ГЛАВА VI
Я отправляюсь на Запад
Я приехал к дяде на другой день, как раз вовремя, чтоб усесться за завтрак со всей семьей. Прошло чуть не три года, в течение которых в этом устойчивом доме не произошло почти никаких перемен. Тогда я был в первый свой приезд свежий американский юнец, дивившийся на невиданные шотландские кушанья, вроде копченой семги, вахни , копченой баранины, и старавшийся отгадать, что такое таится под крышками. Если я и заметил какую перемену, то разве только в том, что вся семья относилась ко мне гораздо почтительнее, чем раньше. Прежде всего, конечно, была отдана дань соболезнования по случаю смерти моего отца грустным покачиванием головы со стороны женской половины семьи, а затем завтрак прошел в изумлении перед моими блестящими успехами. Они были так рады, слыша обо мне такие лестные вещи. Я сделался ведь почти великим человеком. Где теперь эта великолепная статуя Гения?.. Где и другие мои произведения?
- Она не с вами? Она не здесь? - спрашивала меня тупоумнейшая из кузин, встряхивая своими кудряшками. Она, кажется, думала, что я все это привез с собой на извозчике, или держу спрятанное в кармане, словно сюрприз, подносимый в день рождения. В недрах этой семьи, не освоившейся с бессмыслицами дальнего Запада, пышные корреспонденции Пинкертона в "Sunday Herald" были приняты за чистую монету. Трудно было бы и вообразить что-либо более мучительное для меня, чем эти разговоры; в продолжение этого завтрака я чувствовал себя в положении школьника, подвергнутого сечению.
Но наконец этот мучительный завтрак окончился, и я попросил позволения побеседовать с дядей Адамом насчет "моих дел". При этом заявлении физиономия добрейшего человека изрядно вытянулась. Когда это заявление было повторено дедушке (он был туговат на ухо) и он изъявил желание присутствовать при совещании, мне показалось, что грустное настроение дяди Адама на минуту сменилось видимым раздражением. Однако внешность его не выражала ничего, кроме обычной сердечности. Все мы церемонно перешли в соседнюю со столовой библиотеку - мрачный театр для исполнения удручающих дух деловых пьес. Дедушка набил табаком глиняную трубку, уселся у нетопившегося камина и принялся бурно сосать трубку. Утро было холодное и пасмурное, но, несмотря на это, окно позади него было приоткрыто, и штора приспущена. Он сидел с каким-то странным видом, словно потерпевший кораблекрушение. Дядя Адам занял позицию за столом посредине. Ряды дорогих книг смотрели со своих полок на всю эту сцену пыток. Я слышал чириканье воробьев в саду и голос моей игривой кузины, усевшейся за фортепиано в гостиной у меня над головой и затянувшей какую-то унылую песню.
В такой-то обстановке, в угрюмом настроении, с какою-то мальчишеской краткостью и отрывистостью, уставившись глазами в пол, я поведал моим родственникам о своем финансовом положении, о своем долге Пинкертону, об утрате всякой надежды на скульптуру, о карьере, которая мне предстояла в Соединенных Штатах, и о том, что, прежде чем продолжать залезать в долги и дальше, я решил рассказать обо всем своим родным.
- Очень сожалею, что вы не обратились ко мне, - сказал дядя Адам, - позволяю себе утверждать, что это было бы приличнее.
- И я то же думаю, дядя Адам, - возразил я, - но ведь я совсем не знал, как вы приняли бы мое обращение к вам.
- Надеюсь, я никогда не оборачивался спиной к моей плоти и крови, - ответил он напыщенным тоном; только моему робкому уху в его тоне послышалось больше раздражения, нежели любовного чувства. - Не мог же я забыть, что вы сын моей сестры. Я смотрю на это как на свой долг. У меня нет другого выбора, как принять вполне на свою ответственность создавшееся у вас положение.
Я мог только пробормотать: "Благодарю вас" в ответ на эти слова.
- Да, - продолжал он, - и я вижу что само провидение позаботилось том, что вы явились как раз вовремя. У моей прежней фирмы есть свободная вакансия; они теперь стали называться "Итальянскими оптовиками" ,- добавил он, подмигивая мне с оттенком юмора. - Вам повезло: мы ведь назывались просто оптовиками. Я завтра же определю вас на это место.
- Погодите, дядя Адам, - прервал я его. - Я совсем не того хотел бы. Мне хотелось бы только, чтоб вы уплатили мой долг Пинкертону; он человек не богатый. Я прошу вас лишь очистить меня от долга, а не о том, чтобы вы меня обеспечили на всю мою жизнь.
- Если б я пожелал быть с вами резким, я мог бы вам напомнить, что попрошайка не располагает свободным выбором, - сказал мой дядя, - что же касается до устроения вашей жизни, то вы уже пытались сами это сделать, и сами видите, что из этого вышло. Теперь вам волей-неволей приходится подчиниться руководству людей более солидных по летам и более разумных, чем вы сами. Что же касается ваших друзей (о которых мне ровно ничего не известно), их планов и предложений, и разговоров о каких-то открытиях на дальнем Западе, - я просто-напросто ничего не хочу знать обо всем этом. В том же положении, какое я, по счастливой случайности, могу вам предоставить, и за которое любой благоразумный молодой человек с радостью ухватился бы, вы будете, для начала, зарабатывать восемнадцать шиллингов в неделю.
