- Как вам сказать, батенька, - пробормотал он. - Кругом говорят: Арктика, Арктика… Думаю: дай-ка и я. Ведь не стар. Как находите: ведь не стар еще? - Он молодцевато покрутил усы. - Потом в больнице у нас, знаете, врач появился. Только что с Севера. Восторженный этакий. Большое поле, говорит. Интересные случаи… Отчего же не послужить? Я и на фронте был… Всяко бывало… И потом… - Он поднял на собеседника свои честные голубоватые глаза и прибавил просто: - И потом - материальные условия очень хороши. Два года прозимую - ведь это, батенька, капитал. Домик мыслю себе купить под Москвой. Знаете, этак садик… гамачок… клумбы… Обожаю настурции. И еще - ночную фиалку под окном.
После этой беседы доктор показался всем еще более скучным и прозаичным.
Но какой бы он ни был будничный и прозаичный, вот такой, каков он есть, - с большими красными руками, с брюшком под халатом, с запахом карболки и йода, - он был все-таки единственным человеком на зимовке, который мог бы помочь женщине, рожавшей на Огуречной Земле, хотя и не было ясно, как он сможет это сделать.
Парторг зимовки, дядя Вася, пришел к доктору в больницу и уединился с ним в кабинете.
- Надо помочь, - сказал он, поднимая на доктора усталые глаза.
- Позвольте, позвольте, батенька! - удивился Сергей Матвеич. - Вы говорите, помочь. Давайте-ка сюда вашу больную. Пожалуйста. Но ведь не могу же я принимать роды, которые, извините… находятся… э-э-э… где-то в пространстве.
- Но надо помочь, доктор, - настойчиво повторил парторг.
- Нет. Это чудесно, право! - рассмеялся доктор и даже всплеснул руками. - Дайте мне руки длиною в тысячу километров, чтоб я мог протянуть их… э… к ложу больной. Дайте мне, батенька, глаза-телескопы… э… э… чтоб увидеть за тысячи километров, и я готов-с, готов.
- Мы вам дадим такие руки и такие глаза, доктор, - сказал парторг. - И тогда…
- Я вас не понимаю, батенька… Какие руки? Какие глаза?
- Радио. Вам будут говорить о состоянии больной и, как это, о положении плода, а вы будете руководить.
Опешивший Сергей Матвеич долго и молча смотрел на парторга.
- Вы как это… серьезно?! - наконец осведомился он шепотом.
- Вполне. Иного выхода нет.
Сергей Матвеич встал, надел халат и решительно направился к двери.
- Идемте к больной, - сказал он. Потом остановился. - Впрочем, зачем же халат? Ну, все равно. Экие странные вещи на свете. Первый случай в моей практике… э… заочные роды… Роды по радио. Представляю, как удивятся мои коллеги… Ну, все равно. Идемте.
Огуречная Земля была вызвана к аппарату. Диспетчер объявил всем полярным станциям: "Ввиду того, что радиоузел будет все время работать с Огуречной Землей, связь с остальными станциями временно прекращается до… до исхода родов".
Все замерли. Тихо стало в эфире. Затаив дыхание, следила Арктика за родами на далекой Огуречной Земле. Сергей Матвеич подошел к аппарату.
- Ну-с, - произнес он, заложив руки за пояс халата, и растерялся.
Он чуть было не спросил по привычке: "Ну-с, как вы себя чувствуете, больная?" - но вспомнил, что, собственно, никакой больной перед ним нет. Пустота. Эфир. Некоторым образом… э… пространство.
Он был явно не в своей тарелке. Не было привычной рабочей обстановки, той, которая давала ему необходимое спокойствие. Он должен был видеть роженицу, слышать ее стоны, мольбы, привычно сочувствовать ее мукам, видеть кровь в тазу, ощупывать своими руками плод - это маленькое, скользкое, беспомощное тельце.
Ничего этого не было сейчас. И он чувствовал себя, как старый солдат, который спокоен под пулями, но пугается зловещей, недоброй тишины засады; как мельник, который может мирно дремать под шум жерновов и просыпается от тишины.
Здесь, на радиостанции, он был как белуха на берегу. Ровным светом горели лампы. Потрескивало что-то в репродукторе. И тишина. И ни больной, ни стонов, ни мук.
Ни мук? Но она мучится там… в пространстве. Очень мучится… и ждет помощи. И все вокруг ждут. Что же, доктор, Сергей Матвеич, ну-ка?
Он наклонился к радисту и сказал:
- Э… батенька… спросите доктора: а в каком положении сейчас плод?
И с любопытством посмотрел, как его слова, словно горох, рассыпались точками и тире и понеслись в эфир. Через несколько минут был уже и ответ.
Сергей Матвеич прочел его и сморщил лоб. Так началась эта необыкновенная "заочная консультация".
- Плод в поперечном положении, - размышлял вслух доктор. - Да-да… Случай! Спросите-ка у моего коллеги, - обратился он к радисту, - знает ли он, хоть понаслышке, поворот плода по методу Бракстон-Хигстона.
"Э, да откуда ему знать? Молодой человек. И терапевт к тому же", - размышлял он сам с собой.
Терапевт! Как все хирурги, он относился к ним с легким недоверием.
Ответ пришел, какого и ждал Сергей Матвеич: "Понаслышке знаю, но прошу во всем, без стеснения, руководить мной".
