- Да, письмо в цифрах. Запомните, вы привезли ее из Петербурга в каблучке. Туфельки уже готовы.
На лице Мелитрисы изобразилось такое глубокое изумление, а вытаращенные глаза настолько стали напоминать благородный китайский материал, что Лядащев расхохотался.
- Что вы так оторопели? Это обычный способ перевозить секретную почту. И еще в шляпах, в локонах, в поясах, в тростях - да мало ли…
- Господин Лядащев, но как я отдам эту… шифровку? А если у меня спросят, откуда она у меня? Что я отвечу?
- Надеюсь, вы шутите, - грустно усмехнулся Василий Федорович, весь его вид говорил - как с вами, красавица, трудно… просто невозможно разговаривать. - Вы не должны допускать самой возможности такого вопроса! Разговор с Сакромозо надо построить на том, что рыцарь безусловно сам знает, от кого вы в Петербурге получили шифровку. А если он это знает и вы, в свою очередь, знаете, то что об этом говорить?
- А если Сакромозо свои домыслы выстроит на том, что об этом как раз и надо говорить? Если он вздумает меня проверять?
Лядащев почесал кончик носа, словно помогая себе правильно оценить ситуацию.
- Если Сакромозо будет настаивать на ответе, то вы… Запомните, это важно! Вы скажете, что шифровку взяли в тайнике. Теперь нам надо придумать этот тайник, и чтоб без дураков, чтоб все достоверно.
Вначале Лядащев придумал тайник в Новом пешеходном мосту через Мойку. Этот мост десять лет назад построил архитектор Растрелли, и его по сию пору зовут Новым. Мыслилось так: на растреллиевском мосту, где все позолота, оконные проемы с карнизами и фигурными наличниками, каждая ваза может быть тайником, а главное, он расположен близко от императорского дворца.
Сам придумал, сам передумал. Лядащеву не понравилось, что слишком там людно, посему было решено устроить тайник в фонаре на въезде в Семионовский мост. В массивной подставе фонаря, оказывается, один кирпич вынимается, в этой нише письмо спрятать легче легкого. Остановились перед мостом, нагнулись, будто бы пряжку на башмачке поправить, кирпичик незаметно отодвинули.
- Причем это все не придумка, - веско сказал Лядащев. - В нашем деле все должно быть точно. Я сам этим тайником пользовался.
- Это я поняла, - нетерпеливо перебила Лядащева Мелитриса. - Но кто положил в этот тайник для меня шифровку? Я-то должна это знать.
"Дотошная девица, - с уважением подумал Василий Федорович. - При этом спокойна и холодна. Голос что хрустальный ручей… Может, и будет от нее польза…"
- Ладно. Расскажу вам суть дела. Некоторое время назад мы поймали вражеского агента. Он русский, но служил пруссакам. Назывался он у них Брадобрей. Кое-что мы у него узнали, например, пароль, с коим вы пойдете, и еще кое-что, по мелочам. Настоящего разговора с Брадобреем не получилось, потому что он умер в лазарете.
- От пыток? - прошептала Мелитриса с ужасом, и Лядащев увидел, как щеки девушки заливает густой, брусничный румянец.
- Нет, девочка, не бойтесь, - сказал он мягко. - Никто этого Брадобрея не пытал. Он болел сердцем, а при аресте, видно, перепугался, и у него случился кровяной прилив к мозгу. Так лекарь в госпитале сказал. У него отнялась речь. Потом частично вернулась. Допрашивал агента один человек, он не по нашему ведомству - некий капитан Корсак.
- Его зовут Алексей? - встрепенулась Мелитриса. - Он друг князя Оленева.
- Он самый, - кивнул Лядащев. Девушка вдруг засмеялась со счастливыми нотками в голосе.
- Я никогда не видела Корсака, но князь Никита рассказывал о нем. Я верю, что этот капитан не сделает ничего дурного. Продолжайте, Василий Федорович.
- Продолжаю, - Лядащев обрадовался, что в Мелитрисе проснулся живой интерес. - Капитан Корсак нашел к агенту подход. Во всяком случае, все, что нам Брадобрей сообщил, было его предсмертной исповедью. Но из всего, что я здесь рассказал, вам надо помнить только одно: шифровку в тайник положил Брадобрей. На всякий случай его словесный портрет: ему около сорока, лицом неприметен, голубоглаз. Но поминать его можно только в самом крайнем случае, если будет задан прямой вопрос. Вы меня поняли?
- Что в этой шифровке? Какое ее содержание? - Мелитриса с трудом привыкала к плоскостопному шпионскому несообразному языку.
- Вам этого знать не надо. Приказали, вы исполнили. И все! А любопытство большой грех, - возвысил он голос, видя, что Мелитриса пытается отстаивать свои права. - Так уж в нашей службе принято - не знать ничего лишнего, подальше от греха.
Маленькая цифирная записка, аккуратно уложенная в полый каблучок правой сафьяновой туфельки, таила в себе ничего не значащую информацию о партикулярной верфи в Петербурге. По перехваченной у Брадобрея шифровке виден был круг его интересов.
