- Если мы только не будем вместе, - снова заговорил Бирон, - то погибнем каждый порознь.
"Кто погибнет, а кто и нет! - опять подумал Миних. - Не суди, мой друг, о других по себе!"
Миних ясно понимал, что Бирон завел с ними эту речь единственно из трусости, которая так и сквозила в каждом его слове. По природе своей Миних был храбр и отважен, и трусость Бирона органически была противна ему. Если бы Бирон хотел, наоборот, не объединить с собой, а восстановить против себя такого человека, как Миних, то он должен был говорить именно так, как сделал он на сей раз.
В его тоне слишком ясно слышалось желание запугать своих собеседников теми страхами, которые чудились ему самому. Он видел, что эти страхи далеки в особенности Миниху, а также и Остерману, но он объяснял это тем, что он, Бирон, дальновиден, а они - нет. Миних же понимал, что выказываемый Бироном страх доказывает вовсе не его дальновидность, а слабость. И он понял тоже, что со слабым человеком не годится ему, Миниху, связывать свою судьбу. Он слышал рассказ о том, что арабы в Африке при охоте на диких зверей не берут людей, которые могут струсить и тем самым дать почувствовать зверям, что они сильнее человека. Сам Миних не трусил ни пред неприятельским войском, ни пред толпой и потому побеждал и мог управлять; трусливый же Бирон мог только наводить страх, но истинная тайна управления совершенно не давалась ему.
- Итак, господа, я предупредил вас! - заключил герцог свои слова и выпрямился, воображая, что он сейчас очень величественен. - Предлагаю вам подумать о моем совете; он вытекает из насущнейших наших интересов! До доброго свидания, господа! - и, будучи уверен, что после всего сказанного им, ни Миних, ни Остерман не смогут ничего замыслить против него, потому что ведь это так очевидно идет вразрез с их интересами, Бирон вышел из комнаты, громко стуча каблуками, как будто показывая этим, что он имеет право не стесняться здесь и он не стесняется.
Остерман посмотрел ему вслед таким взглядом, каким может смотреть старый, опытный учитель на удалявшегося после невыдержанного экзамена школьника.
- Ну до свидания, старина! - фамильярно сказал ему Миних и тоже удалился большими решительными шагами.
"Да, я стар! - сказал сам себе Остерман, оставшись один. - Но именно поэтому-то, что я стар, я останусь один, когда вас обоих не будет, как я остался, когда не стало Меншикова!"
В это время вошли четыре гайдука, подняли кресло, в котором полулежал Остерман и понесли его в карету, чтобы отвезти домой.
17
ЧЕТВЕРО РУССКИХ
Через день после своего разговора с Шешковским о Селине де Пюжи, Митька Жемчугов, согласно данному обещанию, должен был дать отчет относительно того, что успела сделать Грунька.
Утром Шешковский прислал сказать через рассыльного, чтобы Митька с ответом прямо пришел к "начальнику", то есть к генерал-аншефу Андрею Ивановичу Ушакову, начальнику Тайной канцелярии.
Генерал-аншефа Митька узнал только тогда, когда побывал у него в собственном доме на Фонтанке, где был разведен у Ушакова, большого любителя цветов, огромный сад с оранжереей.
Ливрейный лакей провел его в кабинет хозяина, где за круглым письменным столом сидели сам Ушаков, Шешковский и кабинет-секретарь Яковлев, по-нынешнему - государственный секретарь.
- Ну садитесь, здравствуйте! - встретил Митьку с приветливостью Ушаков. - Да нет, садитесь сюда к нам, за стол! - сказал он, видя, что Жемчугов берет стул, чтобы поместиться в отделении.
Митька знал и раньше, что Ушаков к нему хорошо относится, но никак не ожидал попасть к нему и быть принятым так уж запросто, да еще вместе с таким важным сановником, как Яковлев. Последнему Ушаков тотчас же представил Жемчугова, тот же, ласково улыбнувшись, кивнул головой и проговорил:
- Да, я слышал, знаю.
С Шешковским Митька поздоровался по-приятельски и сел к столу рядом с ним.
- Ну что, наша штука с француженкой удалась? - спросил Ушаков, показывая своим вопросом, что при Яковлеве можно говорить совсем не стесняясь.
- Удалась, ваше превосходительство, - ответил Митька, - мною приготовлен верный человек к Селине. При ней со вчерашнего дня в горничных верная девушка состоит.
- Как же она попала туда?
- Очень просто. В "Петербургских ведомостях" было объявлено, что требуется горничная по адресу француженки. Девушка сейчас же выпросилась у своей госпожи, дворянки Убрусовой, а та в высшей степени была рада, что будет получать с нее оброк вместо того, чтобы кормить ее, и, конечно, отпустила к француженке. Последняя обрадовалась, что девушка умеет говорить по-французски, и тут же с большим удовольствием наняла ее.
- Пожалуй, было бы лучше и осторожнее, чтобы она не открывала своего знания французского языка, - сказал Ушаков.
