Впоследствии мне говорили, что если бы я был внимательнее, то я без труда заметил бы необычайное оживление на улицах. Густая толпа стояла на площади и прилегающих тротуарах. Лавки били закрыты, все дела прекращены, в переулках слышался сдержанный говор. Но я был так углублен в самого себя, что опомнился только тогда, когда, пересекая площадь, услышал, как один из стоявших там крикнул: "Да благословит вас Бог!", а другой: "Да здравствует Со!". Несколько встречных почтительно сняли передо мной шапки. Все это я заметил, но чисто механически. Через минуту я уже был на узкой улочке, ведущей от собора к дому дворянства. Она была вся заполнена лакеями, которые с трудом давали мне дорогу, посматривая на меня с любопытством и удивлением.
Проложив себе путь сквозь эту толпу, я вошел в вестибюль дома. Переход от солнечного света к тени, от оживления на улицах к безмолвию этой комнаты со сводами, поразил меня как-то особенно сильно. В тишине и сером полумраке помещения впервые предстала передо мной во всей ясности значительность шага, который я собирался сделать; и я повернул бы назад, если бы упрямство вновь не овладело моей душой. Шаги по каменным плитам уже гулко отдавались в царившей здесь тишине и отступать было поздно. Я слышал уже голоса за закрытыми дверями соседней комнаты. Сжав губы и решившись быть мужчиной, что бы меня не ожидало, я направился к этим дверям.
Я уже взялся за ручку двери, как вдруг с каменной скамейки, стоявшей У окна, кто-то быстро поднялся и остановил меня. То был Луи де Сент-Алэ. Он встал между мною и порогом.
- Остановитесь, ради Бога, - тихо и взволнованно произнес он. - Что вы можете сделать один против двухсот? Вернитесь назад… а я…
- А вы, - отвечал я с презрением, но так же тихо. Швейцар смотрел на нас с удивлением. - А вы… а вы поступите так же, как вчера.
- Не вспоминайте об этом! - серьезно сказал он и кровь прилила к его лицу. - Уходите, Со! Уходите и…
- И исчезайте?
- Да, исчезайте. Если вы это сделаете…
- Если я исчезну? - с яростью повторил я.
- Тогда все обойдется.
- Благодарю вас покорно, - медленно промолвил я, дрожа от злобы. - А сколько вам заплатят, граф, за то, что вы избавили собрание от меня?
Луи бросил на меня изумленный взгляд.
- Адриан!
Но я был беспощаден.
- Я вам больше не Адриан, граф. Я Адриан только для моих друзей.
- Стало быть, я уже не ваш друг?
Я презрительно поднял брови.
- После вчерашнего вечера? Неужели вы думаете, что вы вели себя как подобает другу? Я пришел в ваш дом как гость, а вы устроили для меня ловушку, сделали меня предметом ненависти и насмешек…
- Разве я это устроил? - воскликнул он.
- Может быть, и не вы, но вы стояли там же и видели, что происходит, не сказав ни одного слова в мою защиту.
Он остановил меня жестом, полным достоинства.
- Вы забываете одно, виконт, - гордо промолвил он.
- Скажите: что?
- Что мадемуазель де Сент-Алэ - моя сестра.
- А!
- Кто бы ни был виноват в том, что произошло вчера, вы обошлись с нею без должного почтения, и это перед двумя сотнями гостей.
- Я обошелся с нею без должного почтения? - возразил я в новом припадке ярости.
Незаметно для самих себя, мы отодвинулись от двери и взглянули друг другу в глаза.
- А кто в этом виноват, сударь? Вы насильно заставили меня выбирать между оскорблением ее и отказом от моих убеждений, в которых я воспитан.
- Убеждения! - резко сказал он. - Что такое убеждения? Я не философ, в Англии не был и не могу понять, как человек…
- Отказывается от чего-нибудь ради своих убеждений? - подхватил я. - Вам этого не понять, граф. Человек, который не стоит за своих друзей, не может постоять и за свои убеждения. Для того и другого нужно, чтобы он не был трусом.
Луи вдруг побледнел и странно взглянул на меня.
- Молчите! - невольно вскрикнул он.
По его лицу прошла судорога, словно он почувствовал мучительную боль.
Но я уже овладел собой.
- Да, трусом, - спокойно повторил я. - Вы понимаете, граф, что я хочу сказать. Или вы хотите, чтобы я вошел и повторил это перед всем собранием?
- В этом нет надобности, - промолвил он, сильно покраснев.
- Позвольте надеяться, что после собрания мы еще встретимся с вами.
Он молча поклонился. В его молчании и взгляде, брошенном на меня, было что-то обезоруживающее. Мне вдруг стало холодно. Но было уже поздно. Я ответил ему церемонным поклоном и опять решительно направился к дверям.
Но открыть их не удалось и на этот раз.
Едва я потянул ручку, чья-то рука оттолкнула меня назад с такой силой, что ручка двери отлетела и с шумом упала на пол. К удивлению моему, то был опять Луи.
Лицо его выдавало сильное возбуждение. Он крепко держал меня за плечо.
