И это тебе ещё даже не начинали показывать ткани! Подожди-подожди: если только задержишься, если чуть пошатнёшься - а головокружение здесь неизбежно - то тебе тут же скажут: "Sit down, sir!" - и укажут рукой на ковёр. Опустишься на податливый ворс - и пара служителей без промедленья начнёт демонстрацию. Откуда-то из-за спины, жестом фокусников они будут выхватывать штуки свёрнутых тканей - и широким, торжественным взмахом раскатывать их пред тобой. За всю свою жизнь я припомню немного столь же волнующих, странных минут: когда от тебя в нафталиновый сумрак начинают лоснящимся веером - или павлиньим хвостом! - течь волнистые реки живых, переливчатых, нежных цветов, когда ты сидишь в эпицентре бесшумного, но ослепительно-яркого взрыва. Как там восклицал Гоголь: дайте мне, дескать, другое перо?! - но, боюсь, нет таких перьев, что смогли б передать это буйство, безумие, яркость цветов, это чувство того, что ты вдруг оказался сидящим на крыле тропической бабочки, которая вот-вот взлетит, унося тебя в совершенно другие - с иными законами цвета - пространства…
Такою же дверью в иное порой представляются женщины в сари. Ибо индийская женщина - это, прежде всего, вспышка цвета; всё остальное - лицо, формы тела, движения рук или ног - поначалу почти незаметны на фоне того, как горят эти краски на шёлке, как льются и дышат все эти яркие складки - и как, цветовыми рефлексами, озарены лица тех, кто находится рядом. Близ женщины, скажем, в оранжевом сари на лицах лежит апельсиновый отблеск, рядом с красавицей в изумрудных одеждах лица приобретают цвет бледной листвы, а огненно-красное сари заставляет всех как бы зардеться невольною краской стыда.
Что ни возьмись вспоминать и описывать - лавку ли зеленщика, или ювелирный, сияющий золотом и самоцветами магазин, или то, как раскрашены в Индии грузовики и автобусы, - будет всегда ощущаться нехватка эпитетов: наш обиходный язык слишком сдержан и строг в отношении цвета. Но, с другой стороны, цветовой настрой русской души чем-то близок индийской палитре. Вспомните наши матрёшки и самовары, цветные платки и цветастые юбки, жостовские подносы или огненные шкатулки из Палеха: нельзя не отметить созвучия русских цветов и цветов Индостана.
А уж храмовая архитектура - точней сказать, храмовая раскраска далёкой Индии - имеет в России своего полномочного представителя: кажется, что Василий Блаженный в Москве раскрашен индийскими малярами. Эта гроздь разноцветных затейливых луковок, венчающих храм, кажется сорванной в Индии и пересаженной в наши снега - где она чудом выжила и расцвела, да ещё стала одним из русских национальных символов. Недаром же Бунин, писатель по преимуществу именно цветового восприятия мира, в "Чистом понедельнике" выстроил именно эту - поразительно верную! - цветовую дугу: "Москва, Астрахань, Персия, Индия…"
Но главный красочный взрыв, апофеоз цвета в Индии - конечно же, праздник "холи". Его ещё называют "карнавал красок"; и не забудем, что он происходит в стране, заурядные будни которой уже представляются нам неким праздником цвета.
В главный день праздника Индию охватывает цветовое безумие. Все, от мала и до велика, начинают посыпать друг друга красными, синими, жёлтыми и зелёными порошками - и обрызгивать крашеною водой. Остаться некрашеным в этот день невозможно; а уж если ты иностранец, то будь уверен: скоро ты будешь похож на ходячую выставку красок. Да что люди - праздник холи не забывает и о животных! По улицам носятся синие, красные и оранжевые собаки, а на боках невозмутимо бредущих коров нарисованы разноцветные карты неведомых, сказочных стран - хоть, казалось бы, что может быть сказочней самой Индии, да ещё в праздник холи?
Индусам словно мало того, что их мир и так буйно-красочен, празднично ярок; нет, им хочется сделать его ещё ярче и праздничней - сделать так, чтобы серые будни никогда уже не возвратились. Как дети раскрашивают бледные контурные картинки - размашисто, щедро, не соблюдая порою ни меры, ни правдоподобия, ни границ - так и индусы, похоже, хотят превратить тот контур мира, что нам дан изначально, в насыщенно-яркую, красочную картину.
Женщины
Теперь - женщины. О праздничной яркости их одежд уже сказано - но нельзя не сказать и о яркости лиц. Мало того, что женские лица здесь, в Индии, и сами собой словно светятся - белки глаз ярки, взгляды радостны, зубы жемчужны - так эти лица ещё и украшены, словно витрины. По темени, между аспидно-чёрных волос горит ярко-карминный пробор, во лбу светится алое пятнышко, в левой ноздре - золотое кольцо, по смуглым щекам бьют, звеня и сверкая, тяжёлые гроздья серёг, а шея отчёркнута яркой радугой бус - так, что лицо индусской красавицы представляется даже не столько творением природы, сколько сложным и несколько вычурным произведением искусства.
