Наверное, Фрам поморозил нос, - пряча морду в снег, он повизгивал от боли. У хозяина на лице появились черные пятна. Взрывы кашля сотрясали все его тело. И лишь вечером, после кружки горячего шоколада, кашель немного смягчился, хозяин взял дневник и выдавил карандашом слова:
"Идти очень трудно, дышать еще труднее, но тем не менее прошли около пятнадцати верст и в четыре часа остановились на ночевку у мыса Эрмитаж. Идем тихо, но что же делать, зато идем вперед. Я совсем болен, но духом не падаю".
Как ни трудно было в пути, Фрам держался бодро. Уши стояли торчком, лапы не знали усталости. И, хотя ему доставалось больше других, он шел в голове упряжки и порою проваливался в снег по самую грудь, - у него хватало сил и времени, чтобы оглянуться и зарычать на нерадивую собаку. Линник, наверное, не замечал, как провисают постромки в центре упряжки, а Фрам по возрастающей нагрузке догадывался, в чем дело, оборачивался и грозно предупреждал симулянтку.
Больше всего Фрама ободряло, что впереди - хозяин, что на краткой остановке можно потереться мордой о его ноги.
Хозяин все эти дни не выпускал из рук остола. Фрам не питал к остолу особой симпатии, но хозяину он служил верно: то надо проверить неокрепший лед на полынье, то измерить глубину снега, то опереться, карабкаясь через ропак.
Вот и сейчас хозяин остановился, упершись об остол. Стоит, чуть заметно покачивается, словно силится не упасть. Фрам потерся о ногу, хозяин даже не взглянул. Такого с ним прежде не бывало, обычно продохнет воздух, откашляется и что-нибудь скажет или рукой потреплет.
Подошел Линник, в глазах растерянность.
- Что с вами? - вырвалось у него, но ответа ждать не стал, подставил плечо, обхватил хозяина рукою и осторожно повел к нарте.
Фрам почувствовал: что-то неладное с хозяином. Ступает неровно. Ветром его качает. Сел в нарту. Тронулись. Впереди зашагал Линник.
Желание бежать у Фрама пропало. Раньше он догонял хозяина. Теперь ловил малейшую возможность, чтобы оглянуться назад.
Вечером в палатке как будто бы все было по-прежнему. Хозяин, правда, сел к примусу ближе, чем обычно. Езда на нарте без полушубка, в одной ветровой рубахе - удобной и легкой при ходьбе, - не прошла бесследно. Не захотел Седов задерживаться в пути, увязанные вещи развязывать, чтобы полушубок достать. А Север никого не щадит.
Обмороженное лицо Седова покрылось темно-лиловыми пятнами, Седова тряс озноб.
У Фрама, лежавшего рядом, настороженно подымались уши. А хозяин, привалясь спиной к ящику, водил карандашом по бумаге:
"Я окончательно простудил себе грудь. Бронхит меня давит, не могу отдышаться. Под вечер страшно лихорадит, едва отогрелся у примуса. Ах, дорогой, дорогой спаситель наш, примус! Собак сильно бьет мороз. Кормили их досыта, по одному фунту и более галет. Прошли 15 верст и остановились в четыре часа ночевать за островом Елизаветы".
Фрам давно научился угадывать настроение людей по интонации голоса, по шагам, даже по молчанию. Почему-то молчание хозяина, не проронившего за вечер ни слова, тревожило и настораживало чуткую собаку.
Пустошный возился с упряжью, большой иглой сшивая постромки, Линник выскребал лед из спального мешка, исподволь поглядывая на начальника. Ему непременно хотелось, чтобы начальник обратил внимание на его занятие.
Мешок, в котором спали все трое, за ночь влажнел от дыхания, днем испарения превращались в лед. Сушить не успевали.
Наконец Седов перехватил взгляд Линника. С минуту они смотрели друг другу в глаза.
Фрам из собственного опыта усвоил, что такой поединок глаз ведет к схватке. Но хозяин неожиданно опустил веки и, казалось, задремал. Озноб прекратился, лишь мышцы - Фрам это почувствовал - напряглись.
- Ничего, Григорий, - сказал наконец хозяин, открывая глаза. Он впервые назвал Линника по имени. - Одолеем. Вчера с тороса я видел Теплиц-бай. Там склады Абруццкого. Деньков пять передохнем. Я быстро окрепну. И двинемся дальше… А путь на судно, - хозяин жестко взглянул на Линника, - лежит у нас не иначе, как через полюс.
X
Две ночи подряд Фрам мешал людям спать. Линник, конечно, дал ему выволочку. Хозяин промолчал, но, пожалуй, и он недоволен.
А Фрам, если разобраться, нисколько не виноват. Палатка стоит недалеко от продушин, проклятые тюлени фыркают, щелкают челюстями, хлопают ластами по воде. Какая лайка останется спокойной? Охотничий инстинкт, он кого хочешь подымет: день ли, ночь - попробуй устоять!
Пришлось Линнику из стального мешка выбираться, хозяина разбудил - ведь мешок-то один на всех. А хозяин больной. Днем его в полюсный костюм закутали, везут на вторых нартах. Фраму ни подойти, ни приласкаться. Только кашель слышит - сдавленный, с хрипами.
Сейчас хозяин у примуса греется, тяжело дышит, в груди, словно камешки перекатываются, а собаки, что на воле, зверя почуяли. И Фрам почуял, завизжал от нетерпения, просится - откройте палатку.