Лядащев предполагал, что в Берлине уже знают об аресте Брадобрея, но он не мог знать, что маленький барон Блюм, собиравший сведения о русском флоте, находился уже в Кенигсберге. Добывать и переправлять сведения о русских кораблях сейчас в Петербурге было некому, поэтому по предъявлению шифровки из каблучка Мелитриса была бы непременно разоблачена.
- А пароль?
- Пароль надо учить наизусть. Он странный. Это латынь. То есть обращаетесь по-немецки: "Доблестный рыцарь!"… Обращение также часть пароля. А дальше латынь. Я вам тут на бумажке написал. Когда выучите, сожгите бумажку на свечке. Или нет, еще забудете, лучше отдайте мне. Я сам сожгу.
Ну вот и все. Инструкции, наконец, получены. Мелитриса ушла в свою комнату. Боже мой, как все это глупо! Видел бы папенька покойный, в какую неприятную историю вляпалась его любимая дочь. Да что - вляпалась, в капкан попала. Но почему? Чем она прогневила Господа? Наверное, грешной и запретной своей любовью… Может быть, другого мужчину любить и угодно Богу, а этого нет. Потому что он старше ее, он опекун, он должен быть как отец, а она голову потеряла. Потеряла и не хочет ее найти, чтобы водрузить на место. Мелитриса засмеялась сквозь вдруг набежавшие слезы. Не могу… Или не хочу? А может быть, это одно и то же? Молитва ее кончилась обычным вопросом и обычной мольбой: "Господи, можно мне его любить? Можно?.. Где ты, мой любимый? Господи, где он?"
По дороге в Кенигсберг ей казалось, что, добравшись до места, она сразу поймет, что делать. Если гулять по центральной улице каждый вечер, то в течение недели, ну, двух, она непременно встретит князя Никиту. А на месте оказалось, что город огромен, окраины чисты и вполне пригодны для обитания приличного человека. Так где же его искать?
Да и в этом ли дело? Она стоптала бы три пары башмаков железных, притупила три посоха кованых, чтоб найти своего Финиста, но ведь в Кенигсберге ее попросту не выпускают из гостиницы. Она опять пленница и подчинена чьей-то злой воле.
Но не надо падать духом, надо надеяться на лучшее. Лядащев не злой человек. Если ее встреча с Сакромозо пройдет удачно и Лядащев останется доволен, то по возвращении в гостиницу она попросит его помочь, чтобы отыскать ее опекуна.
- Лядащев не откажет, он друг, - прошептала Мелитриса, перекрестилась, поднялась с колен и развернула бумажку с паролем. - Redeamus ad arietes nostros, - прочитала она латинский текст, законченный переводом. - Вернемся к нашим баранам… - она невольно рассмеялась, - одни бараны кругом, а если не бараны, то овцы.
Встреча в саду вблизи замка
Ожидаемое письмо, вернее, небольшую записку, передала горничная: это для мадам, принес мальчик, нет она его не знает, нет, он не просил денег за услуги… Еще несколько "нет" и, сжимая в кулаке монетку, горничная удалилась. Это была белесая, сдобная, любопытная и необычайно самодовольная особа. Разговаривая с Мелитрисой, она надменно кривила губы и зыркала по углам, ожидая увидеть там что-то запретное и тайное.
"Они нас все презирают, - с обидой подумала Мелитриса. - Мы победители, а они не только нас не боятся, но всегда готовы оскорбить. И при этом улыбаются слащаво."
Лядащев меж тем развернул записку. Она была немногословна. В восемь вечера за фрейлиной будет послана карета, на встречу фрейлина должна явиться одна, после приватного разговора она будет доставлена в эту же гостиницу - вот точный ее перевод. Самой длинной была последняя фраза: "Податели сего рассчитывают на понимание, скромность и предусмотрительность фрейлины, письмо предназначено только для ее глаз, по прочтении сжечь".
- Ну вот, Мелитриса Николаевна, и дожили вы до серьезного дня. Где ключ, там и скважина. Помните, что вы мне говорили? - глаза Лядащева азартно блестели.
- Ничего я не помню, - Мелитриса от возбуждения топнула ногой. - Я вообще боюсь ехать. Я трусиха! Я вас предупреждала…
- Опять все сначала, - Василий Федорович поднял глаза горе, как бы призывая всевышнего в свидетели.
- А вы как думали? - в голосе девушки звучали слезы. - Вы только вообразите, как это глупо! Я вхожу в дом к совершенно незнакомому человеку, я ему не представлена, и вместо того, чтобы поздороваться, а потом завести какой-нибудь вежливый отвлеченный разговор, я брякаю про каких-то дурацких баранов, да еще на латыни. Девицам не пристало знать этот язык. Я не синий чулок!
- Но ведь это пароль, - застонал Лядащев, черт бы побрал этих светских восемнадцатилетних дур. - И потом, это всем известная пословица, ее не возбраняется знать даже фрейлине Ее Величества!
- Ответ тоже пословица? Ваш Сакромозо мне должен сказать: "Не бойтесь…" как это… "ovem lupo committere - доверить овцу волку". Получше вы не могли пароль придумать? Это просто неприлично!
"Вы бы лучше за жизнь свою поостереглись", - подумал Лядащев машинально, и мысль эта его отрезвила, пропало раздражение, под рукой оказались и нужные слова, и участливый тон: