Он любезно заговорил:
- Я, несомненно, имею удовольствие ехать с представителем Франции в комиссии, официально организованной нашими ирландскими друзьями?
Я поклонился.
- Другие наши коллеги уже прибыли? - спросил я.
- Не имею понятия.
- Не знаете, какие там представлены нации?
Профессор кашлянул.
- Если граф д’Антрим хочет придерживаться очень древнего обычая Соединенного Королевства, устанавливающего число гостей, которых может принимать лорд, - нас будет шестеро. Но сказать, какие именно страны направили своих представителей, я не могу. Знаю только - да и то совсем случайно, - что Швеция представлена нашим выдающимся коллегой Генриксеном, профессором римского права в Стокгольмском университете. Вот и все. А вы?
- Мне ничего не известно.
Коляска поехала медленнее. Она поднималась по крутому косогору между двух оврагов. Было слышно, как из-под лошадиных копыт скатываются во все стороны камешки.
Вдруг сзади загудел автомобильный гудок, и вскоре после того донесся грохот самой машины. В свете двух сильных фонарей обозначилась желтоватой лентой дорога.
Автомобиль приближался с большой быстротой. Поравнявшись с нами, он несколько замедлил ход, так что я мог разглядеть управлявшего машиной молодого человека лет тридцати с женственно-красивым лицом, которое было наполовину прикрыто меховым воротником.
Машина бешено понеслась дальше. Дорога стала опять черной.
- Сколько еще до замка? - спросил я, тронув спину кучера.
- Четыре мили.
- В великолепном автомобиле, который только что нас обогнал, - сказал профессор, - это всего минут десять. Ну а в этой достопочтенной коляске приедем не раньше чем через три четверти часа. Правда, что автомобили изгнаны в замке Кендалла?
- Изгнаны?
- Да это и вполне понятно, дорогой коллега: с ними связано слишком печальное воспоминание.
Я понял его намек: он имел в виду катастрофу, случившуюся два года назад, стоившую графу Кендаллу жизни. И мне было как-то больно, что это продолжает так сильно влиять на Антиопу...
- А вот мы и остановились, - сказал д-р Грютли.
Действительно. Две-три тени кружились около остановившейся коляски. В двадцати шагах, в темном низком доме, виднелась освещенная дверь, и перед нею двигалось еще несколько теней.
Наш кучер слез с козел и отбросил дверцу.
- Ехать еще с полчаса, а туман все сильнее, я хочу поднять верх.
И прибавил:
- Это - трактир. Может быть, господам угодно воспользоваться остановкой и выпить чего-нибудь, чтоб согреться...
- Отчего же! - сказал д-р Грютли и спрыгнул на землю.
- Пойдемте, - сказал он мне, - слова этого малого звучат как просьба. Надо вслушиваться в то, что хотят сказать вам, помимо слов.
***
В трактире мы уселись у печки, за простым деревянным столом.
По указанию нашего кучера нам налили в громадные чашки горячего молока, сильно разбавленного виски. Сам кучер обошелся без молока, - одним виски.
Он говорил с трактирщиком, с его женой, детьми и немногочисленными посетителями по-гаэльски. Д-р Грютли с большим интересом прислушивался к их разговору. Этот кельтовед был в своей сфере. А я никогда еще так не жалел, что я - не профессор Фердинанд Жерар.
Чтобы не подать виду, я встал и стал разглядывать грубые олеографии на стенах, изображавшие великих людей Ирландии, от Сарсфилда до Парнелля, с Вольфом Тоном посередине. И вдруг я сильно вздрогнул.
- А! Черт возьми!.. Черт возьми.
Это закричал д-р Грютли. Он шел за мной и, надев очки, также собирался посмотреть с улыбкой удовлетворенного любопытства, на тот предмет, который так глубоко меня взволновал.
В скромной рамке под запыленным стеклом была ребячески расцвеченная гравюра, изображавшая гирлянду из трилистников. Венок делился на две части полосою с арфою Эрина наверху. Справа и слева - один и тот же текст, на одной стороне по-гаэльски, на другой, к моему счастью, по-английски.
- Черт возьми! Черт возьми! - повторил доктор. И он вполголоса прочитал, с явным удовлетворением:
"В понедельник Святой Пасхи, в лето 1152, Деворгилла, дочь д’Антрима, жена Тэрнана О’Рурка, совершила свое преступление; как раз в этот день исполнилось ей семь пятилетий. Когда в пасхальный же понедельник исполнится седьмое пятилетие другой дочери д'Антрима, тогда, в день сей, вина Деворгиллы будет искуплена, наполнятся небеса трубным гласом освобождения и узрит Дорога Гигантов победу Фина Мак-Кула и бегство утеснителя".
Покачивая головою, улыбаясь все очаровательнее, он повторил:
- ...бегство утеснителя.
Я растерянно глядел на него.
- Пророчество Донегаля, - пробормотал он.
Я молчал. Он ошибочно истолковал мое волнение.
- Да, странно, дорогой коллега, - сказал он, - но это так. Пророчество Донегаля висит во всех ирландских домах. И так вот подготовляется, открыто, под носом у Англии, восстание, и нам скоро предстоит удостоверить его лояльность и рыцарский характер. Любопытная страна, любопытная.