- Медведь, - догадался хозяин. - Пойдем, Линник.
- Господин начальник…
- Пойдем. Свежее мясо необходимо.
В полумраке лайки облепили медведя. Видит он, что не совладать с ними - побежал. Они - за ним.
Собачий лай покатился, удаляясь. Фрам больше всех старается, погромче подает голос, чтоб хозяин с пути не сбился, услышал.
Загнали медведя в лунку.
Ох, как долго не идет хозяин! И отбежали-то недалеко. Что ж, надо пока на себя рассчитывать. Варнак, видно, уже получил свое - скулит в сторонке. Оно и неудивительно - лапы у медведя короткие, сильные, как хряснет, так считай косточки!
Фрам тоже не промах, не впервые со зверем встречается: чуть вперед, чуть назад метнется, обманет медведя, в бок вцепится - отпрыгнет.
У медведя глаза злые-презлые, морда широченная, пасть открыта - схватить не успевает, вертки лайки и много их, от суматошного лая голова кругом.
Хозяин не опоздал. Грузно идет, медленно, прямо на медведя. В двух шагах остановился, дуло в рот наводит. Рука дрожит, сильно дрожит - устал хозяин. Еще полшага вперед сделал - промахнуться не хочет. Фрам последний раз рыкнул на мишку и отскочил: через миг выстрел будет.
Раздался щелчок. Робкий, еле слышный. Хозяин перезарядил винтовку, и снова щелкнуло глухо и тихо.
- Смазка, смазка на морозе застыла! Эх, лекарь наш бестолковый! И кто же в стужу маслом винтовку смазывает?!
Отошел хозяин метров на пять, сел в сугроб.
- Линник, за топором беги! И нарты возьми. Не дойти мне. А я пока собак подбодрю.
Лайки и так как бешеные. Рвутся, скачут, рычат, то слева, то справа у зверя клок шерсти вырвут. Невтерпеж стало медведю, заревел от обиды, от гнева, побежал.
И опять покатился собачий лай, удаляясь. Долго катился, пока медведь не плюхнулся в полынью, обдав своих врагов ледяными брызгами.
Прибежал Фрам к палатке - хозяина нет. Темень. Собаки ямы в снегу роют, от мороза прячутся. Заскулил Фрам.
Следы на снегу перепутаны, метелью припорошены. Стужа словно иголки в нос вгоняет. Поземка по насту шарит, вихри взметает, в глаза колючей пылью швыряется.
Тревога подгоняет Фрама: скорее, скорее! В темноте каждый ропак человеком кажется. И вдруг… Фрам замер, потянул носом воздух и побежал, но уже не трусцой, а во все лопатки.
Он лизнул хозяина в лицо, звонко залаял. Жаркое и частое дыхание Фрама было дыханием жизни. Хозяин попытался подняться, зашатался и опустился в сугроб.
- Не дойду я, - сказал он собаке. - Ты понимаешь, не дойду. Ищи Линника. Ищи. Он где-то тут с нартами блуждает.
Фрам, как однажды на льдине, унесенной течением и ветром, не хотел ни на шаг отходить от хозяина.
- Ищи, - попросил хозяин настойчиво и рукою подтолкнул Фрама.
И Фрам понял, чего от него хочет хозяин. И снова, опустив морду, трусцой убежал в ночь.
XI
Бесконечна страна льдов. Ропаки, ропаки, как могильные холмы. Морозная дымка курится, стужей обволакивает.
Линник впереди, как призрак, как видение. Моржи лунок понаделали, вчера нарты в одну угодили. Хорошо, что на нартах каяки - не тонут, и провизия в них не промокла. Все предусмотрено. Даже веревки на сгибах, где нарты о льдины трутся, мехом обшиты. И это учтено.
Одно плохо - хозяин болеет. После охоты на медведя совсем ходить не может. Благо, что Фрам Линника отыскал быстро. Иначе худо пришлась бы.
Полдень похож на раннее утро. Или на вечер. Мглисто. На пять шагов видимость, не больше. Фрам остановился, поднял кверху морду, потянул носом.
Линник оглянулся:
- Что еще?
В былые дни погорячился бы, может, остолом по спине прошелся. Теперь он усвоил: Фрам зря не остановится. Значит, причина есть. И Линник, как прежде делал хозяин, взобрался на ропак, огляделся. Так и есть - большая вода впереди и Земля кронпринца Рудольфа.
…Линник идет к хозяину, лежащему на вторых нартах, запеленатому в полюсный костюм. О чем они говорят? Линник, видно, предлагает палатку ставить, ждать, пока воду морозом скрепит. Хозяин головой мотает:
- Только вперед, Григорий. Объедем воду…
Рано темнеет. И стужа лютая. У Фрама на морде ледышки. Глаза от мороза стягивает, они словно стекленеют.
В палатку собак не взяли, одного Фрама впустили.
- Под пятьдесят, - говорит Пустошный. - Ну и морозище. Керосин загустел, белый как молоко стал.
Сказал и отвернулся - носом кровь пошла.
Хозяин молчит. Линник ему спиртом ноги растирает. Ноги, словно деревянные, не сгибаются, и синие, синие.
Молчит хозяин, почти не шевелится, лежит, одни глаза живые.
- Легче? - спрашивает Линник.
Не отвечает хозяин. Смотрит на примусную головку. Она раскалилась, будто налилась кровью.