- Вы назвали меня трусом, виконт, и я не хочу откладывать этого дела ни на минуту, - сквозь зубы проговорил он. - Не угодно ли вам драться со мной? Здесь сзади дома есть сад…
Я был холоден, как лед.
- Может быть, это подействует на вас. Если вы дворянин, вы должны драться со мной, - заметил Луи. - В саду через десять минут…
- Через десять минут собрание кончится…
- Я не задержу вас так долго, - серьезно сказал он. - Идемте, сударь. Или я должен опять нанести вам удар?
- Я следую за вами, - медленно отвечал я.
III. В СОБРАНИИ
Удар и нанесенное мне оскорбление заставили меня на минуту забыть раскаяние. Но как бы ни подозревал я Луи, как бы ни сердился на то, что он стал орудием в чужих руках, все же ни один друг не удержал бы меня от появления в зале собрания таким способом. Я чувствовал, что плачу ему самой черной неблагодарностью, и раскаяние вновь охватило меня. Когда швейцар отворил было передо мной дверь на улицу, я, к величайшему изумлению Луи, повернулся и бросился назад. Не успел он вскрикнуть, как я был уже около двери в залу собрания, а через секунду переступил ее порог.
Как теперь я вижу, с каким изумлением обратились ко мне лица всех присутствовавших. Среди шума голосов и смеха я направился к своему месту и опустился на него в каком-то оцепенении, почти забыв, зачем я сюда явился.
На скамейках, где были устроены места, сидело по трое. Мое место было между одним из Гаринкуров и д'Ольнуа. Не прошло и пяти секунд, как Гаринкур встал и, обмахиваясь шляпой, направился к выходу. Вскоре д'Ольнуа последовал его примеру.
Я не сумел скрыть своего смущения. Насмешливые взгляды выводили меня из себя. Председатель наконец закончил что-то читать своим монотонным голосом. Началась перекличка.
- Граф де Конталь? - выкрикивал председатель.
- Согласен.
- Виконт де Мариньяк?
- Согласен.
Вдруг, словно эхо в пустом пространстве, прозвучало мое имя:
- Виконт де Со?
Я встал и заговорил. Голос мой сделался хриплым, словно это был голос другого человека.
- Я не согласен с решением.
Я ожидал, что произойдет взрыв ярости. Но этого не последовало. Напротив, раздался взрыв смеха, в котором ясно слышался голос де Сент-Алэ.
- Господа! - закричал я на весь зал. - Я не согласен с этим решением потому, что оно бессмысленно. Прошло время, когда оно могло бы оказать какое-нибудь действие. Вы ссылаетесь на ваши привилегии. Их время тоже прошло. Вы протестуете против единения ваших представителей с народом, но ведь они уже заседали в Версале вместе. Дело сделано. Вы дали голодной собаке кость. Неужели вы думаете, что можно отнять ее? У Франции нет денег, она накануне банкротства. Неужели вы думаете обогатить ее, поддерживая свои привилегии? Эти привилегии были даны когда-то нашим предкам, потому что они были оплотом Франции. Они на свои средства собирали людей, вооружали их и вели на бой. А теперь сражается народ, деньги дает народ, все делает народ.
Здесь я перевел дух, опять ожидая взрыва общего гнева. Но этого не случилось. Зато с площади, куда доносилось каждое мое слово, послышался гром аплодисментов. Я был ошеломлен и смолк вовсе.
Еще большее действие произвели эти аплодисменты на моих противников: все смотрели друг на друга, как бы не веря своим ушам. Потом всей залой овладел молчаливый гнев.
- Что это такое? - воскликнул наконец де Сент-Алэ, вскакивая. - Неужели король так унизил нас, что приказал сидеть нам на одной скамье с третьим сословием? Неужели тут заговор между представителями нашего круга и этой сволочью?..
- Берегитесь, окна открыты, - прервал его председатель, человек малодушный, к тому же вышедший из чиновничьей семьи.
- Что ж из того? - продолжал Сент-Алэ, обводя глазами все собрание. - Пусть народ выслушает обе стороны, а не только тех, кто, напевая ему о его правах, думает сыграть роль кромвелей и ретцев.
Добрая половина собравшихся поднялась с мест.
- Если вы намекаете на меня, маркиз, - закричал я горячо.
Сент-Алэ презрительно рассмеялся.
- С вашей подачи, виконт, - бросил он мне.
- В таком случае я возвращаю эти слова вам обратно. Вы назвали меня Ретцем, Кромвелем…
- Роль Ретца я оставляю себе, - спокойно перебил он меня.
- Такой же изменник! - выкрикнул я среди общего смеха, чувствуя, как кровь бросилась мне в голову. - Но изменник и тот, кто теперь толкает короля на беду.
- А не тот ли, кто является сюда в сопровождении толпы? - спросил Сент-Алэ с жаром. - Не тот ли, кто хочет угрозами навязать свою волю собранию?
- Неправда, - обрезал я его. - Возвращаю вам это обвинение. Я лишь не согласен с решением и протестую против него.
Терпение собрания истощилось.
- Вон его! Вон! - послышались дикие крики.