Что бы ты сказал на моем месте? Рассыпался бы в благодарности? Так поступил и я в тот вечер и на следующий день, когда около пяти часов мы распростились друг с другом. Резидент был во всем безусловно прав. Я вернулся в Ангкор в значительно лучшем настроении, чем был накануне. Опасения за судьбу Апсары рассеялись. А это было самое главное. Что же касается остального, то, право же, для меня не было новостью узнать, что ханойские археологи меня недолюбливают. Зато я узнал, что у меня есть друзья, верные защитники. А это, как ты знаешь, всегда очень меня радовало.
"Теперь нам следует, - сказал я себе, - быть осторожнее и как можно меньше показываться в обществе Апсары, принимать ее только дома, в интимной обстановке. Впрочем, увы, ведь миссис Вебб недолго осталось пробыть с нами!"
Подобные размышления вернули мне душевное равновесие, и к концу дороги я уже сумел отыскать правдоподобную причину желания резидента поговорить со мной. Не правда ли, ведь не могло быть речи о том, чтобы огорчить моих милых приятельниц, рассказав им о вероломстве этих господ, которых я надеялся проучить по приезде, о том, как они ложно истолковывали нашу близость. Мне казалось, что прошли уже целые годы, как я от них уехал. Поэтому-то так радостно и забилось мое сердце, когда еще издали, сквозь деревья, я увидел сверкающие огни виллы. Скоро я увижу Максенс. Она еще не спит. Осторожно я поднялся по ступенькам веранды, стараясь не разбудить борзую, которую, если только она начинала лаять, трудно уж было унять. Должен сознаться - после предостережений резидента не могу сказать, чтобы зрелище, представившееся моим глазам, доставило мне особенное удовольствие.
Миссис Вебб была в большой зале с Апсарой. Без сомненья, они не ждали меня раньше завтрашнего дня. Но, кажется, довольно легко переносили мое отсутствие. Обе они показались мне необычайно веселыми. Всюду были бутылки из-под шампанского. Хорош бы я был, если бы со мной на виллу сейчас проник какой-нибудь сеид из французской школы!
Но мое внезапное появление не удивило их. Напротив: после секундного замешательства они приветствовали меня самыми радостными возгласами.
- Ах, милый друг! - воскликнула Максенс. - Как мы рады! Но вы весь в пыли! Скорее бокал шампанского!
И с бокалом в руке я все еще, очевидно, имел крайне принужденный вид - преодолеть это довольно трудно даже людям менее застенчивым, чем я. Смех зазвучал еще громче.
- Ну, что случилось? - спросила миссис Вебб. - Вы, кажется, не очень рады нас видеть? Мужчины все одинаковы, дорогая моя. Возвращаются неизвестно откуда и еще разыгрывают из себя жертву.
- Максенс, поверьте, что…
Я чувствовал, до какой степени моя досада могла казаться смешной. Но мне никак не удавалось овладеть собой и решиться на самое простое - посмеяться вместе с ними.
- Ну, что же было угодно от вас вашему главному резиденту?
- Ничего особенного, - пробормотал я, отлично понимая, что было бы совсем некстати продолжать разыгрывать сейчас роль статуи командора.
- Ничего? Не угодно ли! Что я вам говорила? А я-то в это время переписывала на машинке его доклад, да еще отправила его!.. Между прочим, должна вам сказать, что считаю ваш доклад выдающимся.
- Вы находите?
- Я говорю то, что думаю. Вы ведь знаете, что в этой области я никогда не говорила вам комплиментов. Вкрались только две или три маленькие неточности, и я позволила себе их исправить.
- Да… - сказал я, несколько обеспокоенный, - вы…
- Да, пустяки. Ну, оставьте же ваш похоронный вид. Апсара, миленькая, здесь больше нет шампанского. Будьте так добры, принесите из ледника две, три бутылки.
На одну минуту мы остались одни. Я прильнул губами к прекрасным, медного оттенка волосам миссис Вебб.
- Ну, перестали дуться?
- Максенс, Максенс, какой же я дурак! Но почему мне показалось, что мое отсутствие вам было совершенно безразлично?
Она улыбнулась.
- Видите ли, милый друг, это всецело ваша вина. Мудрость человеческая говорит, что никогда не следует оставлять женщину одну. А тем более двух женщин.
В Ангкоре осени не бывает. Во все времена года вид деревьев остается неизменным. Вечно это безжалостное лето, блестящее, влажное, как губка, и на здешней земле никогда не гниют желто-красные листья.
И все же, по мере того как приближался день отъезда Максенс, мы испытывали такое чувство - хоть и не хотели себе в этом признаться, - какое закрадывается в наши сердца в осенние дни где-нибудь за городом, когда лес пахнет дымком от травы, которую жгут, когда луга просыпаются, окутанные туманом… Пользуясь редкими днями, когда деловые поездки позволяли господину Бененжаку оставаться в Сием-Реапе, мы приглашали два-три раза на виллу его и Монадельши. Последний раз всем нам взгрустнулось к концу завтрака, все вдруг замолчали. У наших гостей были те же мысли, что и у нас, только скромность не позволяла им выразить их вслух, и они молча думали о той пустоте, что останется после отъезда Максенс, вносившей в наше изгнание столько веселой фантазии. Мое волнение возрастало от этого еще больше. Я гордился Максенс. Я чувствовал к ней глубокую признательность, видя, как ее все любят.
