Пришлось рассказать все, что я знал о битве при Йорктауне, и о том, как граф де Рошамбо буквально "отделал" лорда Корнуоллиса.
- А после возвращения во Францию, - спросил меня господин Жан, - вам не приходилось участвовать в кампаниях?
- Ни разу, - ответил я. - Наш Королевский пикардийский постоянно передислоцировался из одного гарнизона в другой. Мы были очень заняты…
- Верю, Наталис. Настолько заняты, что ни разу не имели времени черкнуть сестре хотя бы пару строк о себе!
При этих словах я невольно покраснел. Ирма тоже слегка смутилась. Наконец я собрался с духом. В конце концов, тут нет ничего стыдного.
- Господин Жан, - ответил я, - если я не писал сестре, то только потому, что мне это дело не под силу.
- Вы не умеете писать, Наталис? - изумился господин Жан.
- Не умею, к моему большому сожалению.
- А читать?
- И читать! В пору моего детства, даже если бы, предположим, родители и могли израсходовать немного денег на мое обучение, ни в нашей деревне Гратпанш, ни в округе не было ни одного учителя. Ну а потом, я не расставался с солдатским ранцем на спине и ружьем на плече. А обучаться грамоте в перерыве между двумя походами - где уж там! Так и получилось, что тридцатилетний сержант не умеет ни писать, ни читать…
- Ну так мы вас научим, Наталис, - сказала госпожа Келлер.
- Вы, мадам?..
- Да, - добавил господин Жан, - и моя мать, и я, мы все займемся этим… У вас отпуск два месяца?..
- Да, два месяца.
- И вы, надеюсь, думаете провести его здесь?
- Да, если я вас не стесню.
- Брат Ирмы не может нас стеснить, - заметила госпожа Келлер.
- Дорогая госпожа, - промолвила сестра, - когда Наталис узнает вас получше, у него не будет подобных мыслей!
- Располагайтесь, как у себя дома, Наталис, - сказал господин Жан.
- У себя дома!.. Но, господин Келлер… У меня никогда не было дома…
- Ну, располагайтесь, если вам угодно, как дома у сестры. Оставайтесь здесь, повторяю, сколько понравится. И в течение вашего двухмесячного отпуска я берусь научить вас читать и писать.
Я не знал, как и благодарить его.
- Но, господин Жан, - вымолвил я, - есть ли у вас свободное время для этого?
- Два часа утром и два часа вечером - вполне достаточно. Я буду задавать вам каждодневные уроки.
- Я помогу тебе, Наталис, - сказала мне Ирма, - поскольку немного умею читать и писать.
- Из нее получится прекрасная помощница, - отозвался господин Жан, - ведь она была лучшей ученицей моей матери!
Что ответить на такое предложение, сделанное от всего сердца?
- Что ж, я согласен, господин Жан, я согласен, госпожа Келлер, и спрашивайте с меня уроки по всей строгости!..
Господин Жан снова заговорил:
- Видите ли, дорогой Наталис, человеку необходимо уметь читать и писать. Подумайте о том, сколь многого не знают бедные люди, не выучившиеся грамоте! Какие они темные! Это такое же несчастье, как не иметь глаз! Вдобавок вы не сможете продвинуться в чинах. Сейчас вы сержант, это прекрасно, но как вам подняться выше? Как вам стать лейтенантом, капитаном, полковником? Вы так и останетесь тем, кем вы есть, а ведь негоже, чтобы неграмотность стала для вас камнем преткновения.
- Меня остановит не неграмотность, господин Жан, - ответил я, - но существующие правила. Нам, простолюдинам, не положено подниматься выше чина капитана.
- Возможно, что так оно и было до сих пор, Наталис. Но революция восемьдесят девятого года провозгласила во Франции равенство, и она рассеет старые предрассудки. У вас теперь все равны. Будьте же равным тем, кто образован, чтобы прийти к тому, к чему может привести образование. Равенство! Этого слова Германия еще не знает! Итак, решено?
- Решено, господин Жан.
- Ну так начнем сегодня же, и через неделю вы уже дойдете до последней буквы алфавита. Обед окончен, сейчас идемте на прогулку, а по возвращении примемся за дело!
Вот так в доме Келлеров я и стал учиться чтению. До чего же славные бывают на свете люди!
Глава V
Мы с господином Жаном совершили отличную прогулку по дороге, которая подымается к Гагельбергу со стороны Бранденбурга. Мы больше беседовали, чем глядели по сторонам. Да и ничего особенно любопытного вокруг не было.
Тем не менее я отметил, что люди меня внимательно разглядывают. Что вы хотите? Появление в маленьком городке нового человека - это всегда событие.
Сделал я также и другое наблюдение: господин Келлер, похоже, пользовался всеобщим уважением. В числе встречавшихся нам людей было очень мало таких, кто не знал семейства Келлер. А потому я счел своим долгом весьма вежливо отвечать на все поклоны, хотя они ко мне и не относились. Ведь никак не следовало отступать от старинной французской вежливости!