- Вымойте руки спиртом и йодом. Все пальцы смажьте йодом. Минут десять мойте, батенька, - продиктовал доктор, и радист, послушно и словно священнодействуя, передал все, и "батеньку" в том числе. Кто его знает, может быть, и в этом "батеньке" есть свой медицинский смысл.
Доктор Огуречной Земли почтительно сообщил, что руки вымыты.
- Так! - удовлетворенно кивнул головой доктор. - Теперь асептика женщины. - Он подробно написал на бумажке инструкцию и передал радисту. И снова, любопытствуя и удивляясь, смотрел, как его слова, мысли, те, что еще минуту назад находились в одном его мозгу, сейчас чудодейственной силой переносятся за тысячу километров. И он впервые с уважением посмотрел на радиста.
Радист, ощущая важность момента, даже напружинился весь и покраснел от натуги. Он отчетливо выстукивал каждую букву, боясь ошибиться. Принимая отчет с Огуречной Земли, он записывал медленно, без той лихости телеграфиста, какой хвастался всегда. Он просил:
- Давай медленнее. Ведь тут букву изменишь, а ребенку и роженице повредишь.
- Ну-с, - сказал доктор, - теперь сделайте внутреннее исследование. Введите левую руку…
Вот он надвигается, решающий момент.
"Что, если шейка матки недостаточно открыта? - озабоченно думал доктор. - Ах, отчего я не там?! Ведь это что ж… Ведь не могу же я отвечать, батенька, за то, чего не вижу даже".
Ожидая ответа и непривычно волнуясь, он, чтобы успокоиться, отошел к окну и стал глядеть на улицу. На улицу? Была ли здесь улица? Сугроб снега под окном. Дальше амбар, бухта, а еще дальше - снег, снег, только снег. На крышах складов снег, на бухте снег, в тундре снег. Зеленоватый. Луна.
"Ах, и далеконько же ты забрался, Сергей Матвеич!" - вдруг подумал он и удивился даже, что так далеко забрался, словно эта мысль впервые пришла к нему, словно он не второй год зимует, а только первый день.
- Сергей Матвеич! - позвал его кто-то шепотом.
Он оглянулся. Перед ним стояли две женщины: жена радиста и жена геофизика.
- Голубчик, Сергей Матвеич, ну как? - волнуясь, спросила более смелая - жена радиста.
- Что - как? - рассердился доктор. - Вы у мужа спросите, Марья Ильинишна. Он вот у радио колдует. Он лучше меня знает. А я не вижу… ничего не вижу… Снег-с.
- Мы хотели только… - смутилась жена геофизика. - Видите, у меня подруга была. Так, знаете, она рожала, и такой же случай. Я все подробности знаю… может быть, вам пригодится? Я расскажу.
- Ох, голубушка! - поморщился доктор. - Вам-то что? Не подруга же ваша рожает. Вы-то чего?
- Как - чего? - удивилась женщина. - Это даже обидно, Сергей Матвеич.
Но радист в это время подал ответ с Огуречной Земли. Хороший это ответ или плохой, он не знал. Он ничего не понимал в медицинских терминах, но уже заранее волновался, как будто знал, что ответ плохой.
- Ага! - прочел доктор и улыбнулся. - Открытие два с половиной пальца. Ну что ж, голубушка? Будем делать поворот по методу Бракстон-Хигстона.
Он подошел к аппарату. Ему торопливо подвинули стул. Все как-то сразу поняли, что наступил, наконец, решительный момент. Радист побледнел. Парторг прохрипел: "Тише", хотя и без того тихо, удивительно тихо было в комнате, где столпилось столько людей. Все замерли. Все с надеждой, с тревогой, с беспокойством глядели на доктора.
У него мелькнула мысль: "Откуда у меня такая смелость? И такая власть. Вот я сейчас скажу, и он там все сделает… И, может быть, все будет благополучно. И это я… я…"
Он произнес:
- Введите два пальца правой руки и старайтесь поймать ножку ребенка.
Застучал ключ, рассыпались в эфире точки, тире, и больше уже не было у доктора посторонних мыслей. Он видел перед собой роженицу. Это он вводил два пальца. И слышал стоны. И почувствовал мякоть детской ножки, такой беспомощной, такой…
- Да не ошибитесь! - закричал он (радист послушно постукивал). - Не спутайте ножку с ручкой. Найдите пятку. Пяточку, батенька. И зафиксируйте. А то еще за руку потянете… Это бывает…
На Огуречной Земле возле радиста также сгрудились в тревоге люди. Муж роженицы, потный, всклокоченный, бегал от аппарата к постели больной и обратно. Он передавал доктору радиограмму, выслушав ответ, бежал обратно к аппарату, шепча про себя слова доктора, боясь забыть их и перепутать.
Доктор был взволнован, но поддержка Сергея Матвеича его ободряла. Он видел устремленные на него налитые слезами и страданием глаза роженицы.
- Ничего, ничего, - бормотал он. - Мы с Сергеем Матвеичем поможем вам… Ничего… Вот и пятка… Какая нежная…
"Захватил ножку", - пришла радиограмма Сергею Матвеичу.
- Ага, - произнес он. - Захватил ножку. Молодец.
И по комнате прошелестело приглушенное, радостное: