Правда, многим о том невдомек. Характер у дятла доверчивый, любопытный. За доверчивость свою он и расплачивается частенько. Совсем недавно во время обхода слышу: в стороне выстрел ахнул и ребячий галдеж поднялся. Побежал, продрался сквозь кусты, а их, молодцов, человек десять на поляне. Все в кружок сбились. Один постарше в средине ухарь ухарем стоит. В одной руке дятла убитого держит, в другой - самодельный маузер, "поджигами" они такие штуки называют.
Не стерпел я - ухватил "героя" за ухо: "Что ж ты наделал? - спрашиваю. - Ты ж лес осиротил, без хозяина оставил!" - "Ладно, дедка, - он мне отвечает, - не обеднеет твой лес из-за одной пичужки!" Это дятел-то - вечный труженик и для других птиц радетель - для него никчемная, выходит, пичужка! Тряхнул я в сердцах горе-охотника за шиворот, самопал отобрал и поломал на мелкие кусочки.
На следующий день отца в селе встречаю. Подступает он ко мне: "Ты зачем моего Веньку обидел?" Я и отцу все рассказал, как тебе сейчас. Подумал он, головой покрутил и говорит: "Ну, придется ему тогда от себя добавить".
Мы с Никитой Петровичем посмеялись и оба разом глянули на березу. В вышине стучала и стучала крепким носом по стволу пестро-веселая птица - дятел. Рабочий день у него был еще весь впереди.
ПЕСНЯ ДРОЗДА
Теплые, теплые выстаиваются дни… Вторую неделю с рабочими лесоустроительной партии живу в Исетских борах - на наших глазах весна вконец оборола зиму.
В низких местах дотаивают последние пласты снега, полая вода опала; нитки ручьев просветлели, истончились - вот-вот порвутся. Зарозовела кора на березах, натянулась туго, сдерживая напирающий сок. Почки раздались, задышали смолким запахом березового листа.
Славнецкая пора, одна беда - быстротечна, как та вода, что прокатилась по лесным отложинам и оврагам.
Певчий дрозд принес корм птенцам.
Дрозды отпевают последние песни. Из вечера в вечер возле нашего становища на макушку молодой сосны присаживается один из них и поет до темноты, когда его самого уже не разглядеть на сосне, и только широко разносится окрест неторопливая, так хорошо оттеняющая сумеречную тишину песня: "Фил-лип! Фил-лип! Приди, приди! Чай-пить, чай-пить! Выпьем! Выпьем! Сладкий! Фил-лип!.."
С заката до густых сумерек зазывает певчий дрозд Филиппа, а тот медлит почему-то, не отзываясь. И в темноте издалека долетают до нас лишь посвисты других дроздов.
Я знаю, у нашего дрозда есть большая тайна. С краю залитой сейчас талой водой болотины, на высоком ольховом пне, выгнавшем от корня молодые длинные вицы, у него гнездо - круглая, прочная чашка, изнутри обмазанная глиной. Раза два я пробовал подойти к гнезду. При моем приближении дроздиха напрягалась, еще плотнее вдавливая в чашку свое тельце, отрешенно прикрывала глаза и замирала.
Конечно, никакого знакомого Филиппа у дрозда нет. Вечерами он поет для своей подруги, заботливо греющей пяток отложенных недавно иссиня-зеленых в веселых крапинах яиц. Когда из них выйдут беспомощные, голые птенцы, станет отцу не до песен. А пока дрозд поет, и мне кажется, что от его песен весенние вечера становятся еще взволнованней и тише.
Песня дрозда убаюкивает лес. Все в нем потихоньку отходит ко сну, и в пору, когда ярко замерцают все четыре звезды по краям Ориона, дрозд кончает пенье. Он складывает крылья, беззвучным камешком падает в ольховый куст, поближе к гнезду. Устраивается там на ветке - слышно легкое шуршанье, - чиркнет негромко, спрашивая о чем-то подружку, она ответит ему коротко, и дрозд затихает, забываясь коротким птичьим сном, - тонкая пленка заволакивает глубокие черные глаза певца…
Своенравна уральская весна. Как норовистая лошадь, бежит по земле, бежит, опахивая все на своем пути теплом и светом, потом остановится с разгона, крутнется на задних ногах и… завернут холода.
Ночью я проснулся от странного шелеста. Туча наглухо обметала небо, из нее сыпал сухой снег и стеклянно позванивал о ветки деревьев. Мне сразу подумалось о дрозде, вспомнилось его открытое гнездо и скромно-пестрая самочка в нем, ожидающая появления детей.
Чуть начало светать, я отправился к ольховому кусту. Снег падал и, похоже, не думал переставать. Маленькая наседка, озабоченно нахохлившись, сидела на гнезде, окруженная снегом.
Что же произойдет теперь? Самочке, пожалуй, волей-неволей придется оставить гнездо: не так-то просто усидеть в нем на морозе! Застынут, не успев вылупиться, птенцы. А сколько сил было затрачено птицами, сколько тревог и волнений успели пережить они - ведь гнездо им построить, наверно, так же трудно, как человеку дом!
В это время к гнезду подлетел дрозд. Я стоял рядом, но он даже не глянул на меня. Дрозд что-то принес и быстро сунул своей подруге, бойко осмотрелся, почистил клюв о сучок и снова унесся куда-то.
