Из твиндеков поднимались заключенные, пристраивались в очередь, гремя котелками и мисками. Лиза взобралась на приступок кухни и черпала варево из парящего котла, покрикивая: "Получай, разбойнички, со дна пожиже, добавки не будет!" Льняные волнистые волосы трепал ветерок, щеки девушки разрумянились. Николай отвел от нее глаза. "Овчарка? Да никогда не поверю! Сам-то ты легавый…" - вновь подумал он, поднимаясь на мостик.
* * *
К вечеру небо затянулось, ветер потеплел и повернул к югу против часовой стрелки - верный признак ухудшения погоды. И точно. Едва Николай сменился с вахты, как повалил мокрый снег. Во всех пяти твиндеках зэки установили нары и теперь, скользя по талому снегу и чертыхаясь, сооружали из досок на палубе гальюны-туалеты - по одному против каждого трюма, укрепляя их клиньями и распорками.
Палуба "Полежаева" ограждалась не фальшбортами как на большинстве торговых судов, а здесь их заменяли цепные релинги, натянутые на невысокие стойки. Конструкция эта удобна тем, что во время шторма захлестывающая палубу волна без всякой задержки выливается вновь за борт; но зато и выходить из помещений в штормовую погоду опасно: смоет за борт.
О том, что ожидает "временные удобства" - дощатые гальюны - при первом же шторме, предупредил капитан судна Берестов начальника конвоя Роберта Ивановича Майского, сухощавого человека лет под пятьдесят, похожего в своих массивных роговых очках с толстыми стеклами на завзятого книжного червя, по недоразумению одетого в форму энкаведе. Майский невозмутимо кивал, слушая капитана.
- Как я вас понял, в случае шторма полторы тысячи единиц спецэтапа останутся без сортиров?
Капитан поморщился.
- Именно так. - Берестов, моряк еще старой, дореволюционной закваски, свободно владевший несколькими иностранными языками и увлеченный китайской поэзией, вообще-то вполне терпимо относился к определенным словечкам, слыша их от людей необразованных, грубых, диких, но физически страдал, когда их употребляли те, кому, кажется, следовало бы ценить чистоту русского слова.
- Боюсь, что и кухни рискуют быть смытыми за борт. Говорю это вам в виде неофициального "морского протеста". То есть мы, команда, предпримем все возможные меры. Остальное придется списать на форсмажорные обстоятельства, океан. Вы все сделали, Роман Романович? - капитан повернулся к стоящему у порога боцману, сутуловатому человеку с красным лицом, белой, густой шевелюрой и яркими василькового цвета глазами.
- Так точно, - произнес Роман Романович сиплым с мороза голосом.
- На своего боцмана я надеюсь, - сказал капитан, - и все же…
- Ну что ж, все понятно, значит, и кухни снесет вместе с сортирами… - с видимым удовольствием повторил не понравившееся капитану слово Майский.
Не терпел начальник этапа чистоплюев, полагавших, что все на свете можно решить, опираясь на некие выработанные веками правила. "Нет, дружок, мерси. И белые капитанские перчатки ты прибереги для вечера вальсов, а мне предоставь сортиры. Сунуть бы тебя на сутки-другие в камеру с мальчиками, осужденными по 136 или 141 за убийство и изнасилование, ты бы у меня завопил: "Стрелять, стрелять их!" А я с такими день и ночь колупаюсь, мне поручено страну очищать, чтоб такие, как ты, после раскланивались и помахивали вежливо ручкой".
- Ну что ж, если смоет удобства - обойдутся без них, не велики господа. - Он поправил массивные очки. - Наша задача - погрузить этап здесь и по счету высадить на причале в Нагаево. Сумеем мы при этом организовать двухразовое питание и одноразовое посещение сортира - вопрос не главный.
- А я считал, что вы и мы обязаны обеспечить людям элементарные человеческие условия…
- И ошиблись! - почти весело возразил Майский. - Речь идет не о "людях", как вы подчеркиваете, капитан, а об опасных преступниках. Страна воевала, а они отсиживались в плену, воровали, работали на немцев. Это им вы хотите обеспечить жизненные условия? - Точки в линзах дрожа остановились. - У меня они расстреляли всех родных в Черновцах. До единого человека! А теперь я им буду чаи разносить?! А вот! - и Майский согнул руку, сделал неприличный жест. Капитан вновь сдержался.
- Наверное, не все они поголовно были карателями? - усомнился он. - И в плен далеко не все попали добровольно?
- Допускаю, но не я их судил, не мне их и оправдывать. Моя задача - доставить их по счету живых или списанных, то есть мертвых. У вас, капитан, тоже есть приказ, давайте каждый делать свое дело.