О чем говорил со мной господин Жан во время этой прогулки? О, конечно же о том, что сейчас сильно волновало его семью, - об этом нескончаемом процессе.
Он подробно изложил мне дело. Поставки, на которые брался подряд, были выполнены в назначенные сроки. Как истинный пруссак, господин Келлер аккуратно выполнил все условия, оговоренные в требованиях, и барыш, вырученный им законно и честно, должны были выплатить ему безоговорочно. Совершенно очевидно, что если и есть на свете какой-то наверняка выигрышный процесс, так именно этот. Ясно, что в данном случае правительственные чиновники повели себя как последние жулики. И все-таки - сколько проволочек!
- Но постойте, - вставил я. - Эти чиновники ведь не судьи! Дело будет решаться в суде, и я никак не могу поверить, что вы его проиграете…
- Всегда можно проиграть процесс, даже самый верный! Если здесь вмешается чья-нибудь злая воля, разве я смогу надеяться, что дело решат в нашу пользу? Я видел наших судей, они до сих пор так и стоят у меня перед глазами. И я чувствую, что они предубеждены против семьи, имеющей какие-то связи с Францией. Особенно теперь, когда между нашими двумя странами натянутые отношения. Год и три месяца тому назад, когда умер отец, никто не сомневался в благоприятном исходе нашего дела. Теперь же я не знаю, что и думать. Если мы проиграем процесс, для нас это будет почти полное разорение!.. У нас едва останется на что жить!
- Этого не будет! - воскликнул я.
- Можно опасаться всего, Наталис! О, я беспокоюсь не за себя, - добавил господин Жан. - Я молод, могу работать. Но моя мать!.. Сердце разрывается при мысли, что она целые годы будет терпеть лишения, пока я снова наживу состояние!
- Добрая госпожа Келлер! Сестра так расхваливала мне ее!.. Вы ее очень любите?
- Еще бы не любить! - Господин Жан помолчал с минуту. Потом снова заговорил: - Если бы не этот процесс, Наталис, я бы уже сколотил целое состояние и, поскольку у матери моей одно-единственное желание - возвратиться во Францию, которую за двадцать пять лет разлуки она так и не смогла забыть, я устроил бы наши дела так, чтобы через год, быть может - через несколько месяцев, доставить ей эту радость!
- Но, - спросил я, - разве госпожа Келлер не может покинуть Германию независимо от того, будет выигран или проигран этот процесс?
- О, Наталис! Вернуться в свою страну, в свою любимую Пикардию и не иметь возможности пользоваться скромным комфортом, к которому она привыкла, было бы для нее слишком тяжело! Я, конечно, буду работать, и тем более усердно, что это для нее! Но преуспею ли я? Кто может знать это, особенно ввиду осложнений, которые я предвижу и от которых сильно пострадает коммерция.
Слушая такие речи господина Жана, я испытывал волнение, которое отнюдь не старался скрыть. В разговоре он не раз порывисто сжимал мне руку. Я отвечал ему тем же: он должен был без слов понять, что я чувствую. Ах! Чего бы я только не сделал, чтобы отвратить беду от его матери и от него!
Порой он прерывал свою речь, устремив пристальный взгляд вдаль, как человек, всматривающийся в будущее.
- Наталис, - сказал он мне в одну из таких минут с каким-то странным выражением в голосе, - замечали ли вы, как плохо все складывается в этом мире? Мать моя благодаря своему браку стала немкой, а я, если даже женюсь на француженке, все равно останусь немцем!
Это был единственный намек на тот план, о котором Ирма поведала мне в двух словах сегодня утром. Но так как господин Жан более об этом не распространялся, то я не счел себя вправе настаивать. Надо быть деликатными с людьми, питающими к вам дружеские чувства. Когда господин Келлер сочтет нужным заговорить со мной об этом откровеннее, он всегда найдет во мне участливого слушателя.
Прогулка продолжалась. Беседа шла о разных вещах, но преимущественно о том, что касалось меня. Мне пришлось рассказать еще кое-какие эпизоды из своего американского похода. Господин Жан находил прекрасным то, что Франция оказала поддержку и помощь американцам в завоевании свободы. Он завидовал нашим соотечественникам, великим и малым, отдавшим жизнь или состояние на службу этому правому делу. Конечно, имей господин Жан возможность поступить так же, он бы не колебался! Поступил бы в солдаты к графу Рошамбо. Не жалел бы патронов в бою при Йорктауне. Сражался бы за освобождение Америки от английского владычества.
И по тому, как он говорил это, по его дрожащему голосу, по его волнению, проникавшему мне в душу, можно было утверждать, что господин Жан смело исполнил бы свой долг. Но редко кто бывает хозяином собственной судьбы. Сколько великих поступков не сделано и не могло быть сделано! В конце концов, такова жизнь, и надо принимать ее такой, какая она есть.