Через час примерно Иван Камышник с идущего сзади струга приметил устье малой речушки, которая открылась взгляду тогда, когда струг атамана уже миновал это место.
- Атаман! - громко выкрикнул есаул, размахивая над головой снятой шапкой. - Чалим сюда! Глядь, какое местечко уютное.
Матвей по достоинству оценил находку. Действительно, устье речушки закрывалось высоким, шагов в сто, холмом с густыми зарослями кустарника и редких деревьев, так что издали не сразу поймешь, что, упершись в холм, речушка круто сворачивает на юг и сливается с просторной и радушной Волгой в сотне саженей ниже по течению.
- Навались, казаки! Пристанем к берегу, кашу сварим и роздых рукам дадим!
Через полчаса, обогнув холм и войдя в устье речушки, шириной десять саженей, не более, со склонами, укрытыми травой, кустарником и буйным лесом, струги пристали к берегу. Казаки дружно подтянули суденышки носами на неширокую полосу песка, по заведенному правилу снесли котлы и под руководством старца Еремея, распорядителя казачьим пропитанием, принялись варить лапшу с салом.
Несколько казаков, раздевшись до исподних панталон, небольшим неводом полезли в речушку наловить рыбы для ухи. По берегу запылали с десяток жарких и малодымных костров.
Матвей Мещеряк собрал около себя до двух десятков вновь приставших к ним мужиков, одетых в изношенные армяки, обутых в лапти, но вооруженных саблями и бердышами.
- Пищали я им не давал, атаман Матвей, - пояснил десятник Прокоп, бывший некогда пушкарем в Кашлыке и оставленный у промысловика Игнатия Сурка за старшего над хворыми казаками, - боялся сильной пальбой на себя чужих навести. А вот саблями и бердышами наловчились драться не хуже служилых стрельцов!
Атаман внимательно осмотрел новых товарищей - половина молодые, половина таких, кому под сорок лет, спросил:
- Где же ваши семьи, казаки? Уйти из дому легко, трудно возвернуться, когда за плечами будет разгульная, по понятиям бояр, жизнь, клеймо вора и указ Боярской думы ловить вас и вешать, хотя и вины за вами будет не больше, чем у воробья, который залетел на мужицкое подворье поклевать проса вместе с желтопузыми цыплятами!
Новоприбывшие переглянулись молча, а один из них, степенный чернобородый мужик с неспешными движениями рук, снял шапку, словно за всех перекрестился трижды и ответил:
- За нами и так, атаман, грехов супротив бояр и служилых дворян предостаточно. Кто коня увел из табуна, кто в чужом лесу дров нарубил без дозволения и от батогов бежал, а кто, наоборот, на чужое подворье петуха пустил… красного, в отместку за боярские злобные проделки. Конь и дважды клеймом меченный не худо может послужить, был бы наездник опытный, - и с прищуром черных глаз с густой сеткой морщин улыбнулся, посмотрел на атамана.
- Как зовут тебя, казак? - спросил Матвей, отметив про себя, что прочие мужики относятся к нему с уважением.
- Родитель нарек Сильвестром, не отрекаюсь от своего имени даже в бегах. У себя дома был за старосту, и среди этих мужиков семеро из моего села, прочие по дороге на Волгу прилепились, чтобы сообща к казакам пробираться. На счастье, набрели на ваших казаков, у Игнатия на поправке бывших, около них и остались.
- Добро, Сильвестр. Я принимаю вас в свое войско, пока не столь многолюдное, а ты будь над новыми казаками за десятника. Чтобы порядок и дружба были нерушимы, без этого казакам не выжить супротив кочевников и татар!
- Да будет по твоей воле, атаман! А мы все тебе в полной покорности, - ответил Сильвестр и снова перекрестился.
- На этом и скажем: "Аминь!" - улыбнулся Матвей. - А теперь идите к котлам, ужин готов. - Он встал с примятой травы, оглянулся, отыскивая место, где хлопотливая Марфа и ее неразлучная подруга Зульфия готовили им с Ортюхой ужин. Оглянулся на знакомый голос с верху берега.
- Атаман Матвей, бери ложку, идем быстрее лапшу изничтожать! - позвал его Наум Коваль от своего костра под низкорослым раскидистым вязом, макушку которого несколько лет назад сожгла молния, так что ствол с несколькими до сей поры черными толстыми ветками торчал из зелени листьев, напоминая вскинутую вверх огромную руку великана с растопыренными пальцами. У костра хлопотала раскрасневшаяся от трескучего огня и июньского уходящего на запад солнца Марфа, подоткнув подол легкого голубого кафтана под яркий желтый пояс, чтобы не мешал возиться с котлом и мисками. Шелковые шаровары Марфы заправлены в сапожки, купленные Матвеем в подарок вскорости по прибытии в Москву. Сибирские грубой кожи сапоги изрядно износились, да и не к лицу такой красивой девице ходить в них по московским улицам.
Рядом с костром, ухватив деревянную ложку двумя руками, ерзал на расстеленном рядне старец Еремей. В Москве он старался поменьше показываться в людных местах, особенно там, где можно было столкнуться с пришлыми монахами. На все расспросы казаков, кого он страшится, отговаривался тем, что ушел-то он в бега аккурат из старого кремлевского Чудова монастыря, так что кто-нибудь мог его опознать запросто, потому как времени прошло всего ничего - лет шесть, не более.