- Сожалею, что довелось участвовать в таком предприятии, - сказал капитан, демонстративно закладывая руки за спину.
- В таком случае позвольте и мне предъявить некоторые претензии. Я не разрешаю вашей команде яшкаться с заключенными. - Майский, так и сказал: "яшкаться", а не "якшаться", заставив капитана снова поморщиться.
- Боцман, в чем дело? - спросил он.
- Это Николай Аминов. Он крепил кухню, по ходу дела разговаривал с поварихой. Она женщина, даже девушка.
- Немецкая овчарка, - уточнил Майский. - Прошу, товарищ капитан, не посылать более матросов на работы, которые обязаны выполнять зэки.
- Хорошо, - трудно выговорил капитан. - Вам понятно, боцман? - спросил он.
- Есть! - Повернувшись по-военному, боцман вышел из каюты.
- Роберт Иванович, вам выделена отдельная каюта. Вахтенный матрос проводит. Честь имею. - Капитан не опустил рук из-за спины.
* * *
Николай Аминов сменился с вахты в четыре утра и не видел, как началась посадка. Ворочаясь на своей узкой койке со штормовым бортиком, он думал о Лизе. И только о ней, странным образом отделяя девушку от окружения, в котором она существовала, забывая о невероятных, невыносимых даже для крепких мужчин лишениях, которые она уже перенесла и обречена переносить впредь. "Пройдет, словно солнцем осветит… - беззвучно шептал он. - Словно солнцем осветит… Вот уж точно, словно солнце! И волосы у нее, как лучи солнца, и глаза тоже лучатся. Преступница? Неправда, мне-то зачем бы она врала? Просто ей не повезло. Надо же было ей, оставшись жить при оккупантах, чем-то питаться? Родись она здесь, в Приморье - и ходила бы теперь в институт, и когда-нибудь я встретил бы ее на улице студенткой. Да разве посмотрит такая, если все у нее в порядке, на меня, матроса с семью классами? А здесь сказала: миленький. Конечно, просто так проговорила, без особого смысла, но смотрел-то хорошо, даже ласково…"
Только что на ночной вахте обходил он заснеженную палубу, зэки уже раскрепили "скворечники" у бортов, Лизин агрегат одиноко притулился у четвертого трюма, круглые крышки котлов, покрытые снегом, светились, как лунные диски. Вернулся на мостик, второй штурман усмехнулся и покачал головой.
- Кружит тебя, Николай батькович, ох, кружит! И не зря… Видел я ее, хороша русалка. Не иначе, брат, ты влюбился.
- В кого? - растерялся Николай.
- Известное дело, не в мордоворота с автоматом, - хмыкнул стоявший на руле Жуков. - Только зря ты это, Никола. Растравишь и себе, и ей душу, а вам в нее плюнут.
- Да-a, без перспектив твоя девушка, Николай батькович, - сказал штурман. - А вообще я вам скажу, ребята, красивая баба, - завсегда чужая. Это уж поверьте старику.
Ворочайся, Никола, теперь в думах… Зэки. Немало их перевидел Николай, но до сей поры как-то не останавливал на них особого внимания. Серой, однородной массой шагали они в сопровождении автоматчиков и грозно молчавших псов, семенящих по обе стороны колонны. Вливались их бесконечные колонны в раскрытые по утрам ворота порта, разгружали заключенные американскую муку и консервы, ящики с метровой длины пластами соленого и копченого сала, танки и паровозы, тюки с подарками от американских матерей и запчасти для "студебеккеров" и "доджей". Всякие там были, в этих колоннах, но кто за что сидел, Николай обычно не интересовался. Посадили - значит, было за что. Спроси их - так вообще невинные ягнята: один колосков набрал в колхозном поле, другой что-то сболтнул про Сталина, у третьего нашли Священное писание. Видать, что-то они недоговаривали, недаром же их даже в штрафбат на фронт не брали. Враги народа - и баста, что там рассусоливать? "А вот твоя Лиза - она что же, такая вся чистенькая?" - проклюнулся вдруг противный голосок. "Ей я верю!" - заглушил он сомнение. "Ей веришь - а остальным - нет?" - "Так ее же видно! Куда ей было девать сестренку? В партизаны идти? Ну, пусть в чем-то и виновата, но не на Колыму же ее, на верную гибель! Вместе с фашистами и врагами народа…" - "А откуда тебе известно, что все там фашисты и враги народа? - хихикнул голосок. - Может, и среди них немало таких, как твоя красавица?" - "Не знаю про других, а она - не враг, я уверен!"
Он слышал урчанье прибывших в порт машин, окрики конвойных, мерный скрип сходен и шарканье сотен ног по палубе судна. Но Николай отключался - слишком устал за день. "Миленький"… - услышал он и почувствовал себя счастливым.