- Восемнадцать шиллингов в неделю! - вскричал я. - Да мой бедный друг даром давал мне больше этого!
- Это тот самый друг, об уплате долга которому вы теперь хлопочете? - заметил мой дядя с видом человека, готового выдвинуть решительный довод.
- Адам… - произнес мой дедушка.
- Я очень сожалею о том, что вы присутствуете при этом совещании, - обращаясь к каменщику с деланной любезностью ответил дядя, - но должен вам напомнить, что вы сами того хотели.
- Адам… - повторил старик.
- Я слушаю вас, сэр, - сказал мой дядя.
Дедушка два-три раза пыхнул своей трубкой, не говоря ни слова, а затем промолвил:
- Мне тошно смотреть на тебя, Адам.
Дядя, видимо, был задет этим оскорблением.
- Очень жалею, что это так, - сказал он, - и еще больше жалею о том, что это было высказано в присутствии нашего собеседника.
- Верю, что тебе это неприятно, - сухо ответил ему старый Лоудон. - Да ведь я не из церемонных. Слушай, милый мой, - обратился он ко мне. - Я твой дед, так ведь? Не обращай внимания на Адамовы слова. Я помогу тебе. Я богат.
- Батюшка, - сказал дядя Адам, - я хотел бы поговорить с вами наедине.
Я встал.
- Сиди, сиди! - крикнул мне дедушка почти свирепым тоном. - Если Адаму надо что сказать, так и пусть говорит. Деньги, какие здесь есть, - мои, черт побери! И меня должны слушаться!
На эти обращенные ко мне ободрительные слова дядя, по-видимому, не нашел никакого замечания. Дважды приглашенный говорить, он дважды уклонился. Мне показалось, что он вдруг проникся ко мне нерасположением.
- Слушай-ка, что я скажу! - сказал дедушка. - Ты сын моей Дженни! Я устрою тебя. Твоя мать всегда была моей любимицей, а с Адамом я никогда не ладил. Я и тебя люблю; ты разумный парень, ты хорошо понимаешь строительное дело. Ты был во Франции, а мне говорили, что там отличные знатоки штукатурной работы. А у нас во всей Шотландии не найдется такого строителя, который бы так много занимался штукатуркой, как я. Если ты займешься этим делом с теми деньгами, какие я тебе дам, так ты сделаешься богаче меня.
Дядя Адам прокашлялся и сказал:
- Это прекрасно, отец, и я уверен, что Лоудон чувствует это. Это прекрасно и справедливо. Но позвольте мне высказать вам, что, быть может, было бы лучше, если бы это оформить в виде документа.
Вражда, всегда теплившаяся между этими двумя людьми, при этих словах едва не вспыхнула ярким пламенем. Старый каменщик повернулся к своему отпрыску и вытянул губы, словно раздраженная обезьяна, некоторое время храня молчание, а потом сказал:
- Позвать Грегга!
Слова эти произвели видимый эффект.
- Он ушел к себе в контору, - пробормотал дядя.
- Позвать Грегга! - повторил дед.
- Я же вам говорю, что он в конторе, - повторил дядя.
- А я тебе говорю, что он ушел покурить, - возразил старик.
- Ну, хорошо! - крикнул дядя, с раздражением поднимаясь с места. - Я сам схожу за ним.
- Не надо! - крикнул дед. - Сиди здесь, не уходи!
- Но, черт возьми, как же его тогда позвать! - крикнул дядя с большой раздражительностью.
Дедушка вместо ответа взглянул на своего сына с какой-то школьнической усмешкой и позвонил.
- Возьми ключ от сада, - сказал он вошедшему слуге, - пойти туда, и если мистер Грегг, стряпчий, там, - а он всегда сидит под боярышником, - скажи, что старый мистер Лоудон ему кланяется и просит его сюда прийти на минутку.
"Мистер Грегг, стряпчий!"… Я сразу понял то, что сначала было для меня загадкой, - значение слов моего дедушки и тревоги бедного дяди. Дело шло о завещании дедушки.
- Послушайте, дедушка, - сказал я, - я не добиваюсь ничего подобного. Все, чего я желал, - это была ссуда, примерно фунтов в двести. Я сумею сам о себе подумать, у меня есть друзья в Соединенных Штатах, и имеются в виду благоприятные случаи и надежды…
Старик махнул мне рукой.
- Здесь я говорю, - отрезал он.
Мы все трое замолчали и стали ждать стряпчего. Он наконец явился; служанка доложила о нем. Это был сухой, но не угрюмый человек, в очках.
- Слушайте, Грегг, - крикнул ему дед, - вот в чем дело. Что может сделать Адам с моим завещанием?
- Боюсь, что я не верно вас понимаю, - проговорил ошеломленный законник.