- Тысячу раз благодарю вас, - ответил он, сверкнув глазами. - Вы очень добры, если только этот господин не имеет ничего против.
И он посмотрел на меня, не стараясь даже скрыть своей улыбки.
- О, конечно, он ничего не имеет, - отвечала за меня маркиза с оттенком презрения в голосе.
Как ни был я сначала удивлен этой встречей, но она открыла мне глаза. Очевидно было, что она была подготовлена заранее, и я не мог более переносить такого положения.
- Позвольте, маркиза. Ведь я не знаю, кто этот господин.
Маркиза молча уселась опять на свое место, а незнакомец подошел с ее стороны к карете и заглянул внутрь. Его широкое грубоватое лицо выражало большую силу и было не лишено приятности. Глаза были быстры и блестящи, подвижный рот не переставал улыбаться. Рука же, которой он взялся за дверцу кареты, была огромна.
- Пустяки, - промолвила маркиза, бросая на меня сердитый взгляд. - Пожалуйста, садитесь, - прибавила она, обращаясь к незнакомцу.
- Позвольте, - возразил я, приподнимаясь. - Велите ему остановиться. Подождите, пока я…
- Это мой экипаж, - с яростью перебила меня маркиза.
- Совершенно верно.
- В таком случае, что же вы хотите?
- Я хочу выйти из него прежде, чем этот господин займет в нем место.
С минуту мы молча смотрели друг на друга. Видя мою решимость, она понизила тон.
- Почему вы хотите выйти? - спросила она, часто задышав. - Неужели только потому, что он хочет сесть с нами?
- Потому, что я не вижу никаких причин приглашать к себе в экипаж человека, которого мы не знаем. Мало ли кем может быть этот человек…
- Я знаю его, - отрезала маркиза. - Довольно с вас этого?
- Пусть он назовет себя.
До сих пор незнакомец стоял молча, не принимая никакого участия в споре, и только с улыбкой посматривал на нас. Но тут он вступил в разговор:
- С удовольствием. Меня зовут Алибан, я адвокат из Монтобана, и неделю тому назад у меня еще было хорошее состояние…
- Неправда, - резко перебил я его. - Я вам не верю. Вы не Алибан из Монтобана, а Фроман из Нима.
Он стоял спиной к заходящему солнцу, и его лицо было в тени. Поэтому я не мог видеть, как подействовали на него мои слова.
Прошло несколько секунд, прежде чем он собрался мне ответить. Но заговорил он совершенно спокойно, с большим тщеславием, чем с беспокойством.
- Ну, а если и так? Что же из этого?
- Если вы действительно Фроман, - решительно заявил я, встречаясь с ним глазами, - то я отказываюсь ехать вместе с вами.
- Следовательно, маркиза, которой принадлежит эта карета, не может ехать со мной?
- Не может, пока она моя спутница.
Он нахмурился, но сейчас же напустил на себя прежний беззаботный вид.
- А почему бы и не ехать со мной? Разве я недостаточно хорош, чтобы составить вам компанию?
- Дело не в том, хороши вы или нет, - резко сказал я, - а в паспорте. Я не желаю ехать с вами потому, что я имею поручение от теперешнего правительства, и знаю, что вы действуете против него. Я солгал ради маркизы и ее дочери, ибо надо было спасать женщин, но я не хочу лгать ради вас и служить вам ширмой. Поняли?
- Вполне, - медленно проговорил он. - Я служу королю. Позвольте узнать, кому вы служите?
Я промолчал.
- От кого же вы имеете командировку?
Я бесился от этих вопросов, но продолжал молчать.
- Послушайте, виконт, - вдруг заговорил он совсем другим тоном, - будьте сами собою. Я Фроман, вы угадали. Я беглец, и если б мое имя обнаружилось за какую-нибудь милю отсюда, в Вилльроге, я был бы немедленно повешен. То же самое случилось бы и в Ганже. Я в вашей власти, и прошу меня приютить. Позвольте мне проехать через Ганж в качестве одного из ваших спутников, я постараюсь извернуться сам.
Я не ожидал, что отказать для меня будет так трудно. Приняв твердое решение несколько минут назад, я теперь колебался самым жалким образом. Я чувствовал, что лицо мое горит, что маркиза не спускает с меня сверкающих глаз, испепеляя меня взором, и я почти уж согласился. Но, отвернувшись от них в сторону, я быстро дотронулся рукой до кармана, в котором лежал пакет с моей командировкой, и это прикосновение сразу произвело переворот в моих чувствах. Я опять увидел вещи в их прежнем свете и, хорошо это было или дурно, возмутился тем, что я только что хотел сделать.
- Нет! - с гневом воскликнул я. - Не желаю! Не желаю этого!
- Вы трус, - страстно закричала маркиза.
Вскочив со своего места, как будто желая ударить меня, но, дрожа, вдруг опустилась на свое место.
- Может быть, - сказал я. - Но я не желаю ехать с вами.
- Почему? Почему? - кричала она.