Отойдя немного, я присел на кочку. Через несколько минут дрозд снова был у гнезда. В клюве он держал большого дождевого червя. Удивительно! Глава семейства, оказывается, заботится о своей подруге, приносит корм ей прямо в гнездо. Выходит, он понимает, что, оставь самочка яйца неприкрытыми на самое короткое время, - погибнут дети?!
Но куда же дрозд летает за кормом? Последил, оказалось, совсем недалеко. Отлетит, опустится под куст, где снегу поменьше, и начинает деловито переворачивать и разбрасывать клювом листья. Поспешно, но совсем не суетливо перескакивает с места на место, ищет и ищет. Вновь отыскивает что-то, хватает и несет в гнездо к подружке…
Снег пролежал двое суток. Дрозд не пел в эти вечера. Он работал, оберегая от гибели свое семейство. К исходу третьего дня подул ветер с юга, сразу потеплело, снег мигом сошел. Дрозд, заняв старое место на макушке сосны, пел в тот вечер особенно долго и чудесно.
Когда мы закончили всю работу и собрались переходить на другое место, у дроздов в гнезде вовсю пищали большеротые птенцы.
ДРАЧУНЫ
Теплынь нахлынула, мягкой волной окатила землю. Пригорки обтаяли и смущенно просветлели первой игольчатой травой. Снег сполз, затаился в тенистых логах. Запахло волглой, оттаявшей землей.
Все живое, обласканное теплом, запело, кинулось затейничать, играть и веселиться. Вот вчера под вечер повстречал я на нашем выгоне зайца. Был он шибко разудалый, этот заяц: от большой радости, видать, всякое опасенье потерял.
Как ошалелый вылетел косой из ольшаника. В два прыжка одолел взгорок и присел. Рядом высокая груда сосновых бревен лежала. Их зимой колхозники напилили, свезли по снегу в одно место, а забрать не успели. Заяц выпукло-черным глазом покосился на бревна, передернул усами, разбежался и, играючи, через груду перемахнул. Белым мячиком отскочил подальше, снова разогнался и снова прыгнул, лишь хвостишко-недомерок в воздухе мелькнул. По-козлячьи взбрыкивая, пробежался заяц, чуточку посидел, отпыхиваясь, и через ложок пошастал прямо ко мне.
Так уж водится, коль захотелось тебе подольше последить за чем-то интересным, значит, сумей вовремя сам затаиться и не двигаться. Опустился поскорее я на колени, после и совсем припал к земле за муравейником.
Перебежал веселый зайчишка ложок, подсел к талиновому кусту и стал объедать молодые прутики. Сидел вначале тихо, а потом принялся ушами трясти. Откусит от прутика кусочек, схрумкает и долго-долго потряхивает правым ухом, да так громко, что эхо по низинке раздается. Отстригает новую веточку - левым ухом прихлопывает. Таким чередом и идет дело: попеременно то левым, то правым ухом косой, как хлопушками, поигрывает. Понять не могу - зачем? Неужели он какие-то сигналы другим зайцам подает?
Загляделся на заячьи уши-хлопушки и не заметил, когда из кустов второй косой выскочил. Опасливо оббежал первого, подобрался к кусту с другой стороны, и стали зайцы жевать прутики вместе. Один зубами чик-чик ушами хлоп-хлоп, второй тоже - чик-чик, и сидят, губами шевелят проворно, словно друг другу скороговоркой о чем-то рассказывают. У обоих мордашки сосредоточенные. Первый заяц не забывает все-таки ушами подергивать, и второй, на него глядя, тоже нахлопывать взялся.
Нагрызлись косые веток, стали на закуску траву теребить. Выбирают, где погуще да побольше отросла, и грызут. Потом сбежались, уселись вместе. Как по команде, оба на задних лапках вскинулись, а передними пустились растирать и приглаживать мохнатую шерстку на щеках. Правильно, думаю: где чистота, там и красота!
Причесались, огладились куцехвостики, и тут как размахнется первый заяц и как даст по усам лапой другому. Бедняга пронзительно вскрикнул и метра на четыре в сторону отскочил. Шею вытянул и смотрит на обидчика с изумлением: "За что ты меня так-то, братец? Чем я тебе досадил?" А драчун в его сторону и не посмотрел, опять спокойненько усы подкручивает, за ушами почесывает.
Долго обиженный заяц встряхивал головой, знать, крепкого тумака дал ему приятель. Кое-как очухался, глянул на обидчика - тот сидит злодей злодеем. Вскипело зайчишкино сердце: "Эх, ты так со мной?! Ну, погоди!" Разбежался, подпрыгнул и - рраз… Пролетая над драчуном, что есть силы ударил его длинными задними ногами по лбу. От боли заводила заверещал и кинулся вдогонку. Настиг зайку в лощине - стало невозможно разобрать, кто прав, кто виноват. Сцепились не на шутку. Клубком свились, катаются, визжат и друг друга рвут когтями. Шерсть по воздуху летит, точно перо из рваной подушки.
На ближней осине из гнезда высунула досужий нос сорока. Она яйца вторую неделю насиживала и скучала. Видит, дело затеялось скандальное. Ей того и надо - отчего бы не порадоваться! Живо выскочила из своей глиняной хоромины, примостилась на ветке над драчунами и давай насмехаться: "Хха-чха-чха-чха! Хха…"