- Напротив, со скрытым знанием французского языка нечего было бы делать, раз француженка совсем одинока и ей даже поговорить не с кем, а теперь горничная стала ее другом.
- Ну и что же? Выяснилось уже что-нибудь? - спросил Шешковский.
- Выяснилось, и весьма интересное, - ответил Митька, - француженка имеет отношение к бывшему в Петербурге польско-саксонским послом графу Морицу Линару.
- К графу Морицу Линару? - спросили его в один голос все трое - и Ушаков, и Яковлев, и Шешковский.
- Да. Она, то есть француженка, только и спрашивала, как ей найти графа Линара в Петербурге и как узнать, приехал ли он сюда или нет. Она с первого слова обещала горничной десять рублей, если та узнает, как найти здесь графа Линара.
- Но ведь его здесь нет, - сказал Ушаков.
- А, может быть, он явился, только инкогнито от нас? - предположил Яковлев.
- Надо разобрать сначала, - проговорил Шешковский, - кто такая эта француженка, так усердно выслеживающая его, чья она шпионка и кому нужно найти Линара в Петербурге.
- По-моему, - проговорил Митька, - она вовсе не шпионка, а действует сама за себя, а графа Линара наверно нет в Петербурге!
- А… у вас, значит, есть еще подробности? - спросил Ушаков.
- Нет, фактических подробностей у меня нет никаких, кроме того, что я имел уже честь доложить, а все, что я сказал сейчас, - простой вывод.
- Откуда вы выводите, что француженка действует сама за себя.
- Из того, что она сразу наводит справки об интересующих ее лицах, а не выжидает и не высматривает. Так откровенно может вести себя только безобидная женщина, и притом влюбленная.
- Так что, вы думаете, что француженка влюблена в графа Линара? - опять спросил Ушаков.
- В этом нет ничего удивительного: у графа было, вероятно, слишком много, да есть и теперь, любовных связей и интрижек, чтобы в их число не попала история с хорошенькой француженкой.
- Хорошо! Но почему вы так уверены, что графа Линара нет в Петербурге, инкогнито, конечно?
- Прежде всего потому, что мы знали бы об этом, - заметил Шешковский.
- Нет, а потому, что, очевидно, Линар хотел отделаться от француженки, которая ему надоела, и сказал ей, что поедет в Россию, в Петербург, а сам уехал совсем в другую сторону, в надежде, что Селина де Пюжи или вовсе побоится за ним ехать, или если и решится и явится в Петербург, то никак не найдет его здесь.
- Все это очень правдоподобно, - сказал Ушаков. - Значит, в политическом отношении француженка совершенно никакого значения иметь не может?
- Напротив, - опять возразил Митька, - она может стать весьма выгодным орудием, если граф Линар прибудет сюда вновь польско-саксонским посланником.
Все, конечно, знали отлично прошлую историю графа Линара в Петербурге, но никому и в голову не пришло, что можно сделать предположение, которое высказал теперь Митька.
Ушаков и Яковлев недовольно насупились, Шешковский же спокойно ждал разъяснения со стороны Жемчугова, в нем вполне уверенный, то есть в том, что хотя его слова как будто и были очень смелы, но, во всяком случае, он не сказал их зря.
И Митька пояснил свои слова:
- Я понимаю так, - стал говорить он, - что мы обязаны блюсти прежде всего интересы его высочества герцога Бирона, как регента Российской империи.
Ушаков и Яковлев кивнули головой в знак подтверждения и выразили на своем лице удовольствие обороту дела, взятому Жемчуговым.
- А интересы его высочества, по моему крайнему разумению, - продолжал тот, - настоятельно требуют, чтобы граф Линар приехал сюда.
- Почему же? - спросил Ушаков.
- Потому, ваше превосходительство, что этот человек явится лучшим истолкователем чувств его высочества перед принцессой Анной Леопольдовной, которая, по своей прозорливости в отношении польз и нужд России, несомненно должна желать симпатичного польско-саксонского посланника.
- В отношении польз и нужд России?
- Конечно! Ее высочество Анна Леопольдовна - по рождению славянка.
- Ведь ее матушка была русская.
- А отец - немец!
- А отец - герцог Мекленбургский - тоже по происхождению славянин: ведь прежде чем называться немецкими герцогами Мекленбургскими, предки ее высочества были славянскими государями с титулом королей Вендских, и единение принцессы Анны Леопольдовны в отношении польско-саксонского посла, как представителя славянской державы, является исключительной политической комбинацией.
- Да, - перебил Митьку Ушаков, - но польско-саксонский двор никогда не решится прислать ныне послом графа Линара, который был отозван по требованию самой императрицы.
- Обстоятельства меняются; ныне русский двор мог бы по собственному почину просить в Дрездене, чтобы оттуда был прислан граф Линар.
- Но кто же решится написать туда? Едва ли герцог найдет возможным.