Не забыто и тело. Браслеты звенят и сверкают повсюду, где только возможно: и на обеих руках, от локтей до запястий, и на смуглых лодыжках. Женщинам Индии, кажется, жаль, что у них только по две руки и ноги; будь конечностей больше, нашлись бы места для иных украшений. Недаром своим божествам индусы так щедро раздали по несколько пар лишних рук; а что есть образ бога - как не мечта человека о самом же себе?
А кольца? Мало того, что ими унизаны чуть ли не все пальцы рук - так ещё и на длинных, не сдавленных обувью пальцах женской ноги непременно увидишь кольца, обычно серебряные: их матовый блеск хорошо сочетается с красным, лаковым цветом ногтей.
Но всего поразительней то, что в таком вот торжественном сари, похожем скорей на парадную тогу богини, чем на бытовую одежду, во всём этом блеске браслетов и ожерелий, черепаховых гребней и звонких серёг, мерцании поясов и колец, во всей этой яркой раскраске ногтей, рук и щёк - индусские женщины месят навоз или доят коров, рыхлят землю мотыгой или носят на голове неохватных размеров корзины с бельём, кизяком, овощами. То есть в самом нарядном и праздничном виде индуски нередко работают самую грязную и непростую работу. Как это возможно - и как вообще можно двигаться, замотавшись в пятиметровое сари? - есть одна из загадок таинственной этой страны.
Женщину в Индии называют "склад украшений", имея в виду, что, за неимением сейфов для хранения ценностей всё, чем богата семья - серебро, золото, драгоценные камни - надевают на женщину. Но, скорее, тогда уж не склад, а ходячая ювелирная выставка; только выставка эта способна ещё заразительно-звонко смеяться и петь, танцевать - да и просто сводить с ума своим ярким и умным, насмешливо-радостным взглядом.
Для меня несомненно: индийские женщины - это главное чудо страны. Здесь, спустя тысячи лет после эры матриархата, снова чувствуешь: женщина есть божество. Нет, конечно, я знаю всё то, чем можно разрушить моё утверждение. Я знаю, что, скажем, в жене, не родившей мужу ребёнка, здесь не видят полноценного члена семьи. Я знаю, что ещё в девятнадцатом веке сожжение вдовы заживо, вместе с усопшим супругом - было обычным и одобряемым делом. Я знаю и о многожёнстве, и о том, как здесь не желают рождения девочки - потому что это сулит семье в будущем только убытки: поди-ка, скопи на приданое, да на свадьбу - я знаю многое из того, чем унижена женщина в Индии. Но, даже зная всё это, нельзя не почувствовать царственность и неприступность красавиц, которые, словно павы из сказки, ступают по грязным, загаженным улицам - и к которым не пристаёт эта грязь, эта пыль, этот скучный и будничный мусор. К ним не пристаёт даже похоть: индийская женщина, кажется, окружена неким облаком целомудрия.
Эротики, как нарочитого разжигания похоти, в Индии нет вообще: это ясно любому, кто здесь побывал. Считать, что "Камасутра" и барельефы Кхад-журахо задают тон здешней жизни - всё равно, что верить в медведей, бродящих по улицам русских селений. За всё время моего пребывания в Индии я ни разу не видел ни женской коленки, ни поцелуя на людях, ни двусмысленно-томного и порочного взгляда - ничего из того, чем буквально напитана жизнь старой доброй Европы.
Целомудрие Индии простирается вплоть до того, что в делийском метро женщинам отводят отдельные вагоны - для того, чтоб не подвергать женскую скромность безнравственной и унижающей давке. Как-то я второпях залетел в такой женский вагон: от меня тотчас отвели взгляды и посторонились, словно я был прокажённым. Да у нас, зайди я хоть в женскую баню - и то не возникло б такого единодушного отторженья мужчины как инородного тела.
Конечно, это память о матриархате, о тех временах, когда женщина была главой рода - и помыкала мужчинами по своему усмотрению. До сих пор, кстати - и в штате Керала, и в некоторых гималайских районах - сохранился уклад многомужества, когда женщины открыто допускают к себе разных мужчин (для каждого определён его день) и рожают от них детей - которые юридически числятся детьми её брата.
Написал сейчас это - и тут же вспомнил нечто прямо противоположное: предложение стать многожёнцем. Ехал я как-то с гор в битком набитом кузове пыльного грузовичка. Вокруг меня шевелилось, смеялось, болтало множество молодых женщин, детей - которые вели себя очень свободно, не страдая ни от тесноты, ни от моего присутствия. Слово за слово, разговорился с соседками. "Сколько же у тебя жён?" - с интересом спросили меня. И узнав, что жена только одна - все семь или восемь моих собеседниц стали буквально валяться от смеха! "Only one!" - "Только одна!" - восклицали они, показывая на меня пальцами и так хохоча, словно в жизни своей не слыхали ничего смешнее. Казалось, грузовичок сейчас свалится в пропасть - такой рёв дружного хохота раздавался над его кузовом. Или вполне мог бы начаться горный обвал - причиной которому была бы моя моногамность.