- Потому, что я еду по поручению правительства, и пользоваться своим положением для того, чтобы прикрывать господина Фромана, значило бы сделать то, чего бы и он сам не мог сделать. Вот и все.
Фроман вместо возражения только пожал плечами. Зато маркиза была в неистовстве.
- Дон-Кихот! - кричала она. - Вы несносны! Но за это вы поплатитесь! Да, поплатитесь, - повторила она гневно.
- Пожалуйста, маркиза, прошу вас не угрожать мне, - возразил я. - Если бы я даже и хотел посадить к нам господина Фромана, то все равно не мог бы этого сделать. Вы забываете, что барон де Жеоль отстает от нас всего на какую-нибудь милю и тоже едет в Ним. Он может показаться каждую минуту, и, если окажется, что я отыскал себе еще и брата, и что семья моя увеличивается, то едва ли он отнесется к этому равнодушно.
Но мои слова, которым она не могла отказать в основательности, не произвели на нее никакого впечатления.
- Вы несносны! - кричала она. - Пустите меня! Пустите меня!
Последние слова относились к Фроману. Я не противоречил ей.
Оба отошли на несколько шагов и поспешно о чем-то заговорили. Я следил за ними краем глаза. Вновь Фроман представлялся мне каким-то оторванным от всех, затерянным в этой печальной местности, одиноким, среди опасностей пути, и я начал чувствовать угрызения совести. Через мгновение я, быть может, уже раскаялся бы в своем отношении к нему, но вдруг кто-то тронул меня за рукав. Обернувшись, я увидел восхищенное, и вместе с тем, любопытное лицо Денизы.
- Сударь, - заговорила было она, но я схватил ее за руки и с жаром поцеловал их.
- Не надо, не надо, - прошептала она, краснея до корней волос. - Я хочу предостеречь вас, хочу просить вас…
- А я хочу благодарить вас, - прошептал я так же тихо.
- Я прошу вас быть осторожнее, - продолжала она, сердито покачивая головой, как бы желая этим заставить меня замолчать. - Слушайте! Для вас готовится западня… Моя мать не желает вам зла, хотя и очень сердита на вас. Но этот человек - отчаянный, а мы теперь в самом узком месте… Берегитесь!
- Не бойтесь! - успокоил я ее.
- Нет, я очень боюсь.
Когда маркиза вернулась к экипажу и уселась на свое место, я чувствовал себя совершенно другим человеком. Это, должно быть, отражалось на моем лице, ибо маркиза, бросив на меня подозрительный, полный ненависти взгляд, потом пристально уставилась на дочь.
Фроман подошел к дверце экипажа, захлопнул ее и, приподняв свою шляпу, сказал:
- Если бы даже собака подошла к моей двери так, как я сегодня подошел к вам, виконт, то я бы впустил ее в дом.
- На моем месте вы поступили бы точно так же.
- Ну, нет, - твердо возразил он, - я бы ее впустил. Впрочем, мы встретимся еще в Ниме, и я не теряю надежды убедить вас.
- В чем это? - холодно спросил я.
- В том, что нужно иметь маленькую веру, - пояснил он. - Веру во что-нибудь, и иногда рисковать ради этого "что-нибудь". Я стою здесь, - делая величавый жест, продолжал он. - Одинокий и бездомный, и не знаю, где мне придется завтра провести ночь. А почему? Потому, что я единственный человек во Франции, не утративший веры! Потому, что я один верю в себя. Неужели вы думаете, - продолжал он с возрастающим гневом, - что нас, дворян, можно выгнать с мест, если мы только верим в себя! Никогда! Неужели можно искоренить церковь, если вы верите в нее? Никогда! Но вы не верите ни во что, вы не уважаете ничего и, стало быть, осуждены. Да, осуждены. Ибо даже у людей, с которыми вы связали себя, есть вера в их теории, в их философию, в их реформы, долженствующие перевернуть мир. А вы, вы не верите ни во что! И вы погибнете!
С угрожающим жестом он взмахнул рукой, но прежде, чем я успел ему ответить, карета тронулась, оставляя его позади. И опять за окном потянулись унылые серые горные виды. Начинало темнеть, а до Вилльрога было еще с милю. Я был рад, что мы наконец освободились от Фромана.
Теперь я понимаю, почему Фромана прозвали "зачинщиком из Нима". От него так и веяло горячим дыханием южного города, в голосе его слышалась страстность известных на весь мир спорщиков. С тяжелым чувством я продолжал обдумывать его слова, вспоминая, что по этому поводу говорили отец Бенедикт и барон де Жеоль. И на протяжении всего оставшегося пути, сопровождаемого частыми толчками на ухабах, я размышлял об этом, забившись в угол кареты. Наконец стало совсем темно, и мы остановились на улице деревни.
Я хотел помочь маркизе выйти из экипажа и предложил ей Руку.
- Нет, нет! - воскликнула она, отстраняясь. - Я не хочу даже дотрагиваться до вас!