Я больше не слушал его. Вдруг встало в моей памяти одно воспоминание, - воспоминание, которому было уже двадцать лет. Вспоминал я, с какой серьезностью Антиопа сказала мне в саду Виллы цветов, что день ее рождения - 24 апреля 1881 года.
"Через месяц, около 20 апреля, - сказал мне, с другой стороны, господин Теранс, - Ирландия начнет борьбу против Англии". В этот день, в Пасхальный понедельник, дочери д’Антрима исполнится седьмое пятилетие! Значит, это - она, мой маленький далекий друг из Э-ле-Бена, худенькая смуглая девочка, в коротенькой юбочке! Значит, на нее падает страшная слава - загладить вековой позор Деворгиллы! Как я был теперь горд ею! Как я был счастлив, что послушался таинственного голоса воспоминаний!
Г-н Грютли снова присел у камина.
- Во всяком случае, очень любопытно, - повторил он.
Я взглянул на него.
- Вы со мной не согласны? Это пророчество знают все ирландцы. Это как бы их хартия вольностей, как бы возвещение их Мессии. Ребятишки заучивают его в школе. Профессора во всем мире комментируют его со своих кафедр. И по его велению через месяц вспыхнет восстание, это так же достоверно, как то, что мы сидим сейчас здесь и пьем молоко с виски. А что, тем временем, делают в Англии! Спят. Доунинг-стрит и Скотланд-Ярд, эта бочка с пироксилином, видят здесь только покрытые плесенью строчки, годные самое большее на то, чтобы забавлять филологов вроде нас с вами. Вице-король Ирландии, главный секретарь в Дублине, спокойно восседая в своих креслах, делают петушков из докладов, которые представляет им их злополучная полиция, сообщая о готовящемся со всех сторон восстании. Любопытно, любопытно.
Я опять овладел собою.
- Может быть, и любопытно, но не столь парадоксально, как это вам кажется, - ответил я. - Один тот факт, что приготовления к восстанию делаются так открыто, успокаивает этих господ. Вероятно, вы хорошо знаете Эдгара По. Вспомните Дюпена и украденное письмо. Где оно лежало, это письмо? На виду, так что никому и в голову не приходило искать его там.
- Конечно, вы правы, - сказал г-н Грютли. - Раз это так, должно быть этому объяснение. Но все-таки, взгляните с другой стороны. Думали вы о величии судьбы этой дочери д’Антрима: к ней сходятся, на ней сосредоточиваются чаяния, надежды всего народа? Я не знаю графини д’Антрим. Достойна ли она этого исключительного жребия? Вечером, когда она засыпает в своей строгой вдовьей спальне, чувствует ли она, что вокруг ее головы трепещет мысль всей Ирландии? Мы, простые смертные, - мы свободны располагать нашей жизнью. Понимает ли она, что она над своей не властна?.. Да, в самом деле, какое необычайное положение!
По тому волнению, какое чувствовалось в этих объяснениях ученого специалиста, можно судить, каково было мое душевное состояние. Я переживал тот вечер моего детства, тот влажный вечер в Савойе, когда Антиопа, расставаясь со мною, подарила мне картинку с пророчеством Донегаля на обороте. Теперь я с восторгом отдавался событиям, я беспредельно доверял этим неведомым таинственным силам, которым был обязан тем, что в этот час нахожусь на темных дорогах Керри.
Вдруг разговоры в трактире прекратились и почти тотчас же возобновились уже на английском языке.
В залу вошел человек с багровым лицом, в клетчатом картузе. Резиновый плащ был забрызган грязью. Он отдувался и ругался.
- Этот проклятый автомобиль лорда Арбекля! Летит, как сумасшедший. Чуть не раздавил. Так и обдал всего грязью.
Присутствующие улыбнулись.
- Вам смешно! - с негодованием сказал вошедший.
- Лорд Арбекль не раз давил наших кур, - сказал трактирщик, - и вы, Джон, находили это вполне естественным и даже забавным. А сегодня он слегка вас испачкал, и вы уже кричите. Столкуйтесь с ним, Джон. Лорд Арбекль - англичанин, вы, я так полагаю, - тоже; эти истории нас, Джон, не интересуют.
Опять пробежал легкий смешок.
- Англичане, англичане, - сказал Джон с гадкой усмешкой, - ну, конечно. А все-таки, знаю я одного человека, который был бы очень счастлив выйти замуж за лорда Арбекля и...
Последовало ругательство.
В зале зашептались.
- В самом деле, Джон? И кто же это? - сказал трактирщик.
- Да ваша графиня Антиопа, черт меня побери!
Перешептывание усилилось. Джон вызывающе сжал кулак, подпер им бок и рявкнул:
- Да, ваша графиня Антиопа.
- Лжешь, - раздался чей-то голос.
Это был голос нашего кучера. Аудитория радостно заволновалась.
- Я лгу?
- Да, Джон, заявляю, что ты лжешь, и ты сам это знаешь.
- А ты поосторожней, Джозеф.