- Кто единожды видел мой луноподобный лик с таким горбатым носом, враз опознает и огласит принародно! Оказаться в монастырском подземелье мне что-то не хочется, старые кости привыкли к просторному солнышку, а не к мокроте каменных плит!
На призыв промысловика Наума Матвей отозвался, присел около костра на небольшое домотканое рядно, улыбнулся Марфе и стеснительной Зульфие, которая прошедший год после оставления родного городка на Иртыше уже довольно хорошо говорила на русском языке и охотно принимала ухаживания отважного Ортюхи Болдырева, который ревниво оберегал невесту от похотливых поглядов братьев по оружию. Ортюха, подвинувшись чуток, уступил край рядна атаману, подмигнул.
- Два брата на кашу, два свата на медведя! Так, да, отче Еремей, поговаривают в народе, а?
- Так, да только наоборот, чадо ты мое длинноногое! А еще у чугунка приговаривают: не то худо, что побита посуда, а то худо, что есть нечего покуда!
- Ну вот, заголосили пустыми животами - есть им нечего! - сказала сурово Марфа. - Давайте миски, обжоры ненасытные! Больше года кормим вас мы с Зульфией, а вам все мало, мало! Вот женитесь, так женки пусть вас и кормят досытушки!
Мужики дружно рассмеялись, подталкивая друг друга локтями.
- Ах, Марфушка, мне, старому пню, дай бог силушки на лавку влезть безбоязненно, а не то, чтобы на брачное ложе! - скорчив горестную рожицу, запричитал Еремей. - Это про меня не мимо сказано, коль выпадет случай жениться: старого хворь на печи крючит, а молодуха от смеха ногами сучит!
- Не наговаривай на себя, отче, хотя и то правда, что грехи любезны доведут до бездны, так что, Еремей, поостерегись молодиц, - пошутил Матвей, бросая взгляд на Марфу.
- Знамо дело, - вставил Ортюха свое словцо. - Пусти бабу в рай, она и корову за собой ведет! Возьми женку в дом, она и повадки свои тут же покажет!
- Вот так казаки бесстрашные, а! - воскликнула Марфа, уперев обе руки в бока, правая с черпаком. - Еще и женок себе не сыскали пристойных, а уже нюни по полатям развесили, слезами умылись!
- Каемся, Марфуша, каемся! Не будем больше языками молоть, давайте ужинать! Корми, хозяйка! Не зря говорят - как мужик ест, так он и работает! А мы с Ортюхой да преподобным Еремеем постараемся не упасть лицом в песок, поскольку грязи в этом райском уголке земли не сыскать! - Матвей протянул Марфе свою миску.
Старец Еремей хохотнул, головой качнул так, что широкая белая борода мотнулась резко от одного плеча к другому.
- В преподобных отцах мне не хаживать, атаман. Святостью не отмечен, скита не построил, инородцев-язычников в веру Христову не обратил.
- О том не тужи, Еремей! Сотни казаков, с которыми ты прошел сибирской ратной дорогой, будут помнить тебя до своего скончания, - Матвей принял из рук Марфы деревянную расписную миску, в ноздри ударил аппетитный запах жареного сала и чеснока.
- Экая барская трапеза! - восхищенно выговорил старец, с шумом проглотив несколько ложек горячей лапши. - И чего ты, Марфуша, в Москве не осталась? В стряпухи пошла бы к какому-нибудь боярину, соблазнила бы у него великовозрастного сыночка, в шелках стала бы ходить, на пуховых перинах валяться! А твоей подруженьке, княжне, так и вовсе подстать быть себе как раз какого-нибудь знатно родовитого князюшку подыскать да и окрутить вокруг амвона! Эх, и погуляли бы на двух свадьбах, душа из меня вон!
Марфа со смехом отмахнулась правой рукой с зажатым в ней деревянным ополовником:
- Какие боярские хлюпики оседлают этаких степных кобылиц, как мы с Зульфией? Много вы их на Москве видели? Идут по улице, перед ними холопы в бубенцы бьют, народ разгоняют! А рукава не то чтобы коня за узду держать, а чуть не по земле волокутся! Тьфу!
- Вот прибудем на постоянное место, сыщем вам обоим седоков добрых, вмиг обуздают степных кобылиц, - смеялся старец Еремей, подмигивая серыми глазами княжне Зульфие, которая нет-нет, да и бросала ласковые взгляды на есаула Болдырева.
- Ну, уж не-ет, отче Еремей! - тут же отозвалась Марфа, сама принимаясь за лапшу. - Я охотница, мой лук не знает промаха. А жених - та же крупная дичь, только не пернатая, а двуногая! И подстрелить ее надобно мне самой.
- Вон видишь, нашего атамана на Вагае какая-то охотница едва не лишила глаза - благо стрела вскользь по лбу чиркнула! Будешь стрелу пускать, так целься в сердце, а не в глаз! - с намеком подковырнул девицу Еремей, отчего Марфа смутилась, бросила быстрый взгляд на атамана - не издеваются ли они оба над ней. Успокоилась, встретив приветливый и добрый взгляд Матвея.