Апсара не присутствовала на этих завтраках. Хотя миссис Вебб и была совершенно свободна от подобных предрассудков, но все же охотно допускала, что посадить резидента за один стол с туземной танцовщицей - значит поставить его в довольно фальшивое положение. До моей поездки в Компонг-Том мне никогда не приходилось обращать на это ее внимание. В последние дни Максенс как будто смутно догадывалась о моем разговоре с главным резидентом. И, как мне показалось, с того дня веселость ее стала несколько умереннее. Впрочем, всякая натянутость исчезала, как только мы оставались одни, и никогда Апсара не имела случая заметить какого-либо изменения по отношению к ней с нашей стороны. Милая Максенс! Она была так деликатна. И эта природная деликатность сочеталась с ее свободной манерой держать себя. Я никогда ни в одной женщине не встречал ничего подобного!
Уже близок был тот день, когда она должна была нас покинуть. Я даже не осмеливался спрашивать ее об этом. На следующий день после моего приезда в Компонг-Том она получила предлинную телеграмму. Распечатав, она прочла ее в моем присутствии - я мог спрашивать ее только глазами.
- Итак, - сказала она, вздохнув, - нужно подчиниться. Еще две недели! Хоть этого добилась!
- Только две недели? Почему же не больше?
- Милый друг, нужно быть благоразумным. Я ведь здесь не дома, и, быть может, мое пребывание здесь слишком затянулось, по крайней мере с точки зрения ваших интересов.
- Максенс, что вы хотите этим сказать?
- Выслушайте меня. Ведь я приехала сюда только на две недели. Мой кузен, адмирал, согласился по моей просьбе отсрочить на месяц свой вторичный приход в Сайгон. Третьего дня я протелеграфировала ему, прося отсрочки еще на месяц. Вот ответ на это. Только две недели! Больше он не может. Через две недели он будет в Сайгоне. И я должна там быть.
- Но ведь он же имеет право распоряжаться как хочет.
- Не настолько, как вы думаете. Ведь он не какой-нибудь владелец яхты, путешествующий ради собственного удовольствия. За ним повсюду следуют целых двадцать пять штук военных судов! А ведь это бросается в глаза… Я и так боюсь, что навлекла на него какие-нибудь подозрения. Прочтите внимательнее его телеграмму: "Совершенно невозможно. Подозрительность Японии сильно возбуждена присутствием в течение месяца в корейских и маньчжурских водах американской эскадры. Справка по этому поводу японского посланника в Белом доме. Запрос в сенате. Тысяча сердечных сожалений".
- Все это кажется мне довольно серьезным, - сказал я. Она пожала плечами.
- О, не огорчайтесь. Он занимает достаточно большой пост, чтобы защитить себя. Но с моей стороны было бы не-
хорошо настаивать. Он и так уже был очень мил. Он сделал все, что мог.
- Да, - повторил я грустно, - он сделал все, что мог. В последние дни мы посетили все те места, где были так счастливы. Когда мне теперь случается видеть план Ангкора, он заставляет всплывать в моем воображении мощные развалины города, ограда которого когда-то защищала великолепие кхмерского государства.
Но сколько интимных подробностей вношу я в этот план! Газовый шарф, забытый на могучей шее гаруды; свежие, только что сорванные орхидеи, оставленные у подножия божества из голубого камня; шум шагов, то замедленных, то ускоренных и наконец остановившихся в темной галерее, в конце которой черный треугольник открывает вид на зелень и золото лесов… Видишь, сколько искушений для археолога! Я не спрашиваю себя, что больше люблю: Байон, Ангкор-Ват или Та-Прохм? А спрашиваю: "Где сильнее билось мое сердце - в Та-Прохме, в Ангкор-Вате или Байоне?"
Максенс шла впереди, с любовью рассматривая скульптуру, связывающую звенья гигантской азиатской эпохи. Апсара шла за ней, сосредоточенная и молчаливая. Казалось, ни один камень этого чудовищного некрополя не ускользал от их внимания. Казалось, одна и та же страсть воодушевляла этих женщин, столь несхожих между собою. Максенс - высокая, белая. Солнце золотило ее волосы каждый раз, как только проникало в какую-нибудь щель в сумраке зелени или гранита. Апсара в своих темных покрывалах, загадочная, как те божественные танцовщицы из камня, у подножья которых мы проходили и которые, казалось, улыбались своей земной сестре.
Временами Максенс останавливалась, внимательно рассматривая какую-нибудь статую или барельеф. Она обращала на них внимание Апсары, говорила тихо, почти шепотом, подавленная величием развалин, иногда обращалась ко мне. Я замыкал шествие.