мог поправиться во всю жизнь, так как человек, исполняющий на нашем корабле обязанности хирурга, не сумел извлечь пули из его раны. В ту эпоху хорошие врачи были редки и практиковали лишь на суше.
Глава IX
Однажды я был разбужен сильным толчком. Мрамор, стоящий на вахте, потребовал меня к себе.
- Вставайте скорее, Веллингфорд, вы мне нужны на палубе.
В одну минуту я очутился в присутствии главного лейтенанта, протирая себе глаза, как будто бы они от этого могли лучше открыться. Стоял туман.
- Посмотрите-ка, Мильс, по направлению этой точки. Ведь это наш друг, француз, всего в полмиле от нас.
- Почему вы так думаете? - в изумлении спросил я.
- Потому что я его сейчас видел своими собственными глазами. Этот туман рассеивается, и мне достаточно было одного момента, чтобы узнать врага.
- Что же вы теперь думаете делать, Мрамор? Мы уже теперь убедились, что француз не из трусливых; в ясную погоду мы не могли одолеть его, а теперь туман.
- Положитесь на старого командира; он не может забыть недавних повреждений своего судна, а потому я полагаю, что, для очистки совести, он настоит на вторичном сражении. Да, Мильс, на борту этого судна будет чем поживиться тому, кто завладеет им.
Затем он приказал мне спуститься вниз и тихонько позвать всех наверх.
Мрамор предложил выстрелить в французское судно и, воспользовавшись туманом, взять его на абордаж. Если мы незаметно приблизимся к нему и застигнем его врасплох, наш успех несомненен.
- Во всяком случае, не мешает приготовиться. Мрамор, - сказал капитан, - тогда будет видно, что делать.
Не успел он произнести этих слов, как у нас закипела работа. В каких-нибудь десять минут все пушки были выставлены в батарею и заряжены картечью. Мы в лихорадочном нетерпении ждали первого сигнала. Нам казалось, что перед нами множество кораблей, но все они один за другим исчезали из глаз, заволакиваемые густым туманом. Было строго запрещено разговаривать; но тот, кто увидит неприятеля, должен немедленно пойти на корму и донести о том. Более двенадцати человек совершили эту прогулку, но напрасно: они все ошибались. Между тем, мы продолжали наступать медленным ходом. Прошло двадцать минут томительного ожидания, - судно не показывалось. Мрамор не терял хладнокровия и уверенности в себе, но капитан и его помощник посмеивались; а матросы покачивали головами, пожевывая табак. Наконец, думая, что Мрамор ошибся, решили бросить преследование и плыть в прежнем направлении. Капитан уже собирался дать приказ убрать пушку, как вдруг я заметил судно, не более как в трехстах шагах от нас. Я молча вытянул руку по направлению кормы, и мои глаза тотчас же встретились со взглядом капитана; в один миг он уже очутился на баке.